Леди Гвендолен нетерпеливо похлопала ладошкой по кровати, и Долли послушно продолжила:
– А вот хорошая новость! Объявление о помолвке лорда Дамфи с достопочтенной Евой Хастингс.
– Что хорошего в помолвке?
– Ничего, леди Гвендолен.
Эту тему следовало обходить стороной.
– Разве только для девиц, которые спят и видят, как бы захомутать мужчину… Берегись, Долли, для мужчин это вроде спорта. Они стремятся заполучить первый приз, но как только цель достигнута, игре конец. – Леди Гвендолен нетерпеливо замахала рукой. – Дальше, что там дальше?
– В субботу будет дан прием по случаю помолвки.
Новость вызвала легкое бурчание.
– В Дамфи-хаусе? Чудесный дом. Однажды мы с Цыпочкой были там на балу. Под утро все сбросили туфли и танцевали прямо в фонтане… Ведь прием состоится в Дамфи-хаусе?
– Нет. – Долли дочитала объявление до конца. – Они пригласили гостей в «Клуб 400».
Пока леди Гвендолен негодовала, обличая низменные вкусы людей, приглашающих гостей в ночные клубы, Долли унеслась мыслями далеко. Она была в «Клубе 400» всего один раз, вместе с Китти и очередным ее приятелем-военным. Клуб располагался в глубоком темном подвале рядом с театром «Альгамбра» на Лестер-сквер: алый шелк стен, плюшевые банкетки, бархатные шторы, словно кто-то выплеснул бокал красного вина на алый ковер.
Смех, суетливые официанты, пары, медленно кружащиеся под музыку. И пока приятель Китти, который перебрал виски и теперь ощущал стеснение в брюках, прижимался к Долли и пьяно шептал, что сделает с ней наедине, она разглядывала золотую молодежь. Эти люди – более красивые, более модные, чем остальные посетители клуба, – проходили за алый канат, где их поклонами встречал маленький человечек с длинными черными усами («Луиджи Росси, – заметила Китти со знающим видом, когда они, спрятавшись на кухне, пили джин с лимоном в доме на Кемпден-гроув. – Ты разве не знала? Он там всем заправляет»).
– На сегодня хватит. – Леди Гвендолен так яростно загасила сигарету, что сбила на пол баночку с мозольной мазью. – Я устала, чувствую себя нехорошо и хочу конфету. Боюсь, мне уже недолго осталось. Прошлую ночь я почти не сомкнула глаз, а все этот шум, этот ужасный шум!
– Бедная леди Гвендолен! – отложив журнал в сторону, Долли вытащила мешочек с леденцами. – А все мистер Гитлер и его самолеты…
– При чем тут самолеты, глупая девчонка? Я про них! С их отвратительным… – леди Гвендолен содрогнулась и театрально понизила голос, – хихиканьем.
– Ах, про них.
– Ужасные девицы! – провозгласила леди Гвендолен, в глаза не видевшая этих самых девиц. – Видите ли, машинистки всегда должны быть под рукой. О чем только думает военное министерство? Я понимаю, их нужно где-то разместить, но почему в моем милом доме? Перегрин прислал письмо, он сходит с ума от одной мысли, что эти создания разгуливают рядом с нашими бесценными семейными реликвиями!
Досада племянника порадовала бы леди Гвендолен, но обида на жизнь, составлявшая основу ее существования, оказалась сильнее ехидства.
Леди Гвендолен взяла Долли за локоть.
– Они ведь не сожительствуют с мужчинами в моем доме, Долли?
– Что вы, леди Гвендолен! Им прекрасно известны ваши убеждения.
– Потому что я этого не допущу. Никакого распутства под моей крышей.
Долли торжественно кивнула. В свое время доктор Руфус поведал ей историю сестры леди Гвендолен, Пенелопы. С юности они были неразлучны, настолько схожие внешностью и повадками, что люди принимали сестер за близняшек, хотя одна была на полтора года старше другой. Они вместе танцевали на балах, вместе гостили в загородных домах друзей, пока Пенелопа не совершила то, за что сестра так и не смогла ее простить.
«Она влюбилась и вышла замуж, – провозгласил доктор Руфус с облегчением рассказчика, добравшегося до коронной фразы повествования, – чем навеки разбила сердце сестры!»
– Что вы, что вы, леди Гвендолен, они не осмелятся, – сказала Долли мягко. – А потом, не успеете оглянуться, война закончится, и они вернутся туда, откуда пришли.
Долли понятия не имела, как будет на самом деле, но искренне надеялась, что это случится не скоро: по ночам они с Китти и остальными девушками отлично проводили время. Однако разве расскажешь такое несчастной страдалице, потерявшей единственную родственную душу?
Леди Гвендолен откинулась на подушки. Язвительная диатриба против ночных клубов, воображаемые картины вавилонского блуда в их стенах, воспоминания о сестре, а также предполагаемое распутство под собственной крышей истощили ее силы. Леди Гвендолен обмякла, словно сдутый аэростат заграждения, который на днях опустился на Ноттинг-хилл.
– Смотрите, леди Гвендолен, какие чудесные ириски, – сказала Долли. – Возьмем одну в ротик – и на бочок.
– Так и быть, – проворчала старая дама, – сосну часок-другой. Только разбуди меня до трех, Дороти, не хочу проспать игру в карты.
– Проспать? Тоже мне придумали, – пожурила Долли хозяйку, опуская конфету в сморщенные старческие губы.
Когда старуха громко засопела, Долли подошла к подоконнику задернуть защитные шторы. Ее взгляд упал на окно дома напротив, и сердце Долли подпрыгнуло.
Вивьен снова была там. Сидела за столом, словно статуя, под заклеенным крест-накрест окном, теребя рукой нитку жемчуга на шее. Долли энергично замахала, но Вивьен, целиком ушедшая в свои мысли, не ответила.
– Дороти?
Долли моргнула. Вивьен (повезло же, зовут как Вивьен Ли) была самой красивой женщиной из всех, кого она знала. Изящной формы лицо, блестящие темно-каштановые волосы, полные губы, накрашенные алой помадой. Широко посаженные глаза под красиво изогнутыми бровями, совсем как у Риты Хейворт и Джин Тирни. Однако не только отличная кожа и превосходные блузки составляли прелесть Вивьен, но и то, как естественно несла она свою красоту. Нитка жемчуга вокруг шеи, коричневый «Бентли», который Вивьен водила до того, как легко, словно пару поношенных ботинок, передала службе «Скорой помощи». Долли бережно собирала любые обрывки сведений о ее непростой истории: осиротела в детстве, выросла в семье дяди, вышла замуж за красивого и богатого писателя Генри Дженкинса, занимающего важный пост в Министерстве информации.
– Дороти? Расправь простыню и подай маску для сна.
Окажись на ее месте любая другая женщина, Дороти ей позавидовала бы. Но Вивьен была особенная. Всю свою жизнь Долли мечтала о такой подруге. Подруге, которая понимала бы ее с полуслова (не то что зануда Кейтлин или пустая ветреница Китти), с которой не стыдно пройтись под руку вдоль Бонд-стрит, и чтобы все встречные оборачивались и шептались, восхищаясь их длинными ногами, их шармом и беззаботной элегантностью. Наконец-то ее мечты сбывались. С первого мгновения, когда они встретились взглядами и обменялись понимающими улыбками, каждая почувствовала в другой родственную душу.
– Дороти!
Долли подпрыгнула на месте и отвернулась от окна. Раскрасневшаяся леди Гвендолен – гора фиолетового шифона и перевернутых подушек – вертелась на месте, грозно хмуря брови.
– Я потеряла маску для сна!
– Давайте поищем вместе! – воскликнула Долли, еще раз взглянула на Вивьен и задернула шторы.
Поиски увенчались успехом: маска лежала на кровати, примятая увесистым левым боком леди Гвендолен. Долли сняла с головы старой дамы темно-красный тюрбан, водрузила его на мраморный бюст, стоящий на комоде, и занялась маской.
– Осторожнее, – буркнула леди Гвендолен. – Ты сейчас меня задушишь.
– Что вы, леди Гвендолен, как можно!
– Хм. – Старуха высоко откинулась на подушки, ее лицо, словно остров, возвышалось над океаном жировых складок. – Семьдесят пять лет, и что я имею? Оставленная всеми, кого любила, в компании девушки, которая заботится обо мне за деньги.
– Ну что вы говорите, леди Гвендолен, – пожурила Долли хозяйку, словно капризного ребенка, – я заботилась бы о вас, даже если бы вы не платили мне ни пенни.
– Да-да, – пробормотала старуха, – и хватит об этом.
Долли расправила складки на одеяле. Внезапно старая дама подняла голову и спросила:
– А знаешь, что я задумала?
– Что, леди Гвендолен?
– Оставить все тебе. Будет урок моему коварному племяннику. Совсем как его отец, мальчишка готов наложить лапу на все, что мне дорого. Пора поговорить с моим адвокатом.
Что на такое ответишь? Преисполненная гордости, Долли отвернулась и принялась расправлять складки на тюрбане.
Именно доктор Руфус дал Долли понять, как далеко простираются намерения леди Гвендолен. Спустя несколько недель они, как обычно, завтракали в «Савойе», и после обсуждения ее жизни («Как дела с кавалерами? Уверен, такую красавицу окружают толпы поклонников. Однако я бы советовал вам, Долли, обратить внимание на солидного мужчину в возрасте, способного обеспечить девушке достойное существование») доктор Руфус спросил, как ей живется на Кемпден-гроув. Когда Долли ответила, что все хорошо, доктор опрокинул стаканчик виски и подмигнул:
– Я бы сказал, не хорошо, а отлично! Только на прошлой неделе я получил письмо от старины Перегрина Уолси. Его тетя в таком восторге от «своей девочки», как она вас называет, – тут доктор Руфус впал в задумчивость, затем, быстро опомнившись, продолжил, – что он всерьез опасается за свое наследство. Перегрин сожалеет, что свел вас с леди Гвендолен.
Доктор расхохотался, Долли лишь задумчиво улыбнулась, однако весь день и всю следующую неделю продолжала размышлять о его словах.
В разговоре с доктором Руфусом Долли была откровенна. Если в самом начале их отношения с хозяйкой не складывались, то спустя некоторое время леди Гвендолен, известная (в том числе со своих собственных слов) презрением ко всему роду человеческому, уже души не чаяла в компаньонке. Что, согласитесь, справедливо. Слишком высокую цену заплатила Долли за покровительство старой дамы.
Телефонный звонок раздался в ноябре. Трубку взяла кухарка, она же позвала Долли к телефону. Вспоминать об этом было нестерпимо, но тогда, гордая тем, что ее приглашают к телефону в большом доме, она опрометью кинулась вниз по лестнице и деловым тоном ответила:
– Слушаю. Говорит Дороти Смитэм.
Голос принадлежал миссис Поттер, приятельнице ее матери, жившей в соседнем доме, которая прокричала в трубку:
– Все погибли! Зажигательная бомба, не успели убежать в убежище.
Земля разверзлась под ногами у Долли, внутри у нее все оборвалось. Сжимая трубку в руке, она стояла в громадном вестибюле, ощущая себя маленькой, никому не нужной, готовой рухнуть под следующим порывом ветра. Все, из чего состояла ее предыдущая жизнь, рассыпалось, словно карточный домик. Вошла кухарка и пожелала ей доброго утра, и Долли захотелось крикнуть: какое доброе, ведь все кончено! Но она лишь молча улыбнулась в ответ и поспешила к леди Гвендолен, которая потеряла очки и яростно трезвонила в колокольчик.
Поначалу Долли никому не призналась, даже Джимми, который не понимал, что с ней творится. Когда наконец Долли все ему рассказала, ее голос не дрожал – что поделаешь, война, – и Джимми восхитился ее стойкостью, но спокойствие Долли объяснялось другим. Ее переживания были так глубоки, а воспоминания об уходе из дома так свежи, что Долли боялась ворошить недавнее прошлое. Она не виделась с родителями с тех пор, как уехала в Лондон: отец объявил, что знать ее не желает, пока Долли не «возьмется за ум», мать писала не слишком нежные письма. В последнем письме она намекала, что хочет своими глазами увидеть «тот великолепный дом и ту знатную даму, о которой ты так часто упоминаешь». Теперь об этом следовало забыть. Ее матери никогда не переступить порог дома номер семь на Кемпден-гроув, не быть принятой леди Гвендолен, не насладиться невероятным успехом, которого добилась дочь.
При мыслях о малыше Катберте Долли и вовсе делалось нехорошо. Она без конца вспоминала его последнее письмо, каждую строчку: рассказ о бомбоубежище Андерсона[11] на заднем дворе, рисунки «Спитфайров» и «Харрикейнов»[12], которыми Катберт собирался украсить стены убежища, а также подробное описание того, что он намерен сделать с немецкими пилотами, которых возьмет в плен. Такой наивный, нескладный и неуклюжий, такой беззаботный и радостный малыш. И вот его не стало. Горе было так велико, осознание, что теперь она круглая сирота, так пугающе, что Долли с удвоенным рвением погрузилась в работу – лишь бы забыть про мрачные мысли.
Пока однажды старая дама не упомянула о дивном голосе, которым славилась в юности, и внезапно Долли вспомнила мать и синюю коробку в гараже, набитую мечтами и воспоминаниями, которым не дано было осуществиться. Против воли слезы брызнули у Долли из глаз.
– Что такое? – Старая дама от удивления разинула рот, словно Долли сорвала с себя одежду и принялась плясать по комнате нагишом.
Застигнутой врасплох Долли пришлось поведать леди Гвендолен обо всем без утайки. Об отце и матери, о малыше Катберте: какими они были, как порой выводили ее из себя, как мать расчесывала ей волосы, а Долли артачилась, а еще о поездках к морю, о крикете и ослике. Наконец, Долли призналась, что ушла из дома со скандалом и даже не обернулась, когда мать крикнула ей вслед – Дженис Смитэм, которая ни за что на свете не повысила бы голоса в присутствии соседей! – и побежала за ней, размахивая книгой, своим прощальным подарком.
– Хм, – буркнула леди Гвендолен. – Не ты первая, не ты последняя теряешь близких.
– Я понимаю. – Долли затаила дыхание. В комнате еще висело эхо ее жалоб, и Долли гадала, не выставят ли ее теперь на улицу. Леди Гвендолен не жаловала бурных проявлений чувств у других.
– Когда Цыпочка ушла от меня, я думала, что умру.
Долли кивнула, все еще ожидая, что топор упадет.
– Впрочем, ты еще молода, ты справишься. Бери пример с соседки напротив.
И впрямь, жизнь в конце концов улыбнулась Вивьен, но разве можно их сравнивать?
– Вивьен приютил богатый дядя. Она была богатой наследницей и вышла замуж за знаменитого писателя. А я… а мне… – Долли закусила губу, боясь снова разреветься.
– Но и ты не одна на этом свете, верно, глупышка?
И впервые с тех пор, как Долли устроилась к ней на работу, леди Гвендолен протянула ей мешочек со сладостями. Долли потребовалось время, чтобы сообразить, чего от нее ждут. Она с опаской опустила руку в мешочек, вытянула зелено-красный леденец и сжала в ладони, где он сразу начал таять.
– У меня есть вы, – ответила Долли твердо.
Леди Гвендолен шмыгнула носом и отвернулась.
– Мы есть друг у друга, – промолвила она, и голос старой дамы дрогнул от забытых чувств.
У себя в спальне Долли сложила журнал в стопку. Позже она вырежет самые красивые картинки, чтобы вклеить в альбом, но сейчас у нее есть дела поважнее.
Встав на четвереньки, она выудила из-под кровати банан, который мистер Хоптон, зеленщик, продал ей из-под прилавка. Напевая себе под нос, Долли, крадучись, двинулась по коридору. Откровенно говоря, красться не было никакой нужды: Китти и остальные стучали на машинках в министерстве, воинственно настроенная кухарка застряла в очереди у мясника, сжимая в кулаке продуктовые карточки, леди Гвендолен мирно храпела в кровати, но красться куда приятнее, чем просто идти. Особенно если впереди целый час свободы.
Взлетев по ступенькам, Долли вставила ключ в замок и проскользнула в гардеробную леди Гвендолен. Не в тесную каморку, где каждое утро выбирала для хозяйки новую цветастую хламиду. Эта гардеробная хранила бесчисленные платья, туфли, шляпы, словно сошедшие со страниц светской хроники. Шелка и меха висели в громадных открытых шкафах, шитые по мерке атласные туфельки стояли в ряд на длиннющих полках. Круглые шляпные коробки с названиями модных домов – Скьяпарелли, Коко Шанель, Роз Валуа – высились до самого потолка, добраться до верхушки можно было лишь по стоявшей тут же изящной белой стремянке.