Нине и родителям оннаписал, что, конечно же,приедет,нотолько не
сейчас,потому что сейчас еще невремя. Какое времяоннеуточнил, ив
Москве переполошились:неужели будет высиживатьвсепять лет пораженияв
правах? Между тем по Магадану шла так называемая вторая волна.Арестовывали
тех, кто только что вышел по истечении сроков на так называемую волю. Кирилл
спокойно ждалсвоейочереди. Укоренившисьуже вхристианстве,онвидел
больше естественностив общемстрадании, чем в радости отдельных везунков.
Он и себясчитал везунком сосвоей отдельнойкомнатой. Наслаждался каждой
минутой так называемой воли,которую он вуме все еще полагалне волей, а
расконвоированностью,восхищалсялюбымзаходомвмагазинилив
парикмахерскую, не говоря ужео кино или библиотеке, однако вот уже полтора
"свободных" года прошли, а он все еще почти подсознательно пристыживалсебя
за то, чтотакнагло удалось "придуриться", "закосить", в глубинедуши, а
особенно вснах, считая, что естественноеместостраждущего человека не в
вольномбуфетес пряниками, а в этапныхколоннах,влекущихся к медленной
гибели. Он помнил, чтобогатому трудно войти в Царствие Небесное, и полагал
себя теперь богатым.
На всю Колыму, на весь миллионныйкаторжный край, наверное, не было ни
одного экземпляра Библии. "Вольнягу" за такую крамолу неизбежнопоперлибы
из Дальстроя, а то и взялибы под замок, чтокасается зека, тот был бы без
задержки отправлен в шахты Первого управления, то есть на уран.
И все-такикое-гдепо баракамсреди Кирилловыхдрузей циркулировали
плодылагерноготворчества,крохотные,напол-ладони,книжечки,
сброшюрованные иголкойс ниткой,крытыемешковиной или обрывком одеяла, в
которые чернильнымкарандашом новообращенные христиане записывали все,что
помнили изСвященногописания, обрывкимолитвили просто пересказ деяний
Иисуса, все, что удалось имспасти в памяти из добольшевитского детства или
из
литературы,все,чтокак-топротащилосьсквозьтридесяткалет
безбожной жизни и их собственного атеистического, какони теперьполагали,
бреда.
Однаждыкак-тоКирилла окликнули на магаданскойулице, наскрипучих
деревянных мостках. У него дажеголова крутанулась от этого оклика -- голос
прилетел из "гобелена", то есть изнереальнойстраны, из Серебряного Бора.
Две кургузыефигуры бывшихзековвватныхштанах,разбежавшись мимои
споткнувшись,теперь медленно, в изумлении, другк другу оборачивались. Из
полуседого обрамления космибороды, издубленых складок лица наКирилла
смотрел СтепкаКалистратов,имажинист,неудачливый мужегосестры Нины.
"Степка, неужели выжил?!"
Оказалось,нетольковыжил, но дажекак-то иприспособилсябывший
богемщик.Вышелиз лагерейзначительнораньшеКирилла, посколькуи сел
раньше.
Вышелиз лагерейзначительнораньшеКирилла, посколькуи сел
раньше.Работаетвахтером на авторемонтномзаводе,тоесть ни чертане
делает, как и всюжизнь,только пишет стихи. Что жты, ивлагере стихи
писал?Степан помрачнел.В лагерени строчки. Вообрази, задесять лет ни
строчкистихов! Аздесьвот пошласплошная "болдинскаяосень". А второй
посадки небоишься,Степан?Нет, теперь уже ничего небоюсь:главное за
плечами, жизнь прошла.
Степан свел Кирилла со своей компанией. Разв неделю собирались у двух
петербургскихлитературныхдам,которыесейчасработалинянькамив
детучреждении. Нашатких табуретках сидели, положив ногу на ногу,будтов
гостинойДома литераторов.Говорилиораннихсимволистах,оВладимире
Соловьеве, о культе Софии.
Не Изида трехвенечная
Нам спасенье принесет,
А сияющая, вечная
Дева Радужных Ворот... --
декламировал некто с феноменальнойпамятью, бывший сотрудник Института
мировой литературы, ныне пространщик в городской бане.
Казалось бы, чтоеще нужно человеку, который оставил свою марксистскую
веру,будто змеинуюкожу, вкаторжныхнорах Колымы? Расконвоированность,
хлебнасущный,радостьиробость новойверы, мистические стихи вкругу
утонченной интеллигенции, да ведьэтоже ренессанс "серебряного века"под
дальстроевскоймаскировкой!Кириллаженеоставлялочувствосвоей
неуместности в магаданскомраю, едва ли невороватости какой-то, как будто
он,еслипользоватьсяблатнымжаргоном,"нахалявупричимчиковалк
итээровскомукостру".Встречаябеспрерывноприбывающиеновыеэтапыи
провожая отправляемыепосле санобработки на север, в рудники, он видел себя
в их рядах. Вот для этого он был рожден, Кирилл Градов, а не для чего-нибудь
другого. Уйти вместе со всеми страждущими и вместе с ними исчезнуть.
Вот и сейчас, глядя на выход этапа из чрев "Феликса", он ощущалв себе
сильноежеланиепройти сквозьцепь солдат ислитьсясэтойизмученной
трюмнымсмрадом,вонючейтолпой.Онтаки ненаучилсявидетьв этих
разгрузках привычное, бытовое, рабочеедело. Всякий раз при разгрузках, при
выходечеловеческих масс из стальнойупаковки на простор каторги слышалось
емукакое-тосимфоническое звучание, органс оркестром, трагический голос
неведомого храма.
Вотонивыходят, ижадно хватают ртами щедротыБожьей атмосферы,и
видят ясность небес и мрак новой земли-тюрьмы, в которой двум третям из них,
атоитремчетвертямпредстоитскрытьсянавеки. Такилииначе, дни
полуудушья,качки,тошнотыпозади.Покаихсортируют в колонны,можно
насладиться ненормированными дозами кислорода. Онишевелятся, покачиваются,
поддерживают друг другаи оглядывают новые берега.