Реквием - Лорен Оливер 8 стр.

— Полная дурь, — произношу я вслух. Мне стано­вится лучше, и я повторяю чуть громче, — Полная дурь!

Откуда-то сзади раздается смех. Я разворачива­юсь. Никого. Волоски у меня на шее встают дыбом. Внезапно появляется ощущение, что за мной следят, и я вдруг соображаю, что если родственники Лины здесь, то здесь же должны быть и другие люди. Я за­мечаю дешевые полиэтиленовые занавески для душа на окнах дома напротив. Рядом с ним во дворе множе­ство обломков пластмассы — игрушек, коробок, пла­стиковых строительных блоков, — но все аккуратно разложено, словно этим кто-то недавно играл.

Мне делается не по себе, и я отступаю под защиту деревьев, не отрывая взгляда от улицы и внимательно высматривая, не шевельнется ли где что.

— Видите ли, мы имеем право здесь находиться. — Шепот доносится у меня из-за спины. Я стреми­тельно разворачиваюсь в таком испуге, что на мгнове­ние утрачиваю дар речи. Из-за деревьев выходит де­вушка. Взгляд ее широко распахнутых карих глаз устремлен на меня.

— Уилдоу? — с трудом выдавливаю я.

Веки девушки вздрагивают. Если она и узнала меня, то никак этого не выказывает. Но это совершен­но точно она — Уиллоу Маркс, моя одноклассница, ко­торая ушла из школы незадолго до выпускного, а впо­следствии ходили слухи, что ее застукали с парнем, неисцеленным, в Диринг-Оук парке во время комен­дантского часа.

— У нас есть право, — повторяет она все тем же на­стойчивым шепотом и переплетает свои длинные, ху­дые руки, — Дорога и путь для всех,.. Вот что есть обе­щание исцеления...

— Уиллоу… — Я делаю шаг назад и чуть не падаю, споткнувшись. — Уиллоу, это я, Хана Тэйт. Мы с тобой в прошлом году вместе ходили на математику. К ми­стеру Филлмору. Помнишь?

Веки девушки трепещут. Волосы у нее длинные и безнадежно запутанные. Мне вспоминается, что Уиллоу любила красить отдельные пряди в разные цвета. Мои родители всегда утверждали, что она влип­нет в неприятности. И требовали держаться подальше от нее.

— Филлмор, Филлмор... — повторяет девушка. Когда она поворачивает голову, я вижу у нее три шра­мика, отметину процедуры, и вспоминаю, что Уиллоу внезапно исчезла из школы за несколько месяцев до конца учебного года. Говорили, что ее родителей заста­вили отправить дочь на процедуру раньше срока. Уил­лоу хмурится и качает головой. — Не знаю... я не уве­рена...

Она подносит пальцы к губам, и я замечаю, что ку­тикулы у нее превратились в лохмотья.

У меня тошнота подкатывает к горлу. Надо поско­рее выбираться отсюда. Не нужно мне было прихо­дить.

— Приятно было повидаться, Уиллоу, — говорю я и начинаю медленно, по шажочку, обходить девушку, стараясь не двигаться слишком быстро, хотя мне от­чаянно хочется броситься наутек.

Внезапно Уиллоу хватает меня за шею и притяги­вает к себе, словно желая поцеловать меня. Я вскрики­ваю и пытаюсь вырваться, но Уиллоу на удивление сильна.

Одной рукой она проводит по моему лицу, по ще­кам и подбородку, словно слепая. От прикосновения ее ногтей мне представляются мелкие грызуны с острыми коготками.

— Пожалуйста! — К собственному ужасу, я обнару­живаю, что чуть не плачу. Горло сдавливает. От страха трудно дышать. — Пожалуйста, отпусти меня.

Пальцы Уиллоу касаются моего шрама, оставлен­ного процедурой. И вмиг она словно бы сдувается. На секунду ее взгляд делается осмысленным, и когда она смотрит на меня, я вижу прежнюю Уиллоу — энергич­ную и дерзкую — и потерпевшую поражение ныне.

— Хана Тэйт, — печально произносит она. — Так они и до тебя добрались.

Потом Уиллоу отпускает меня, и я бросаюсь наутек.

Лина

Корал замедляет наши передвижения. Теперь, ког­да ее вымыли и перевязали разнообразные порезы и ссадины, видимых повреждений у нее нет, но она явно слаба. Стоит нам тронуться в путь, как она начи­нает отставать, и Алекс плетется вместе с нею. В на­чале дня я, хоть и пытаюсь игнорировать это, слышу обрывки их разговоров, сплетающиеся с другими го­лосами и пробивающиеся сквозь них. Как-то до меня доносится даже хохот Алекса.

После полудня мы проходим мимо огромного дуба.

Его ствол покрыт выдолбленными и вырезанными знаками. При его виде у меня вырывается возглас: я узнаю этот знак — треугольник, число и схематиче­ское изображение стрелы. Этот значок вырезал ножом Брэм в прошлом году, когда мы шли из северного хоумстида, чтобы легче было по весне искать обратную дорогу.

Именно этот знак я запомнила особо: он указывал дорогу в дом, на который мы наткнулись в прошлом году, совершенно целый. В нем проживало семейство заразных. Рэйвен тоже должна его узнать.

— Джек-пот! — с ухмылкой бросает она. Потом, по­высив голос, сообщает остальным: — Дорога к приюту!

Раздаются радостные восклицания и гиканье. Не­деля в разлуке с цивилизацией — и мы уже истоскова­лись по простейшим вещам: крыше, стенам и бадье с теплой водой. А уж мыло!..

До дома меньше мили, и, когда я вижу остроконеч­ную крышу, густо увитую бурыми лозами плюща, у меня учащается пульс. Дикие земли — такие обшир­ные, постоянно изменяющиеся, сбивающие с толку — заставляют особенно ценить знакомое.

— Мы останавливались здесь прошлой осенью, — отчего-то принимаюсь рассказывать Джулиану я. — Когда шли от Портленда на юг. Я помню это разбитое окно — видишь, как они заделали его планками? А вон над плющом торчит небольшая каменная дымовая труба.

Но я замечаю, что дом выглядит еще более запущен­ным, чем шесть месяцев назад. Фасад сильнее потем­нел: скользкая черная плесень затянула промежутки между камнями. Небольшое расчищенное простран­ство вокруг дома, на котором мы в прошлом году стави­ли палатки, покрыто высокой бурой травой и колюч­ками.

Над трубой дымок не поднимается. Без горящего огня в доме, должно быть, холодно. Прошлой осенью дети подбежали к нам, когда мы находились еще на полпути к входной двери. Они всегда были снаружи, смеялись, что-то выкрикивали, дразнили друг дружку. Теперь же здесь все недвижно и тихо; слышно лишь дуновение ветра в плюще.

Мне становится не по себе. Другим, похоже, тоже. Мы преодолевали последнюю милю торопливо, двига­ясь плотной группой; нас поддерживала надежда на настоящую еду, на крышу над головой, на возмож­ность почувствовать себя человеком. Но теперь все умолкли.

Рэйвен подходит к двери первая. Она поднимает руку, чтоб постучаться, мгновение колеблется, потом все-таки стучится. В темноте стук кажется гулким и чрезмерно громким. Ответа нет.

— Может, они ушли добывать еду, — говорю я. Я пытаюсь утихомирить зарождающуюся панику, скребущий душу страх — такой прежде приходил ко мне в Портленде всякий раз, когда я пробегала мимо кладбища. «Лучше поторопись, — говорила Хана, — а то они схватят тебя за пятки».

Рэйвен не отвечает. Она берется за дверную ручку и поворачивает ее. Дверь открывается.

Рэйвен, обернувшись, смотрит на Тэка. Тот снима­ет с плеча ружье и идет в дом. Рэйвен, кажется, испы­тывает облегчение от того, что он взял инициативу на себя. Она снимает с пояса нож и тоже входит в дом. Остальные следуют за ними.

Запах тут ужасный. Слабый свет проникает во тьму, вливаясь через открытую дверь и сочась через щели между планками, которыми заделано разбитое окно. Нам видны лишь очертания мебели. Большая ее часть разломана или перевернута. Кто-то вскрикивает.

— Что случилось? — шепотом спрашиваю я. Джу­лиан находит мою руку в темноте и сжимает. Никто не отвечает. Тэк с Рэйвен уже продвинулись в глубь комнаты. Под их ногами хрустит битое стекло. Тэк берег ружье за ствол и с размаху бьет по деревянным план­кам на окне. Планки легко ломаются, и в комнате ста­новится светлее.

Неудивительно, что тут так воняет: из переверну­того медного котелка высыпалась еда и загнила. Когда я делаю шаг вперед, из-под ног в разные стороны шмы­гают какие-го насекомые. Я стараюсь сдержать подка­тившую к горлу тошноту.

— О боже, — вырывается у Джулиана.

— Я посмотрю, что наверху, — говорит Тэк, не по­нижая голоса, и я подпрыгиваю от неожиданности. Кто-то включает фонарик, и луч скользит по полу, усыпанному чем ни попадя. Я вспоминаю, что у меня тоже есть фонарик, и пытаюсь нашарить его в рюкзаке.

Иду вместе с Джулианом на кухню, держа фонарик перед собой, как будто он может нас защитить. Здесь за­метно больше признаков борьбы: несколько разбитых стеклянных банок, еще больше насекомых и гниющей пищи. Я стараюсь дышать через рукав. Вожу лучом фо­нарика по полкам кладовки. Здесь до сих пор хранятся неплохие запасы: банки с маринованными овощами и солониной выстроились ровными рядами рядом со связками вяленого мяса. На банках наклеены аккурат­но подписанные этикетки, указывающие где что, и у меня вдруг отчаянно кружится голова. Я вспоминаю рыжеволосую женщину, склонившуюся над банкой, — как она улыбается и говорит «Бумаги уже почти не осталось. Скоро нам придется угадывать что где».

— Вес чисто! — объявляет Тэк. Мы слышим, как он топает обратно к лестнице, и Джулиан тянет меня по короткому коридору в главную комнату, где до сих пор стоит большая часть группы

— Снова стервятники? — мрачно интересуется Гордо.

Тэк проводит рукой по волосам.

— Они не искали ни еды, ни припасов, — сообщаю я. — Кладовка до сих пор полна.

— Возможно, это были вовсе и не стервятники, — высказывает предположение Брэм. — Возможно, эта семья просто ушла.

— И перед уходом разнесла все в щепки? — интере­суется Тэк. — И бросила все свои запасы еды?

— Может, они просто спешил, — упорствует Брэм. Но я вижу, что он и сам в это не верит. В доме так и витает нечто неправильное, тошнотворное. Здесь про­изошло что-то очень скверное, и все мы чувствуем это.

Я подхожу к открытой двери и шагаю на крыльцо, вдыхаю чистый воздух, пахнущий простором и просы­пающейся растительностью. Лучше бы мы сюда не приходили!

Половина народу уже выбралась наружу. Дэни медленно бродит по двору, раздвигает траву руками — ищет что-то, что ли, — словно бредет через воду глуби­ной по колено. За домом разговаривают на повышен­ных тонах. Потом сквозь шум раздается голос Рэйвен:

— Назад! Не ходите сюда! Я сказала — назад!

У меня все внутри сжимается. Она что-то нашла.

Рэйвен выходит из-за дома, запыхавшись. Ее глаза горят гневом.

Но она говорит лишь:

— Я нашла их.

Ей даже не требуется добавлять, что они мертвы.

— Где? — хрипло спрашиваю я.

— У подножия холма, — бросает Рэйвен, потом протискивается мимо меня в дом. Я не хочу возвра­щаться внутрь, в ту вонь, и темноту, и лежащий на всем флер смерти — во всю эту неправильность, в зловещую тишину, — но возвращаюсь.

— Ну, что нашла? — спрашивает Тэк. Он так и сто­ит посреди комнаты. Остальные расположились во­круг него полукругом, безмолвные и застывшие, и на мгновение, когда я снова вхожу в комнату, мне кажет­ся, будто я вижу статуи в полумраке.

— Следы огня, — говорит Рэйвен, потом добавляет чуть тише: — Кости.

— Так я и знала! — голос Корал звучит пронзитель­но, с нотками истеричности. — Они были здесь! Так я и знала!

— Они уже ушли, — успокаивающе произносит Рэйвен. — Они не вернутся.

— Это были не стервятники.

Все резко оборачиваются. В дверном проеме стоит Алекс. В руке у него зажато что-то красное — не то лента, не то полоска ткани.

— Я же тебе сказала не ходить туда! — говорит Рэй­вен. Она смотрит на него свирепо — но я вижу под гне­вом страх.

Алекс, не обращая на нее внимания, проходит в комнату, встряхивает ткань и поднимает, чтобы всем было видно. Это длинная полоса красной пластиковой ленты. На ней отпечатаны повторяющиеся изображения черепа со скрещенными костями и слова: «ОСТО­РОЖНО: БИОЛОГИЧЕСКАЯ ОПАСНОСТЬ».

— Весь этот участок был обтянут, — сообщает Алекс. Лицо его ничего не выражает, но голос звучит сдавленно, как будто он говорит сквозь шарф.

Теперь я сама превращаюсь в статую. Я хочу что-то сказать, но в голове ни единой мысли.

— Что это значит? — спрашивает Пайк. Он живет в Диких землях с детства. Он практически ничего не знает о жизни на огороженных территориях — о регу­ляторах и инициативах здоровья, о карантинах и тюрьмах, о страхе заразиться.

Алекс поворачивается к нему.

— Зараженных не хоронят. Их либо зарывают по­дальше, на тюремном дворе, либо сжигают. — На мгно­вение взгляд Алекса оказывается прикован ко мне. Я единственная здесь, кто знает, что тело его отца без­вестно погребено в крохотном тюремном дворике Крипты. Я единственная, кто знает, что Алекс годами навещал импровизированное кладбище и маркером написал на камне имя отца, чтобы спасти его от забве­ния. «Мне очень жаль», — пытаюсь мысленно сказать я ему, но Алекс уже отвел взгляд.

— Рэйвен, это правда? — отрывисто спрашивает Тэк.

Рэйвен открывает рот — и закрывает обратно. На мгновение мне кажется, что она станет отрицать это. Но Рэйвен наконец произносит тоном человека, сми­рившегося с судьбой:

— Похоже, это регуляторы.

Все дружно ахают.

— Черт! — бормочет Хантер.

— Не верю! — заявляет Пайк.

— Регуляторы... — повторяет Джулиан. — Но это значит...

— Что все живущие в Диких землях теперь в опас­ности, — заканчиваю за него я. — Паника в моей душе нарастает. — Дикие земли больше не принадлежат нам.

— Ну что, доволен? — интересуется Рэйвен у Алек­са, недоброжелательно, глядя на него.

— Они должны знать, — коротко отвечает он.

— Ладно. — Тэк вскидывает руки. — Успокойтесь. Это ничего не меняет. Мы уже знаем, что стервятники вышли на охоту. Мы просто будем начеку. Не забывай­те: регуляторы не знают Диких земель. Они не при­выкли ни к глуши, ни к открытым пространствам. Это — наша земля!

Я понимаю, что Тэк изо всех сил старается успоко­ить нас, но в одном он ошибается: кое-что все-таки из­менилось. Одно дело — бомбить нас с неба. Но регуля­торы разрушили барьер, реальный и воображаемый, разделявший два эти мира. Они прорвали покрывало невидимости, окутывавшее нас годами.

Внезапно мне вспоминается, как однажды, вернув­шись домой, я обнаружила, что к тете Кэрол пробрал­ся енот и прогрыз все коробки с овсяными хлопьями, да еще и рассыпал хлопья по всем комнатам. Мы за­гнали енота в ванную, и дядя Уильям застрелил его, сказав, что животное, возможно, переносчик болезни. Хлопья нашлись и у меня между простынями: енот по­бывал и у меня в постели. Я трижды выстирала про­стыни, прежде чем снова решилась спать на них, но даже после этого мне снилось, что в меня впиваются коготки.

— Давайте-ка уберем здесь, — распоряжается Тэк. — Устроим внутри всех, кого сможем. Остальные разобьют лагерь снаружи.

— Мы что, остаемся здесь?! — взрывается Джу­лиан.

Тэк бросает на него тяжелый взгляд.

— А почему нет?

— Потому... — Джулиан беспомощно смотрит на остальных. Все отводят глаза. — Здесь убили людей. Это просто... неправильно.

— Неправильно уходить обратно в глушь, когда у нас есть крыша над головой, и кладовка, набитая едой, и силки куда лучше того дерьма, которым мы пользу­емся, — отрезает Тэк. — Регуляторы уже побывали здесь. Они не вернутся. Они и в первый раз справи­лись с работой.

Джулиан смотрит на меня в поисках поддержки. Но я слишком хорошо знаю Тэка и еще знаю Дикие земли. Я качаю головой. «Не спорь».

— Мы быстрее избавимся от вони, если выломаем еще часть окон, — говорит Рэйвен.

— Там за домом наколотые дрова, — говорит Алекс. — Я могу развести огонь.

— Ну ладно. — Тэк больше не смотрит на Джулиа­на. — Договорились. Мы остаемся здесь на ночь.

Мы выбрасываем обломки за дом. Я стараюсь не присматриваться к разбитым чашкам и разломанным стульям и не думать, что шесть месяцев назад я сидела здесь, согретая и накормленная.

Мы вымываем полы с уксусом, найденным в буфе­те, и Рэйвен, нарвав во дворе сухой травы, жжет ее по углам, пока дым, наконец не перешибает сладковатый, удушающий запах гниения.

Рэйвен отправляет меня поставить несколько сил­ков, и Джулиан вызывается пойти со мной. Возможно, он просто ищет повод, чтобы убраться из дома. Видно, что даже после того, как мы очистили комнаты почти от всех признаков погрома, ему все равно не по себе.

Мы, молча, проходим через заросший двор и углу­бляемся в гущу леса. Небо подернуто розовым и фио­летовым, и на земле лежат густые, словно мазки ки­стью, тени. Но все еще тепло, и некоторые деревья уже покрыты крохотными зелеными листочками.