А диаграмма
--это дело большой политической важности. И мне странно видеть коммуниста,
которыйвэтонедооценивает. И я еще не знаю, то, что ты говоришь, ошибка или
твердое убеждение,и еслибудешь дальше держаться той же позиции, мытебя
ещепроверим,мывсамуюдушуктебезаглянем,черттебяподери!
Рассердившись, Борисов хлопнул Сталина по головеи затряс рукой от боли, но
тут же выражение боли на его лице сменилось выражением страха.
У него сразу пересохло во рту. Он раскрыл рот и смотрел на Голубева, не
отрываясь, словно загипнотизированный. А тот и сам до смерти перепугался. Он
хотел бы не видеть этого, но ведь видел же, видел! И что теперь делать?
Сделать вид, что не заметил? А вдруг Борисов побежит
каяться, тогда он-то выкрутится, а ему, Голубеву,
достанется за то, что не заявил. А если заявить, так ведь
тоже за милую душу посадят, хотя бы за то, что видел.
У обоих на памяти была история, когда школьник стрелял в учительницу из
рогатки, апопал в портрети разбилстекло.Если бы он выбил учительнице
глаз, его бы, возможно, простили по несовершеннолетию, но он ведь попал не в
глаз,а впортрет, аэто уже покушение, ни больше ни меньше. И где теперь
этот школьник, никто не знал...
Первымизположения вышелБорисов.Онсуетливо вытащил изкармана
металлическийпортсигари,раскрывего, сунул Голубеву. Тотзаколебался
брать или не брать. Потом все же решился, взял.
-- Да, так о чем мы с тобой говорили?-- спросил Борисов как ни в чем не
бывало, но на всякий случай отходя от бюста подальше.
--Онагляднойагитации,--услужливонапомнилГолубев,приходя
понемногу в себя.
-- Так вот я говорю,-- сказал Борисов уже другим тоном,-- нельзя,Иван
Тимофеевич, недооцениватьполитическое значение наглядной агитации, и прошу
тебя по-дружески, ты уж об этом позаботься, пожалуйста.
-- Ладно уж, позабочусь,-- хмуро сказал Иван Тимофеевич, торопясь уйти.
-- Вот и договорились,-- обрадовался Борисов, он взял Голубева под руку
и,провожая до дверей, сказал, понижаяголос: И еще, Ванюша, хочу тебя как
товарища предупредить,
учти за тобой ведется пристальное наблюдение.
Голубеввышел наулицу. Стоял, по-прежнему,сухой исолнечный день.
Председатель отметил этоснеудовольствием, пора быуже быть и дождю. Его
лошадь,
привязанная к железной ограде, тянулась к кусту крапивы,
но не могла дотянуться. Голубев забрался в двуколку,
отпустил вожжи. Лошадь прошла один квартал и сама, без
всякого приказания, по привычке остановилась напротив
деревянного дома с вывеской "Чайная". Возле чайной стояла
подвода с бидонами из-под молока, председатель сразу же
определил, что подвода из его колхоза. Лошадь была
привязана к столбу. Голубев привязал к этому же столбу и
свою лошадь, поднялся по шатким ступеням крыльца и открыл
дверь.
В чайной пахло пивом и кислыми щами.
Женщина, скучавшая за стойкой, сразу обратила внимание на вошедшего.
-- Здравствуйте, Иван Тимофеевич.
-- Здорово, Анюта,-- ответил председатель, кидая взгляд в угол.
Там Плечевой допивал свое пиво. При появлении председателя он встал.
-- Ничего, сиди,-- махнул ему Голубев и подождал, пока Анюта нальет ему
обычную порцию сто пятьдесят водки и кружку пива. Водку, как всегда, вылил в
пиво и пошел в
угол к Плечевому. Тот опять попытался встать, но Голубев
придержал его за плечо.
-- Молоко сдавал?-- спросил председатель, отхлебывая из кружки.
-- Сдавал,-- сказал Плечевой.-- Жирность, говорят, маловата.
-- Перебьются,-- махнул рукой Голубев.-- А чего сидишь?
-- Ая тут Нюрку встретил, почтальоншу,да иобещался ее подвезти,--
объяснил Плечевой. Вот дожидаю.
--Что, живетона сосвоимкрасноармейцем?--поинтересовалсяя Иван
Тимофеевич.
-- А чего ж ей не жить,-- сказал Плечевой.-- Он у ней
заместо домохозяйки, да. Она на почту, а он воду наносит,
дрова наколет и щи варит. Передник Нюркин наденет и ходит,
как баба, занимается по хозяйству, да. Я-то сам не видел,
а народ болтает, будто он и салфетки еще крестом вышивает.
Плечевой засмеялся.-- Ей-богу, вот сколь живу, атакого,чтоб мужик в
бабскомпередникеходилда ещевышивалбы,невидел. И ведьвотчто
интересно: прислали его будто бы на
неделю, полторы прошло, а он и не чухается, да. Я вот, Иван Тимофеевич,
не знаю,может,это все от темноты, но народ думку такую имеет, что не зря
он, этот армеец, сидит тут, а некоторые прямо считают в виде следствия.
-- Какого следствия?-- насторожился председатель.
Плечевой знал о мнительности Голубева и сейчас нарочно его подзуживал и
с удовольствием замечал, что слова его производят должный эффект.
-- Акто его знает, какого,-- сказал он.-- Толькопонятно, чтозазря
егоздесьдержать не будут, да. Еслиэроплансломатый,значит, его надо
чинить.Аеслионвтаком состоянии, что и чинитьнельзя, значит, надо
выбросить.Чегожедаромчеловекадержать. Вотпотому-тонарод,Иван
Тимофеич, и сомневается. Слух есть,-- Плечевой понизил
голос и приблизился к председателю, что колхозы распущать
будут обратно.
--Ну, этотыбрось,-- сердито сказал председатель.-- Не будет этого
никогда, и не надейся. Работать надо, а не
слухи собирать.
Он допил свой "ерш" и поднялся.
--Ты, Плечевой,вотчто,--сказалон напоследок,-- если Беляшовой
долго не будет, не жди, нечего. И своим ходом дойдет, невелика барыня.
Попрощавшисьс Анютой, онвышел, сел надвуколку и поехалдомой. Но
сказанное Плечевым запало ему в душу и
соединилось со словами Борисова о том, что за ним,
Голубевым, ведется пристальное наблюдение.