Она покряхтывала,пока он
несся по коридору в свою лабораторию. Встречные шарахались.
- Осторожнее, братцы, гений летит! Наверно, новую формулу тащит всвой
гадюшник!
Так он и ввалился в лабораторию. Ребятаего, ошалевшие отпреферанса,
козла, морского боя и "Литературной газеты", расхохотались - опять, мол, чиф
с новой птичкой!
Что-товлабораториишипело: то ли лазерыработали,то ли жарилась
колбаса, сказать трудно. Не глядя нахалтурщиков. Кунначал перерисовывать
свою формулу на доску. Теперь он уже не стыдился за нее, потому что хвост ее
уже ненапоминал размочаленныйвеник, аторчалвсеверо-восточныйугол
доски, как фаллос на полувзводе.
Через полчаса кто-то, добрая душа, сунул ему бутылку пива.
Формула, стальнаяптица, усмиренная,ужедрожала на доске, чуть-чуть
позванивая перьями, слегка кося на всю банду агатовым глазом. Клокоча пивом,
Кунотлакировалейкопытца,отошелвсторонуиселв углуна ящик.
Халтурщики приступили к обсуждению. В лаборатории разрывался телефон, должно
быть, Министерство обороны уже пронюхало об открытии.Никто, однако, трубки
не снимал - сами приползут, если надо.
- Але,чиф, аможно ей подсраку дулю подвесить? - донессядоКуна
голос любимого ученика, нахального Маламедова.
-Руки оторву!- рявкнул Кун и то ли заснул, то ли потерял сознание -
словом, "отключился".
Очнулсяянаулице.Мимо стайкамибежалилаборантки,машинистки,
ассистентки, невинные жертвы столицы. Пахло снегом,как на горном перевале.
РекламаВДНХшипеланадперекресткомсвоимраскаленнымаргоном.Из
Шереметьевскогоаэропортаподэскортомгрязныхсамосваловкатила
дипломатическая"Импала". На заднемсиденье клевал носом как всегдабухой
мой кореш, профессор-кремлинолог Патрик Тандерджет. Я подходил к метро.
Вметро.Гул.Шлепанье подошв.Брехня.Смех. Лай. Смехолай.Голос
книготорговца: новое о происках мирового сионизма!
Естественно, первый покупатель -евреи. Советский евреи. Умный усталый
хитрющий трудящийся еврей. Умный усталый хитрющийпатриотически настроенный
трудящийсяеврей-специалистпокосмосу,поскрипке,поэкономике,
секретнейший по шахматам тренер коренного населения.
Наблюдениянад евреемпрекратились: закрыт двумя задницами, придавлен
третьей. Осел, езжу в метро, а "Запорожец" гниет под забором.
Следующее подземное впечатление- маринованная вода, точнее, газировка
с облачком сиропа, похожим на оборонительные выделения каракатицы.
Гадпроклятый, кудазавалился?Минуту или больше я искал по карманам
утренний пятачок. Неужелиновый гардеробщик стянул? Вот тебе и генеральская
внешность. Внешность бываетобманчива, всюжизньслышишь эту премудрость,
порабыуже усвоить к сорока-то годам. Стянул-ясно. Завтра же поставлю
вопросо краже наученомсовете и передам делов партком, акопиюв ЦК
профсоюза инвалидов.
Завтра же поставлю
вопросо краже наученомсовете и передам делов партком, акопиюв ЦК
профсоюза инвалидов. Пусть разберутся, за что им деньги ПЛОТЯТ.
А вдруг недоразумение,несправедливость? Кажется, я чтото ел сегодня в
буфете. Конечно же, брал винегрет за шестькопеек и платил медью без сдачи,
большой монетой и маленькой.
Да вот ведь и маринованную воду я пил за пять копеек. Отчетливопомню,
скакимтрудомзапихивалпятаквтрехкопеечнующель. Да,хорошо, что
разобрался,уневинного человека моглибыть страшные неприятности. Короче
говоря,нечегодуракавалять,никогоонтебененапоминает,этот
гардеробщик. Жлоб какжлоб, ничего особенного. Все у тебя в порядке, и день
прошел не без пользы, а кое в чем были даже удивительные достижения.
Весело и бодро насвистывая, сокрушительный удачливый мужчина подошелк
длинному ряду подмигивающих меняльных аппаратов.
Вот она,цивилизация!В 1913 году вцарской России не было ни одного
меняльного аппарата,сейчаснаодной тольконашейстанциичетырнадцать
меняльных аппаратов. Выбирай, какой хочешь!
Я посмотрел внимательнонавсю вереницу и вдруг обнаружил, что выбора
нет. ИЗ всех этих четырнадцати автоматов ОДИН немигал,а смотрелна меня
плоским зеленым глазом,и вот именнок немуя должен был направить стопы,
потому что это и был Их благородие, член подземного бюро.
Покорно, забыв уже обо всем на свете, о родине и о просторах Вселенной,
о детстве и о любви, забыв и предав уже мать мою, спящую Европу, я подошел и
вложил впасть автомату-э,нет, непятиалтынный, все-такисловчилв
последний миг,такова человеческаяприрода, ипотомумынеистребимы!-
вложил ему в пасть гривенник. Оно презрительно зарычала, потом возник тихий,
но нарастающий гул, и ястоял, приговоренный еще не ведая к чему, и ждал, и
Отченаш ижеесинанебесахда святитсяимя Твое... Наладонь моюиз
железной утробы вывалились три пятака.
- Три? - спросил я.
- Три, - ответила она.
- А полагается два? - спросил я.
- Два, - буркнул он.
- Это вы мне тот давешний возвращаете? - спросил я.
Онорасхохоталось и отшвырнуло меня сразу через турникеты наперрон и
ротзалепилокляпомиз "Вечерки", надвинуло на ушичью-тотухлую шляпу,
скособочилокожимитовые каблуки, обсосало снизу отвисшиебрюки, вкарманы
насыпало мерзких катышков - валяй, дуй через столицу, великий гражданин.
Зазвонилтелефон. Конечно,Машка,кому жееще. Ну чегоейот меня
нужно? Может быть,и вправдуона шпионка, как нашептывалмне еще тогдав
Женевевице-президентобществапокультурнымсвязям,самтрижды
"засвеченный" и никому не нужный шпион. Тогда я разыскивал ее по всем барам,
а она хитро пошпионски удирала то с одним парнем, то с другим. Впрочем, если
она действительно шпионка, то завсегоды нашейсвязиона не вытянула из
меня ничего, кроме того, что женщина обычно вытягивает из мужчины, один лишь
секрет, секрет жизни.