Плексус - Миллер Генри 7 стр.


Его ответ поставил меня в тупик.

- Видите ли, мистер Миллер, я слишком амбициозен, чтобы стать хорошим посыльным. Мне следовало бы занять более ответственную должность. С моим

образованием из меня вышел бы неплохой управляющий. Я знаю, как уменьшить производственные затраты, знаю, как более эффективно вести деловые

операции, знаю, как привлечь в компанию новые инвестиции.

- Погодите, погодите, - перебил я. - Неужто вам не ясно: у вас нет ни малейшего шанса стать управляющим региональным отделением. Вы просто

спятили. Вы и по-английски-то не умеете толком объясниться, не говоря уж о тех восьми языках, о которых трубите на всех углах. Вы не знаете, что

значит ладить с окружающими. Вы - источник общего раздражения, разве не ясно? Кончайте вешать мне лапшу на уши вашими грандиозными прожектами,

скажите мне только одно: как вас угораздило превратиться в то, во что вы превратились? То есть в самого несносного, безмозглого и беспардонного

типа из всех, кого я знаю.

На это Олинский растерянно замигал, что твой филин.

- Мистер Миллер, - начал он, - вы же знаете, что я стараюсь, что я делаю все, что в моих силах…

- Дерьмо! - в сердцах воскликнул я, больше не в силах сдерживаться. - Скажите мне как на духу: почему вы уехали из Тель-Авива?

- Потому что я хотел выйти в люди, вот и все.

- Иными словами, ни в Тель-Авиве, ни в Булонь-сюр-Мер вам не удалось выйти в люди?

Он выдавил кривую улыбку. Я снова заговорил, не давая ему возможности себя перебить:

- А с родителями вы ладили? А друзья у вас были? Постойте, постойте, - тут я поднял руку, чтобы предупредить его протестующий ответ, - хоть одна

душа на белом свете призналась, что без вас ей жизнь не мила? А? Что, язык проглотили?

Олинский молчал. Еще не капитулировав, но уже отступив по всем фронтам.

- Знаете, кем вам стоило бы стать? - неумолимо продолжал я. - Дятлом.

Он все еще не понимал, к чему я клоню.

- Дятел, - терпеливо растолковал я, - это тот, кто зарабатывает на жизнь тем, что доносит на других, стучит на них, понимаете?

- Так вы считаете, я для этого создан? - взвизгнул он, вскакивая и напуская на себя вид оскорбленной добродетели.

- На все сто, - заключил я, не моргнув глазом. - А если не стукачом, так палачом. Знаете, - я очертил рукой зловещий круг в воздухе, - тем, кто

накидывает веревку на шею.

Олинский нахлобучил на голову шляпу и сделал несколько шагов к выходу. И вдруг, резко повернувшись, как ни в чем не бывало вернулся к моему

столу.

- Прошу прощения, - вновь заговорил он, - а не мог бы я попробовать еще раз - в Гарлеме?

- Отчего бы нет? - с готовностью отреагировал я. - Разумеется, я дам вам еще один шанс, но уж точно последний, зарубите себе это на носу.

Знаете, вы начинаете мне нравиться.

Моя последняя фраза, похоже, привела его в еще большее замешательство, нежели все сказанное ранее. Я чувствовал, что его так и подмывает

спросить почему.

Послушайте, Дейв, сказал я, приблизившись к нему лицом, будто намереваясь доверить ему нечто важное и сугубо конфиденциальное- я направлю вас в

самое трудное из наших региональных отделений. Сдюжите там, так уж наверняка сможете работать где угодно. Но об одном должен вас предупредить со

всей серьезностью. Когда заступите, не вздумайте конфликтовать в конторе, не то… - и я выразительно провел пальцем по шее, - смекаете?

- А чаевые там хорошие, мистер Миллер? - осведомился он, сделав вид, что не слишком обескуражен последним моим замечанием.

- Милый мой, в тех местах не принято давать чаевые. И не пытайтесь их вымогать, искренне вам советую. Каждый раз, приходя домой, возносите

Господу благодарственную молитву за то, что вернулись живым и невредимым.

За три последних года наша компания недосчиталась в этом районе восьми

своих посыльных. Выводы делайте сами.

Тут я поднялся из-за стола, взял его за предплечье и проводил до лестницы.

- Послушайте, Дейв, - сказал я, пожимая ему руку на прощание, - можете мне не верить, но я вам не враг. Может статься, вы еще скажете мне

спасибо за то, что я откомандировал вас в худшее региональное отделение во всем Нью-Йорке. Вам еще многому предстоит научиться, столь многому,

что даже не знаю, как вас напутствовать. Самое главное - научитесь держать язык за зубами. Улыбайтесь, даже когда у вас на душе кошки скребут.

Говорите спасибо, даже если вам не дают чаевых. Изъясняйтесь на одном языке, а не на всех сразу, да и на том говорите как можно меньше.

Выбросьте из головы бредовую идею стать управляющим. Постарайтесь стать образцовым посыльным. И не рассказывайте направо и налево, что вы родом

из Тель-Авива: никому до этого нет дела, понимаете меня? Родились в Бронксе, вот и вся недолга. Не умеете ладить с людьми - прикиньтесь

простачком. Вот вам на кино. Устройте себе выходной, посмотрите что-нибудь смешное для разнообразия. И от души надеюсь больше с вами не

встречаться!

Спускаясь в тот вечер в подземку в обществе Нахума Юда, я вспомнил, как мы с О'Рурком по ночам делали вылазки в город. Именно к Ист-Сайду меня

всегда влекло, когда накатывала неотвратимая волна ностальгии. Оказаться в Ист-Сайде было то же, что в отчий дом вернуться. Все здесь

представало непостижимо родным, узнаваемым. Впору было подумать, что в предыдущей жизни я был аборигеном гетто. Больше всего поражало, как все в

этих местах множилось, почковалось, разрасталось вширь. Набухало и давало побеги, победоносно пробиваясь к свету. Распускалось диковинными

цветами, мерцая и поблескивая, как на сумрачных полотнах Рембрандта. Все, даже абсолютные мелочи, сияло и переливалось, становясь источником

радостного изумления. Здесь был мир моего детства, причудливый и неповторимый, в котором самые обыденные вещи обретали сакральный смысл. Вокруг

все бурно модернизировалось, а выброшенные за ненадобностью атрибуты прошлого становились для нищенствующих изгоев естественной средой обитания.

В моих глазах они были воплощением канувшего в Лету жизненного уклада, при котором хлеб был еще хорошо пропеченным и вкусным; его можно было

есть без масла и джема. При котором нездешний свет разливали по комнатам керосиновые лампы. При котором постели радовали просторностью и теплом,

а старая мебель - комфортом. Меня всегда изумляли безупречная чистота и порядок, царившие под крышами этих обветшалых, казалось, на глазах

крошившихся домишек. Нет ничего элегантнее, нежели отмеченное безукоризненной чистотой и гармонией убранство дома людей, пребывающих на пороге

нищеты. Разыскивая пропавших подростков - служащих нашей компании, я попадал в сотни таких домов. И многое, что мы там заставали, казалось

ожившей иллюстрацией к книгам Ветхого Завета. Вторгаясь из ночного мрака в поисках какого-нибудь малолетнего правонарушителя или мелкого

воришки, мы уходили оттуда с чувством, будто преломили хлеб с сынами Израиля. Как правило, у родителей не было ни малейшего представления о том,

в какой мир попадали их дети, становясь нашими посыльными. Почти никому из них не доводилось и ногой ступать на порог регионального отделения.

Перебираясь из одного гетто в другое, они даже краем глаза не замечали, какие странные, иррациональные, сверкающие миры пульсируют за их

пределами. Порой меня подмывало взять одного из таких родителей под руку и провести под ярко освещенные своды Нью-Йоркской биржи, дабы он мог

узреть, как его отпрыск курсирует взад и вперед со скоростью пожарной машины, а вокруг бушует подлинный шабаш с участием сотен обезумевших

маклеров - шабаш, оборачивающийся азартной и доходной игрой, подчас приносящей его сыну семьдесят пять долларов в неделю.

Назад Дальше