Ее воображение продолжало работать. Рядом с первой девочкой в колодках имелась вторая девочка и тоже в колодках. Вторая девочка, да что там, это была девушка, была явно постарше первой, потолще и поядреней, с лицом в красных подростковых прыщах. На вид ей было лет семнадцать. Фоном для наказанной служила толпа городских зевак и приглядевшись Джесси различила даже несколько пасущихся в отдалении на лугу коров. Где-то далеко били в колокол — возможно за ближайшим холмом — били с монотонной регулярностью, словно бы звонарь твердо вознамерился не давать округе покоя весь день… или, по крайней мере, до тех пор, пока коровы не вернутся домой.
Джесси, ты сходишь с ума, слабо подумала она про себя, одновременно предположив эту мысль не лишенной истинного смысла, хоть и маловажной сейчас. Не пройдет и нескольких часов, как она станет считать подобное своим избавлением. Отогнав от себя такую крамольную мысль, она снова обратила свое внимание на девушек в колодках. Вскоре, после внимательного разглядывания, ее удивление сменилось нежностью и гневом. Той версии Джесси Магот, что она сейчас видела, было побольше лет, чем той девочке, использованной отцом во время солнечного затмения, хотя и не намного двенадцать, быть может, а с виду и все четырнадцать. Как можно было, ради Бога, в таком нежном возрасте угодить в колодки на главной площади города за какое бы там ни было преступление — тем более за половое распутство? Что за шутки шутит с ней ее судьба? Как могут быть люди так жестоки? Так самоуверенно слепы?
Что ты хочешь мне сказать, Тыковка?
Только то, что это происходит на самом деле, ответила ей девочка в колодках. Ее бледное лицо было искажено болью, но в глазах неугасимо горело мрачное внимание и ярость. Все это происходит на самом деле и ты тоже это знаешь и сегодня ночью оно опять придет к тебе. Я уверена, что на этот раз оно не станет так просто стоять в углу и смотреть. Так что тебе стоит постараться освободиться от наручников до захода солнца, Джесси, иначе я за последствия не ручаюсь. Ты должна убраться к чертовой матери из этого дома, пока это чертово привидение не заявилось опять.
Ей снова захотелось плакать, но на этот раз слез не было совсем, не вышло ничего, кроме колючего, словно мелкая наждачная бумага, кашля.
Я не могу! — прохрипела она. Я перепробовала все что можно! Самой мне не вырваться!
Ты кое-что забыла, ответила ей девочка в колодках. Еще одну вещь. Уж не знаю, хватит ли у тебя духу довести тут все до конца, но еще один вариант у тебя остался.
Что за вариант?
Девочка повернула в прорезях колодок руки и продемонстрировала ей розовые чистые ладошки. Он говорил, что всего бывает два типа наручников, помнишь: М-17 и F-23. Вчера ты почти об этом вспомнила. Он хотел получить F-23, но оказалось, что их делают для тюрем гораздо меньше и такую модель тяжело достать и тогда он согласился на пару М-17. Он рассказал тебе все это за день до того, как принес наручники домой в первый раз, помнишь?
Мгновенно распахнув глаза, она уставилась на наручник, стягивающий запястье ее правой руки. Конечно же, он рассказывал ей об этом; точнее сказать, скороговоркой пробормотал по телефону, словно врезавший пару жирных линий кокса наркоша, продолжающий утро звонком в офис. Он хотел знать, одни ли они будут дома — он никогда не в силах был запомнить выходные дни у горничной — и когда она убедила его в том, что так оно и есть, он предложил ей переодеться во что-нибудь более комфортное.
— И у меня есть для тебя кое-что сногсшибательное, заговорщически добавил он.
Насколько она могла вспомнить, эта фраза ее несколько заинтриговала. Слыша в трубке телефонный голос Джеральда, она без ошибки могла сказать, что его вот-вот разорвет от страсти и по всему выходило, что он задумал какую-то новую шалость. Она и не возражала немного пошалить; и она и Джеральд медленно приближались к сорока и если Джеральду захотелось немного поэкспериментировать, то она ничуть не возражала принять в его опытах посильное участие в качестве покорной ассистентки.
После телефонного звонка он прибыл домой побив все qnaqrbemm{e рекорды (по ее догадкам, три мили байпасной городской дороги номер 295 буквально остались лежать за ним дымясь от сожженной на них резины, и самое главное, что врезалось в память Джесси о том роковом первом дне, это с каким надутым видом расхаживал он по их спальне, как горели его щеки и сверкали глаза. При мыслях о Джеральде, понятие секс не было первым, что приходило ей на ум (в тесте на словесную ассоциацию наиболее близким понятием наверняка стало бы безопасность и именно оно выскакивало первым на поверхность ее сознания), но в тот день перемен пришел крах этим двум главным понятиям. Секс и только секс был на уме у Джеральда и замедлись он чуточку освободиться от штанов, его адвокатский торчок наверняка бы разорвал к чертям ширинку.
Избавившись от брюк и трусов, Джеральд чуть сбавил ход, церемонно продемонстрировав ей содержимое коробки из-под кроссовок адидас, принесенной им с собой наверх в спальню. Добыв из коробки пару настоящих полицейских наручников, он передал их ей для всестороннего осмотра. Маленький пульс бился на его горле, быстрый и неутомимый, словно крылышки колибри. Это она тоже хорошо запомнила. Уже тогда его сердце находилось в опасноперенапряженном состоянии.
Если бы тебя хватила кондрашка прямо там, до того как наручникам был дан ход, Джеральд, ты сделал бы мне большущее одолжение.
Промелькнувшая в ее голове крамольная мысль о мужчине, с которым она прожила столько лет, должны была по меньшей мере ужаснуть ее, но все, на что она оказалась в тот момент способной, это слабое циничное презрение к самой себе. А когда ее мысли опять вернулись к тому, как он выглядел в тот день — как розовели его щеки и блестели глаза — ее руки стиснулись в маленькие костлявые кулаки.
— Какого хрена тебе взбрела в голову такая идиотская идея? спрашивала она его теперь. Ну почему ты оказался у меня таким паскудным извращенцем? Разве у тебя на меня больше просто так не стоял? Сволочь похотливая!
Брось ты эти сопли; о Джеральде больше не думай — думай лучше о наручниках. Пара наручных кандалов системы Крейга, размер М-17. М несомненно означает мужской пол, в то время как F — баб. 17 есть количество зубчиков на планке-трещетке.
Ощущение тепла, разливающегося по животу и груди, охватило ее. Не вздумай наслаждаться этим, закричала на себя она, не валяй дурака. Это всего лишь несварение и только. Не более того.
Но обманывать себя оказалось невозможным. То, что она почувствовала, называлось надежда, и отвергнуть или отвернуться от нее было невозможно. Лучшее, что она могла сделать в данной ситуации, чтобы как-то охладить свой пыл, это напомнить себе о первой неудачной попытке вырваться из наручников, о том, каким кошмаром закончилась эта попытка. Но несмотря на всю боль и муку, о которой она напоминала себе и которая все еще была так свежа в ней, она не могла заставить себя не думать о том, как близко, как чертовски близко она теперь находится к тому, чтобы вырваться из этих проклятых оков. Достаточно преодолеть еще всего лишь какую-то четверть дюйма и ты на свободе, а половины дюйма и вовсе хватит за глаза. Наиглавнейшей проблемой являлся костяной выступ пониже большого пальца и тяжело было думать о том, что могло выйти и так, что ей придется подохнуть в этой вонючей постели только лишь из-за того, что она не сможет перемахнуть пропасть шириной в собственную верхнюю губу? Конечно же, этот вариант не для нее.
Тщательно изгнав из собственной головы эти мысли, Джесси g`qr`bhk` себя вернуться к тому дню, когда Джеральд первый раз притащил в дом наручники. Как бережно он священнодействовал с ними, с каким благоговейным трепетом, словно скряга ювелир, в руках которого впервые в жизни оказалось ценнейшее драгоценное бриллиантовое ожерелье, равного которому не сыщется во всем свете? Сказать по правде, в тот день на нее наручники тоже произвели некоторое впечатление. Она вспомнила, какими блестящими были они, как играл льющийся из окна свет на их голубой стали и зазубринах трещотки, позволяющей легко подгонять размеры браслетов под любую ширину запястья.
Она поинтересовалась у него, где он достал наручники — из простого любопытства, никакой подозрительности или тревоги тут не было — и он рассказал ей, единственно то, что ему помог один из его приятелей, какая-то среднего масштаба шишка из суда графства. Коротко со значением подмигнув ей, он добавил, что в суде графства Кэмберленд у него много знакомых, в самых неожиданных местах, занятых весьма разнообразными и прелюбопытными процедурами в кабинетах, камерах и альковах этого монументального здания. Сказать по правде, со стороны могло показаться, что в тот день он приволок домой не менее чем парочку самонаводящихся реактивных снарядов Скад, а не простую пару казенных наручников, столько самомнения и значительности было в его тоне и взгляде.
Она лежала на их постели, облаченная в белые кружевные трусики и топик под стать, практически в тот же самый наряд, в котором началась их вчерашняя игра, и смотрела на него со смесью любопытства, удивления и восторга… хотя удивление было ее основополагающей эмоцией в тот день, не правда ли? Да, именно так. Вид Джеральда, изо всех сил старающимся принять образ Мистера Крутого и носящегося из угла в угол спальни словно жеребец в период самого интенсивного гона, не мог не удивлять. Его волосы были всклокочены и поднялись на макушке наподобие смешного завиткаштопора, который в детстве братец Джесси называл цыплячьим хохолком, при этом на Джеральде до сих пор были его черные нейлоновые носки путь к успеху, чего он решительно не замечал. Она вспомнила, как кусала изнутри свою щеку — впрочем не слишком сильно — для того чтобы только не рассмеяться.
В тот день Мистер Крутой болтал быстрее председателя аукционной распродажи имущества обанкротившейся фирмы. Внезапно он замолчал, прервавшись на полуслове. Выражение почти комического изумления появилось на его лице.
— Джеральд, что случилось? — спросила она.
— Знаешь, я ведь только что понял, что не слышал еще твоего мнения обо всем этом, — ответил он. — Я тут болтаю и болтаю, распинаюсь сама-знаешь-о-чем, и даже еще ни разу не спросил тебя, что ты…
Тогда она ему улыбнулась, частично потому, что ей уже до смерти надоели забавы с шелковыми шарфами и она ума не могла приложить, как сказать ему об этом, но по большей части потому, что ей приятно было видеть, что в нем снова пробудился интерес к сексу. Пускай это выглядит несколько странновато и экзотично, да именно то, что прежде чем выйти в море на рыбалку с длинным белым шестом, вы прежде всего приковываете свою женушку в кровати парой настоящих полицейских наручников. Ну и что с того? Ведь все это останется только между ними и все что они собираются теперь сделать, это позабавиться — по сути дела здесь нет ничего более зазорного, чем в комической опере три креста. Джильберт и Салливан балуются веревками, а что касается меня, то я только лишь Прикованная Леди Ее Величества Королевского Военно-Морского Флота. А кроме того, случаются вещицы и почуднее, сплошь и рядом; Фрида Qn`lq с той стороны улицы как-то призналась Джесси (после пары коктейлей до ланча и полбутылки белого вина во время) что ее бывший муж обожал пудрить нос и щеголять перед ней в ее же белье.
Не удержавшись (она продолжала кусать собственную щеку, но даже это не помогло) она все-таки рассмеялась. Джеральд смотрел на нее, чуть-чуть склонив голову направо к плечу и со слабой улыбкой в левом уголке рта. Это выражение его лица было отлично знакомо ей после семнадцати лет супружества — оно могло означать только одно из двух: либо он сейчас взорвется от гнева и устроит скандал, либо расхохочется вместе с ней. К несчастью невозможно было определить, в какую сторону качнется чашка его весов.
— Так как ты на все это смотришь? — наконец спросил ее он.
Она не стала отвечать ему немедленно. Оставив смех, она пригвоздила его к месту взглядом, который, как она надеялась, был достоин самой злющей и грозной нациствующей богини, когда-либо украшавшей обложку журнальчиков типа Мужские Приключения. Когда наконец по ее мнению она достигла достаточного уровня выражения леденящей высокомерности, она подняла левую руку и четко произнесла пять слов, выскочивших у нее в голове, от которых он едва не взорвался, рванув к ней через всю комнату вне себя от восторга:
— Подойди ко мне, ты, скотина.
В одно мгновение он заковал в наручники ее руки и прицепил их к столбикам кровати. У хозяйской кровати в их доме в Портленде не было горизонтальных перекладин и если бы Джеральда хватил сердечный приступ именно там, то она без особого труда смогла бы освободиться, просто сняв кольца наручников со столбиков. Как он пыхтел и старался, пристегивая ее наручниками и при этом с наслаждением терся одной коленкой об ее условно прикрытую кружевами промежность. Все это время он не переставал болтать. Среди прочего там было и кое-что о буквах М и F в марках наручников и то, каким образом работает на наручниках защелкатрещотка. Он сказала ей, что просил F, потому что у женских наручников на трещотке целых двадцать три зубчика, вместо семнадцати, как на мужской модели. Благодаря большему количеству зубчиков, женские наручники можно сомкнуть плотнее, заковав самую тонкую ручку. Но женских наручников выпускалось меньше и их сложнее было достать и когда его приятель из суда графства сказал, что мужские наручники он сможет принести хоть завтра, по самой умеренной цене, а женские придется ждать неизвестно сколько, Джеральд сейчас же согласился.
— Некоторым женщинам удается освободиться из мужских наручников, — сказал он ей, — но у тебя кость достаточно широкая. Кроме того, мне не хотелось ждать. Вот так… теперь поглядим…
Он обхватил браслетом ее правое запястье и сжал его, сначала прощелкивая зубчики быстро, потом замедлив щелчки, после каждого спрашивая ее, не больно ли ей, не прищемил ли он ей кожу. Она не почувствовала ничего, до самого последнего щелчка, и когда он попросил ей попробовать вытащить руку, оказалось что рука ее сидит в кольце очень прочно и вытащить ее никак невозможно. Она сумела просунуть сквозь браслет почти треть ладони и Джеральд объяснил ей, что по правилам даже этого не должно случиться, но осмотрев ее руку и убедившись, что браслет прочно застревает, упираясь в тыльную сторону ее ладони и в основание большого пальца, он успокоился, при этом выражение комичного напряженного внимания ушло с его лица.
— Кажется, в самый раз, — сказал он. Она помнила, что он сказал именно так, слово в слово и помнила так же и то, что он прибавил потом, так же дословно:
— Мы с ними всласть повеселимся.
Продолжая вспоминать события того первого дня появления в их жизни наручников, Джесси снова попыталась вытащить руку из браслета, стараясь сложить ладонь как можно уже и раз за разом вытягивая ее вниз, все сильнее и сильнее. Когда она дернула совсем уже сильно, боль стала пронзительной, причем начало боль брала не в ладони, а в перенапряженных мышцах плеча и предплечья. Зажмурив глаза и стараясь не обращать внимания на боль, Джесси потянула вниз еще сильнее, силясь добиться своего.
Теперь от гневной боли раскалывалась вся рука, и как только рычаг ее руки и приложения силы оказался достаточным для того, чтобы металл браслетов начал глубоко впиваться в кожу тыльной стороны ладони, боль стала просто пронзительной и невыносимой. Боковые сухожилия, подумала про себя она, лежа с запрокинутой назад головой, с приоткрытым в безжалостном оскале сухим ртом, искаженным от боли. Боковые сухожилия, боковые сухожилия, проклятые боковые сухожилия.
Бесполезно. Ни малейшей продвижки. Ее начали одолевать сомнения в том — более чем небезосновательные — что в ее неудачах виновны не только боковые сухожилия. Дело был так же и в костях, в парочке крохотных глупых косточек, сбегающих сбоку ладони вниз от сустава большого пальца, в паре идиотских косточек, уже готовых приговорить ее к мучительной кончине.
Издав крик разочарования и еле сдерживаемой боли, Джесси наконец прекратила истязать свою руку, позволив ей бессильно повиснуть. Ее плечо и предплечье трепетали от долгого напряжения. Так закончилась ее попытка вытащить руку из наручников, основанная на том, что данная модель именуется М-17, а не F-23. Разочарование и отчаяние были посильнее любой физической боли; уколы этих чувств были болезненней отравленных жал тысяч ос.