Вообще несовсембылопонятно,чем
интересовалсяэтотчеловек. Стоя на капитанскоммостикесвоегокорабля,
бывшегоатлантическогокабелеукладчика,взятогонацистами уголландской
компании,апотом оказавшегосявСоюзе вкачестветрофея,капитан без
интереса, но внимательно озирал крутые скалы Колымы, без проволочек уходящие
ко дну бухты Нагаево, чтоприплясывала сейчаспод северо-восточнымветром
всеми своимиволнишкамиодномоментно,словнотолпа пытающихсясогреться
зеков. Сочетание резких,глубинныхкрасок,багряность, скажем,некоторых
склонов,свинцовость,кпримеру,проходящихтучвкупес прозрачностью
страшных далей, капитана не интересовало, но к метеорологии, естественно, он
относился внимательно. Вовремя пришли, думал он, хорошо бы вовремя и уйти. С
этой бухтой в прошлом случалось, что и в одну ночь схватывалась льдом.
Негромкимголосомотдавая приказы в машинное отделение, ловко швартуя
махину к причалам "шакальего края",какон всегдавуменазывал Колыму,
капитанстаралсяне думатьогрузе,или,какэтотгрузназывалсяв
бесчисленныхсопроводительныхбумагах,о контингенте.Всю войнукапитан
водил сухогрузычерез Тихийв Сиэтл заленд-лизовским добром,оченьбыл
доволен своей участью и японских подлодок не боялся. Совсем другим тогда был
человеком наш совсем не старый капитан. Тогда его как раз все интересовало в
заокеанской союзнической стране.Общий язык сянки оннаходилбез труда,
потому что неплохо его знал, то есть бегло "спикал" по-английски. Совершенно
восхитительноетогдабыломорскоеосмысленноесуществование."Эх, если
бы..." -- нередко думал он теперьв одиночестве своей каюты,однако тут же
наэтом"бы",накамешкестольбезнадежноготеперьсослагательного
наклонения, спотыкалсяимысльсвоюнепродолжал.В концеконцовчем
занимался, тем и занимаюсь -- кораблевождением. Совсем не мое дело, чтотам
грузятв Ванинев мои трюмы, бульдозеры или живую силу. Есть другиелюди,
которым вменяетсявобязанность заниматься этойживой силой, пустьихи
называют зековозами, ане меня, капитана данной плавединицыдвадцатитрех
тысячтонн водоизмещением.Совсемнеобязательно мне вникать вкакой-то
другой,ненавигационныйсмыслэтих рейсов, даони меня, эти смыслы, и ни
хрена не интересуют. Единственно,что на самомделе интересовало капитана,
быллегковой "студебеккер", которыйвсегдасопровождалегов специально
выделенном отсеке трюма.Машину эту он купилнедавно в Сиэтлев последний
год войны, итеперьво время стоянок,как в Ванине,так ив Нагаеве, ее
лебедкой опускали на причал, и капитан садился за руль. Ездить ни в том,ни
вдругом порту капитану было некуда, но он все-таки ездил, как бы утверждая
свое лицо международного мореплавателя, а непрезренного зековоза. Он любил
свой "студ"больше родной жены,которая,похоже, идумать о немзабыла,
проживаясредибольшогоколичествафлотскихво Владике.
Он любил
свой "студ"больше родной жены,которая,похоже, идумать о немзабыла,
проживаясредибольшогоколичествафлотскихво Владике.Впрочем,ис
машиной,похоже,назревалапорядочная гадость:не разуженапарткоме
поднимался вопросо том, чтокапитанзлоупотребляет служебным положением,
выделяется, увлекается иностранщиной. В нынешнем1949 году такая штука, как
американскаялегковушка в личном пользовании,может до нехорошего довести.
Корочеговоря, опытныймореход,капитанзековоза"ФеликсДзержинский",
пребывалвхроническиудрученномсостояниидуха,чтосталоуже
восприниматьсяокружающимикакчертахарактера.Этонепомешалоему,
впрочем, проявлять исключительныепрофессиональные качества и, в частности,
провести очередную швартовку к нагаевской стенке без сучка и задоринки.
Швартовы были закреплены, и трапы спущены, один с верхней палубы -- для
экипажа,другой излюка чутьповыше ватерлинии -- для контингента. Вокруг
этого второгоуже стояли чинывохрыицепь сопровождения свинтарямии
собаками.Зацепьютолкласьбригадавольнонаемныхизобслуживания
санпропускника,и срединих кладовщик КириллБорисовичГрадов, 1903 года
рождения, отбывший свой срок от звонка до звонка иеще полгода"до особого
распоряжения" и теперь поселившийся в Магадане, имея пятилетнее поражениев
гражданскихправах.Работенку эту вкладовых санпропускника добыл Кириллу
кто-то из зверо-совхозовских "братанов".Послевсехколымских приключений
работенка казаласьему синекурой. Зарплаты вполне хватало на хлеби табак,
удалось даже выкроитьрублина черное пальто, перешитое извторогосрока
флотской шинели, а самое главное состояло в том, что кладовщику полагалось в
одномиз бараковнечто такое, о чем Кирилл уже и мечтатьзабыли чтоон
теперьназывалвсякий разснекоторымрадостным придыханием:отдельная
комната.
Ему исполнилось недавно сорок шесть лет. Глаза не потускнели, но как бы
несколькопоменялицвет всторонуколымскойголубойстыни.Разрослись
почему-то брови, в них появились алюминиевыепроволочки. Поперечные морщины
прорезалищекииудлинили лицо. В кургузойсвоей одежде ивваленках с
галошамионвыгляделзауряднымколымским"хмырьком"идавноужене
удивлялся, если на улице к нему обращались к криком: "Эй, отец!"
ТеоретическиКирилл могвлюбой момент купить билет и отправиться на
"материк". В Москве и в области его как пораженца, конечно, не прописали бы,
однако можно было, опятьже теоретически, устроиться на жилье за сто первым
километром.Практически, однако,онсделатьэтогонемог,и не только
потому, что цена билета казалась астрономической (и отец, и сестра, конечно,
немедленно бывыслалиэту сумму, 3500рублей), ав основномпотому, что
возврат к прошлому казался ему чем-то совершенно противоестественным, сродни
входу в какие-нибудь гобеленовые пасторали.