Продолжая посиживать на террасе и глядеть на первую звездочку, Джесси чувствовала, как тревога в ней перерастает в нечто подобное ужасу. Неожиданно она поймала себя на том, что собирается снова поймать звездочку в кулак — на этот раз для того чтобы отказаться от всего, за что недавно боролась, начиная от своей просьбы сделать так, чтобы она осталась завтра дома в Закатных Тропинках одна со своим папочкой.
Потом раздался звук отодвигаемого мамой кресла. Я прошу прощения, сказала Салли и в голосе ее все еще слышна была злость, и кроме того, Джесси почти не сомневалась в этом, теперь так же и страх. Если ты так хочешь, можешь забрать ее завтра себе! Прекрасно! Все просто замечательно! Она твоя, если ты так хочешь!
Потом дробный перестук ее каблучков, направившихся из спальни вон, и после — быстрый сник папочкиной Зиппо, для прикуривания сигареты.
На глаза сидящей на террасе Джесси навернулись слезы — слезы стыда, обиды и облегчения, что родительский разговор наконец закончился, закончился прежде, чем успел перерасти в нечто более серьезное… разве не заметили они с Мэдди, что родительские разговоры наедине последнее время имеют свойство становиться все громче и жарче день ото дня? Что прохладца, зачастую возникающая между мамой и папой, теперь не проходит все дольше и дольше? Может быть это говорит о том, что они…
Нет, оборвала она себя, прежде чем ее мысль успела окончательно оформиться. Нет, этого не может быть, поэтому заткнись и все тут.
Перемена места действия может принести перемены и в мысли. Поднявшись из шезлонга, Джесси спустилась по ступенькам террасы и двинулась по дорожке к озеру. Там, присев на бревнышко, она бросала камушки в воду наверное целый час, пока наконец из дома на поиски ее не вышел отец и не пришел к ней.
— Гамбургер Затмение на двоих завтра в полдень, — шутливо проговорил он и поцеловал ее в шейку. На этот раз он только что побрился и его подбородок был гладкий и мягкий, но несмотря на это мелкий холодок приятных мурашек снова пробежался по ее спине. — Я все уладил.
— Мама злилась?
— Ни капельки, — чистосердечно солгал ее отец. — Она сказала, что ее это устраивает, потому что на этой неделе ты хорошо себя вела, аккуратно выполнила домашние обязанности и заслуживаешь…
Она уже забыла о своей недавней интуитивной догадке о том, что папе известно гораздо больше о акустических свойствах гостиной и столовой, о чем он никогда не подал виду и благородство его лжи растрогало ее настолько, что слезы едва не брызнули из ее глаз. Обернувшись к нему, она закинула руки ему на шею и покрыла его лицо и губы горячими суматошными поцелуями. Его ответная реакция поразила ее. Его руки моментально вздернулись вверх и на мгновение маленькие полушария ее грудей оказались в чашках его ладоней. Забавные мурашки снова побежали по ее телу, на этот раз ощущение было сильнее — настолько, что граничило с болью, как порой бывает от неожиданности испуга — и на мгновение странное чувство дежа вю продемонстрировало ей странно-противоречивый мир взрослых, в котором можно заказать себе мясной рулет под черносмородиновым сладким соусом или яичницу с лимонным желе в любое время когда тебе этого захочется… и что самое странное, где люди порой на самом деле так и поступали. Когда же наконец через миг его руки отпустили ее, устроившись в безопасности на ее лопатках, обняв и притянув ее к его привычной теплоте, и если они с отцом и простояли так чуть долее, чем то было положено, она вряд ли заметила это.
Я люблю тебя, папочка.
Я тоже люблю тебя, Тыковка. Целую тебя тысячу миллионов раз.
Глава шестнадцатая
Рассвет день солнечного затмения выдался жарким и туманным, но относительно ясным — прогнозы погоды, предупреждавшие о том, что низкие облака могут помешать наблюдению за феноменом, оказались безосновательными, по крайней мере в западном Мэне.
В десять утра Салли, Мэдди и Вилл отправились из дому, чтобы присоединиться к солнцепоклонникам Темного Пятна, отбывающим вскоре на нанятом автобусе (молчаливая Салли коротко и сухо клюнула в щеку Джесси, на что та ответила тем же самым), оставив с nrvnl свою сестру и дочь, которую всего лишь прошлым вечером мама называла скрипучим колесом.
Скинув шорты и тенниску Осипи, Джесси переоделась в пляжное платьице, миленькое (если вас не смущают яркие кричащие красные и желтые полоски), но слишком тугое. Положив за ушки по капельке Мэддиных духов Мой грех, она воспользовалась маминым дезодорантом Йодора и освежила губки помадой Перечная мята ЮмЮм. Она не была из тех, кто любит вертеться перед зеркалом и чистить перышки (это было выражение ее мамы, частенько приговаривающей Мэдди: Хватит чистить перышки и мигом сюда!), она уделила немножко времени прическе, уложив волосы особым образом, так как особенно нравилось папочке (по его же словам).
Заколов на положенное место последнюю заколку, она протянула руку к выключателю ванной, но помедлила. Девочка, которую она видела перед собой в зеркале, совершенно не была похожа на девочку, а скорее на подростка-тинэйджера. Причиной тут было не пляжное платьице, подчеркивающие легкие холмики ее грудей, которые и грудью-то назвать стыдно будет еще год или два, и не помада, и не ее волосы, которые она собрала в неловкий, но симпатичный узел; здесь было все месте, сумма общего, большая чем все части по отдельности, потому что… почему? Она не знала ответа. Что-то, может быть, крылось в том, как поднятые волосы подчеркивали округлый изгиб ее скул. Или в открытости шеи, уже гораздо более сексуальной, чем отмеченная красными комариными укусами грудь или узкобедрое мальчишеское тело. Или, может быть, секрет тут крылся в особом взгляде ее глаз — в непривычных искорках, прежде скрытых и незнакомых ей самой.
Но что бы это ни было, оно заставило ее помедлить у зеркала на мгновение дольше, рассматривая в нем свое отражение, и внезапно в ее голове раздался голос мамы, говорящий: Клянусь Богом, иногда мне кажется, что ты ведешь себя с ней так, словно она не твоя дочь, а твоя подружка!
Вспоминая прошлый вечер, она прикусила розовую нижнюю губку и чуточку нахмурила брови — ей вспомнились мурашки и дрожь, пронизавшие ее от отцовского прикосновения, от того, что его руки легли ей на грудь. Отлично понимая, что в любой момент эти мурашки и эта дрожь могут вернуться снова, она не хотела этого возвращения. Что толку дрожать от всяких глупостей, которые ты даже не понимаешь. О которых даже думать не смеешь.
Вот и отлично, на том и порешим, сказала она самой себе и погасила в ванной свет.
По мере того, как день приближался к полудню, а потом к моменту затмения, она чувствовала, как возбуждение поднимается в ней все выше и выше. Включив маленький радиоприемник, она поймала радиостанцию WNCH, гоняющую рок-н-ролл для всего Нос-Конвея. Стоило только Джесси или Мэдди, а иногда и Виллу включить радио и поймать WNCH, как мама, после пятнадцати минут ритмического пения Дэла Шэннона, или Ди Ди Шарпа, или Гэри U. S. Бондса взвивалась сама не своя, немедленно требуя переключить приемник на волну классической музыки, транслируемой станцией с самой вершины горы Вашингтона, но сегодня ее отец не имел ничего против рок-н-ролла и прищелкивал пальцами и тихонько напевал в такт себе под нос. Один раз, под вариант Дюпре Ты только моя, он даже подхватил легонькую Джесси и несколько секунд танцевал с ней по террасе. Джесси занималась барбекю, стараясь поспеть к трем тридцать пополудни, так чтобы до затмения оставался еще час, и как раз поднялась на террасу, чтобы узнать у папы сколько гамбургеров он хочет, один или два.
Она скоро нашла его за южным крылом дома, внизу под террасой, m` которой стояла сама. На отце имелась только пара хлопчатых спортивных шортов (с надписью Физ. Фак. Йель) и единственная кухонная стеганная варежка. Он повязал лоб банданной, чтобы в глаза не тек пот. Он сидел на корточках над маленьким, но здорово чадящим костерком. Банданна и шорты делали его ужасно похожим на мальчишку; в первый и может быть в последний раз в жизни Джесси увидела перед собой того, в кого влюбилась ее мать во время последнего лета перед окончанием университета.
Несколько квадратных кусков стекла — со всей тщательностью вырезанных из осколков в рамах старого сарая — лежали стопочкой на земле рядом с отцом. Один из стеклянных квадратиков он держал в железных щипцах для барбекю над поднимающимися от костерка густыми клубами черного дыма, поворачивая стекло так и эдак, словно поджаривая какой-то странный небывалый деликатес. Джесси даже прыснула от смеха — больше всего ее рассмешила кухонная варежка и отец повернулся к ней, уже улыбаясь во весь рот. Мысль о том, что, сидя на корточках, он легко может заглянуть ей под платьице мелькнула в ее сознании, но тут же пропала. В конце концов, он ведь ее отец, а не какой-нибудь мерзкий и наглый мальчишка вроде Дюана Корсона из нижних домов лагеря.
Что ты делаешь? — со смехом спросила она. У нас на ужин будут гамбургеры, а не сэндвичи со стеклом, мы ведь так договорились!
Это приспособления для наблюдения за затмением, Тыковка, а не стеклянные сэндвичи, — ответил ей он. Если положить два или три стеклышка одно на другое, то можно будет смотреть на солнце в течение всего периода затмения без вреда для глаз. Я читал, что глядя на солнце, нужно быть очень осторожным; можно запросто сжечь сетчатку и заметить это только посте того, когда уже будет поздно.
Ох! отозвалась Джесси и повела плечами. Мысль о том, что можно обжечься самой того не заметив, показалась ей самым ужасным, что только бывает на свете.
Сколько продлиться затмение, папа?
Не очень долго, всего минуту или чуть больше.
Тогда поджарь нам побольше этих солнцегляделок, я не хочу сжечь свои глаза. Тебе один гамбургер Затмение или два?
Одного вполне хватит. Только пускай это будет самый большой.
Уговор.
Она повернулась, чтобы идти.
Тыковка?
Повернувшись обратно, она посмотрел на него, на такого складного и компактного мужчину с маленькими капельками пота, блестящими на лбу, на мужчину, на теле которого было так же мало волос, как и на теле того, за кого она позже выйдет замуж, вот только в нем не было ничего от одутловатости и тяжести Джеральда и не было у него Джеральдовых очков и в этот самый миг факт того, что мужчина, которого она видит перед собой, есть ее отец, был самым малозначительным, что только могло прийти ей в голову при взгляде на него. Ее поразило то, как красив он был и как молод. На ее глазах капелька пота быстро скатилась по его животу, перечеркнув его с северо-запада на юго-восток и впитавшись эластичным поясом йельских шортов. Она подняла глаза на его лицо и неожиданно почувствовала всю силу его взгляда на себе. Несмотря на то, что от дыма его глаза были сощурены, они ярко блестели, серым искрящимся светом сколотого зимнего льда поутру. Джесси сделала глотательное движение, прежде чем ответить — ее горло пересохло. Может быть ей в горло попал едкий дым от чадкого костерка. А может дело тут было в другом.
Да, папочка?
Несколько секунд он молча разглядывал ее, только пот медленно j`rhkq по его лбу, и щекам, и груди, и животу и внезапно Джесси почувствовала страх. Потом он снова улыбнулся и все опять стало в порядке.
Ты отлично сегодня выглядишь, Тыковка. Сказать по правде, если это прозвучит не слишком избито, ты прекрасна.
Спасибо, папочка — ничуть не избито.
Его комплимент доставил ей такое огромное удовольствие (в особенности после маминых выговоров вчерашним вечером, а может быть именно благодаря им) что комок поднялся в ее горле и в течение нескольких ударов сердца она была уверена, что вот-вот расплачется. Но вместо того она улыбнулась, сделала в сторону отца легкий книксен и заторопилась обратно к жаровне с барбекю, чувствуя что сердце готово вырваться у нее из груди. То самое ужасное, что сказала о них ее мама:
(мне кажется, что ты ведешь себя с ней так, словно она)
выскочило из ее памяти и Джесси мгновенно раздавила это, превратив в мокрую кляксу, как раздавила бы решившуюся проявить свои дурные намерения осу. Но странная смесь взрослых эмоций мороженное и шашлык, жаренные цыплята с начинкой из сливочного крема — по сию пору не отпускали ее. Да и не уверена она была, что хочет теперь избавиться от них. Мысленно она продолжала видеть ту одинокую ленивую капельку пота, катящуюся вниз по его животу, пропадающую в мягкой ткани шортов, оставляя после себя темное пятнышко. Творящаяся в ней эмоциональная неразбериха, казалось, происходила именно из этого образа. Она продолжала видеть эту капельку пота снова и снова, снова и снова. Это было безумие!
А если и так, то что с того? Сегодня был самый безумный день, а в такой день все может случиться. Даже солнце сегодня сойдет с ума. Так зачем ей обо всем думать?
Вот именно, поддакнул ей голос, который, по прошествии лет, она станет именовать голосом Руфи Нири. Вот именно, зачем думать?
Гамбургеры Затмение, с грибами и сладким красным луком, были выше всяких похвал. В первую очередь ты затмила свою маму, пошутил папа, и Джесси рассыпалась довольным смехом. Они устроились на террасе за окнами кабинетика Тома, в шезлонгах с металлическими подносами на коленях. Круглый террасный столик стоял между ними, плотно заставленный бутылками с оранджадом, приправами, бумажными тарелками и самодельным оборудованием, необходимым для наблюдения за фазами затмения. Оборудование включало в себя темные очки Полароид, пару самодельных рефлекторов, состряпанных Томом из картонных коробок и аналогичных тем, что увезли с собой на вершину горы Вашингтона остальные члены их семейства, квадратики закопченного стекла и несколько ухваток, позаимствованных из кухонного шкафчика. Копченые квадратики стекла уже остыли, но как сказал Том, он, не мастер обращаться со стеклорезом, опасался того, что вдоль кромок стекла могли остаться зазубрины и острые выступы.
Мне абсолютно не хочется, сказал он Джесси, чтобы по возвращению домой мама нашла записку, в которой говорится, что мне пришлось срочно отвезти тебя в травмпункт в больницу Оксфорд-Хилл, для того чтобы врачи там пришили тебе пару пальцев обратно.
Мама очень сходила с ума по поводу того, что мы хотим остаться? спросила папу Джесси.
Отец коротко пожал плечами.
Совсем нет, ответил ей он, зато я сходил. Я сам не свой был от того, чтоб наконец-то мы сможем посидеть и поворковать с тобой на пару.
Сказав это, он ослепительно ей улыбнулся и она улыбнулась ему в ответ.
За минуту до официально объявленного начала затмения, в 16:29 пополудни, они привели в рабочее положение рефлекторы. Солнечный диск, дрожащий в середке коробки Джесси, размером едва ли превышал бутылочную пробку, при этом сверкая так ярко, что для того, чтобы смотреть на него, ей пришлось взять со стола и надеть пару полароидовых темных очков. Взглянув на свой таймекс, она убедилась в том, что затмение началось — было ровно 4:30.
Неужели мои часы спешат? чуточку нервничая, сказала она. Либо они действительно спешат, либо вся эта шайка яйцеголовых астрономов опозорились со своими расчетами.
А вот и нет, с улыбкой ответил ей Том. Загляни-ка снова в рефлектор.
Она так и сделала и обнаружила, что сверкающий пятак в серединке дна коробки больше не является идеально круглым; с правой стороны кусочек от него отъела странная ползучая тьма. Но ее шее побежали мурашки. Том, которого очевидно гораздо больше интересовала ее реакция, чем то, что творилось внутри его собственной коробки, подмигнул ей.
Ну как, Тыковка? Все в порядке?
Да, но… мне немножко страшно. А тебе?
И мне тоже, ответил он. Повнимательней взглянув на него, она обнаружила, что он почти не шутит, и испытала от этого облегчение. Том тоже был взволнован, почти так же как и она, и это только добавляло мальчишеского выражения его облику. То, что источником их волнения могли быть совершенно разные вещи, тогда не приходило ей в голову.
Если хочешь, можешь перебраться ко мне на колени?
А можно?
Конечно.
Забрав с собой свою коробку-рефлектор, она перебралась к нему на колени. Поелозив на нем, она устроилась поудобней, с удовольствием ощущая легкий запах его пота, прожаренной солнцем кожи и едва уловимый, воды после бритья — Редвуд, вспомнила она ее название. Ее пляжное платьице задралось до самых бедер (оно было такое коротенькое, что другого трудно было ждать) и она едва ли заметила то, как он положил руку на ее бедро. В конце концов это ведь был ее отец — папочка — а не какой-то так Дюан Корсон из нижних домов лагеря, или Ричи Эшлок, паренек, над которым она до слез хихикала с подружками в школе.