..-бормотал Патрик,-
знаешь,в детстве и юности, когда надо мной закипалалиства,я видел, как
"Мэйфлауер" поднимает паруса и возвращается домой, в старую Европу.
Хвастищевнеответил, его вдругпродралозноб,иногинеожиданно
отказали ему. Тандерджетоглянулсяи увидел, что другегостоитпосреди
аллеи, вперив взгляд в листву.
- Что с тобой, Радик?
- Пат, посмотри-ка- часы! Видишь, среди листвы часы висят!
- Вижу. Полчетвертого. Значит, дело уже к утру идет.
- А может, вечер? - Хвастищева сталаохватывать дрожь, и он затрепетал
вдруг на глазах у товарища, словно листва.
- Спокойно! - гаркнул Тандерджет.-Полчетвертого после полудня летом
совсем светло. Это полный день, а не вечер.
- А ты уверен, Пат? Уверен, что лето сейчас?
-Дапосмотрижетывокруг,остолоп!Видишь, листьязеленые!А
теплынь-то какая! Сейчас лето!
- Ой ли, Пат?! Ой ли?! Меня вон дрожь бьет! Разве не видишь?
- Дать бы тебе по зубам, Радик! Небось перестал бы трястись!
Влистве вдругпоявилсяУжас.Потом он перекинулсяина небо,на
розовеющие верхние этажи домов, но главный Ужас, конечно, скрывался в словах
"половиначетвертого",иониколотилисьвгорлеХвастищева,словно
агонизирующий воробей.
Единственнымчеловеческимявлениемвмире распространяющегося ужаса
были глаза Патрика, но и на них уже начала ложиться тень солнца.
- Ой ли. Пат?! Ой ли?! Утро, говоришь? Север, говоришь?
Юг? -Хвастищев погибал, но хваталсяеще замалейшуюуловку, словно
пытаясьещеобмануть непостижимый и не верящий нивочто Ужас, но вот не
выдержал и сломался, заплакал. - А вдруг часы эти стоят?
Потом он увидел летящий в лицо кулак товарища, опрокинулся наспинуи
неожиданно не умер, а стал просматривать цветной панорамный
Сон о недостатках
В ту ночь в театре на балконе ночи "Севильского цирюльника"
давали
и НЕДОДАЛИ!
По зеленым шторам я полз наверх, чтоб в книгупредложенийвписать мою
любовь,
любовь к Россини.
Россини милый,юный итальянец, твоя страна,твои ночныеблики,твои
фонтаны, девушки и флейты обманом мне НЕДОДАНЫ сполна!
Меня надулиявно сувертюрой, мне недодали партию кларнета,в России
мне Россини не хватает, и это подтвердит любой контроль!
МилейшийГерцен, небуди Россию! Дитялюбви,напрасноне старайся!
Пускай ее разбудит итальянец, бродяга шалый в рваных кружевах!
Яползпошторамк вышнемубалкону, минуя окна,вкоихпоэтажно
струилась Австрия и зеленело Осло, мерцала Франция и зиждился Берлин.
ВнизудобрейшийучастковыйВанягулял,лелеямеховойподмышкой
массивную, как Гете, книгу жалоб, насвистывал пароли стукачам.
Астукачи, отважная дружина, тряслиушами, словноспаниели,скакали
грубошерстным фокстерьером, бульдожками разбрызгивали грязь.
А набалконе в театральномгроме, средьоблаков, над крышамиРоссии
белейшая нежнейшая Розина плела интриги сетчатый чулок.
Меня ль ждала? Чего ей недодали? В Италии потребностьв коммунизме, по
слухам, увеличилась. Марксизмом насыщен, но не слишком, их Пьемонт.
Яудалялсявверх, аКНИГАЖАЛОБогромнойвсероссийскойувертюрой
гремела под ногами. Битва века там шла уже четырнадцать веков.
Всем недодали что-то. Горожане сушилипорох,отливалипушки.Князья
ярились.Вилами крестьянепыталисьрасписатьсявкниге жалоб.Булыжник
корчевал пролетарьят.
Казалосьрусским:леса недодали,надули с электричеством,с правами
гражданскими мухлюет государство, жиды таскают материализм.
Всамомделе недодалинашим косматыммужеиесам итальянку,мажорную
с-южарную сюитку, дрожащую от с грает и в кружевах.
Аитальянцамнедодалидрына,развалабочкотары,хриплойпасти,
шершавого татарского маяла им не хватает к чаю, в шоколад.
И книга жалоб итальянскимнебом висела надо мнои в огромных звездах, и
жар Везувия ее подогревал.
Япотерял доверие к пространству, я - таракан- карабкаюсь но шторам,
но опернымкарнизам, вверхли, внизли.слежу Розипу, а она. как в море,
скользит челном в парчовых заиихреньях, в излучинах парчи теряет слезы...
Гадыпроклятые, развене видите-зонтик, рюмка? Некантовать.мать
вашу, не кантовать!
Очнувшись, Пантелей Л.Пантелей обнаружилсебя распростертым на газоне.
Рядомсидел Патрик Тандерджет, и рука его спокойной тяжестьюлежала на лбу
Пантелея.
-Я глазнесводилсо стрелок,старик. -сказалПатрик. -Готов
поклясться - часы идут. Сейчас уже без двадцати четыре.
-Приятныйчас, -сказал Пантелей, вылезая из-подруки товарища.-
Приятное утро. Отличный век. Замечательный возраст.
- Ты уж извини, что я тебя звезданул. Извини, но так было надо.
- Не толькопрощаю, ноиблагодарю тебя, хотя неочень и понимаю за
что.
-Я ведь знаю, какэто бывает. Я сам однаждыдо смертиперепугался,
увидев ручей и камни.
- В Крыму отличные ручьи! В Крыму превосходные камни! Мы должны с тобой
лететь в Крым, Патрик Тандерджет!
- Уменянет ни цента,ау тебяникопейки.Кто-то вывернулнам
карманы, милый Пантелей.
-Пойдем и мывывернем кому-нибудь карманы, Тандерджет! Или ты забыл,
как мы сражались под вымпелом князя Шпицбергена? Вставай, американец! Начнем
путешествие по стране чудес!
Очередьзаитальянскими валенками всонномзабытьилепилась вокруг
ГУМа,когдасостороныКремляк нейприблизились двадеклассированных
элемента в фирменныхджинсах, а один долговязый еще ибосой.