Он оказался в каком-то непонятном месте. Было шумно и очень воняло. Было утро, раннее утро. Воздух был пропитан желтым дымом. Дым висел над землей. Вокруг Джонаса, на всей поверхности чего-то, что, возможно, было полем, лежали стонущие люди. Конь с безумными глазами и разорванной уздечкой метался между телами. Наконец, громко заржав, он упал и больше не поднялся. Джонас услышал голос. "Воды", - прохрипел кто-то совсем рядом.
Джонас повернул голову и встретился взглядом с мальчиком примерно своего возраста. Его глаза были полузакрыты, грязь покрывала лицо и светлые волосы. Он лежал в странной позе, серая форма блестела от крови.
Цвета были поразительно яркими: алая кровь на серой пыльной ткани, ослепительно зеленые травинки в волосах мальчика.
Мальчик глядел на Джонаса. "Воды", - попросил он опять, и новая струя крови окрасила его грудь и рукав.
У Джонаса от боли не двигалась одна рука, и сквозь дырку в своем рукаве он увидел что-то похожее на обломки кости. Тогда он попробовал пошевелить второй рукой. Очень медленно нащупал у себя на боку фляжку и начал отвинчивать крышечку, то и дело останавливаясь, чтобы переждать накатывавшую боль. Наконец он открыл флягу и с трудом подтащил ее по мокрой от крови земле к губам мальчика. Вода потекла в открытый рот, часть пролилась на подбородок.
Мальчик вздохнул. Голова откинулась назад, лицо с приоткрытым ртом казалось удивленным. Его глаза затуманились. Он затих.
Но вокруг по-прежнему было шумно: кричали раненые люди. Они просили воды, звали Мать, молили о смерти. Раненые лошади хрипели и били копытами по воздуху.
Вдали грохотали пушки. Джонас лежал, переполненный болью. Много часов он пролежал так, ощущая оглушительную вонь, слыша крики людей и лошадей, узнавая, что такое война.
Наконец, когда Джонас понял, что больше не выдержит и сам уже мечтает о смерти, он открыл глаза и снова оказался на кровати.
Дающий не смотрел на него, словно не мог видеть, что он наделал.
- Прости меня, - сказал он.
16
Джонас не хотел возвращаться. Он не хотел воспоминаний, не хотел почета, не хотел мудрости, не хотел боли. Он хотел опять стать ребенком, вернуться к играм в мяч и поцарапанным коленкам. Он сидел дома один и смотрел в окно, на играющих детей, на взрослых, возвращавшихся домой после спокойного рабочего дня. В их обыкновенной жизни не было страдания, потому что они, как и их предшественники, выбрали Принимающего, чтобы он взял на себя это бремя.
Но у Джонаса не было выбора. И каждое утро он возвращался в Пристройку.
Еще много дней после того, как они разделили ужасное воспоминание о войне, Дающий был особенно ласков с Джонасом.
- Так много хороших воспоминаний, - повторял Дающий.
Джонас ему верил. Он уже получил множество счастливых воспоминаний.
Он видел празднование дня рождения, когда именинником был только один ребенок, так что теперь он понимал, каково это - быть отдельным, особенным человеком и гордиться этим.
Он посещал музеи и видел картины, наполненные всеми цветами, и каждый он мог назвать.
В одном радостном воспоминании он скакал на вороном коне по полю, которое пахло мокрой травой. Они остановились у ручья и вместе пили холодную чистую воду. Теперь он многое понимал про животных, а когда конь поднял голову и уткнулся Джонасу в плечо, узнал про особую связь животных и людей.
Он гулял по лесу, он сидел ночью у костра. Воспоминания дали ему знания о боли одиночества, но теперь он понял, что уединение может приносить и радость.
- Какое ваше любимое воспоминание? - спросил Джонас. - Не нужно мне его отдавать, - добавил он быстро, - просто расскажите мне о нем, и я буду ждать. Вам же все равно придется отдать мне его в самом конце.
Дающий улыбнулся.
- Ложись. Я счастлив поделиться им с тобой.
Джонас тут же почувствовал радость. Иногда он не мог сразу сориентироваться. Но сейчас ощущение счастья, переполнявшее воспоминание, передалось ему мгновенно.
Он был в комнате, полной людей. В очаге горел огонь. Через окно он видел, что снаружи темно и идет снег. Разноцветные огоньки - красные, желтые, зеленые - сверкали на ветках дерева, которое почему-то стояло в комнате. На столе на золоченой подставке горели свечи, распространяя мягкий мерцающий свет. Он чувствовал запах готовящейся еды, слышал чей-то негромкий смех. На полу спала собака с золотистой шерстью.
Еще на полу лежали какие-то вещи, завернутые в яркую разноцветную бумагу и перевязанные блестящими ленточками. Джонас увидел, как малыш начал подбирать и раздавать свертки другим детям, затем взрослым, которые, очевидно, приходились им родителями, а затем паре Старых - они сидели на диванчике вместе и улыбались.
Джонас смотрел, как все развязывают ленточки, разворачивают яркую бумагу, открывают коробки и достают игрушки, одежду, книжки. Как радуются и обнимают друг друга.
Малыш залез к старой женщине на колени. Она прижалась щекой к его щеке.
Джонас открыл глаза. Он лежал на кровати, улыбаясь. Ему было тепло и хорошо. В этом воспоминании было все, что он приучился ценить.
- Что ты принял? - спросил Дающий.
- Тепло, - отвечал Джонас. - И счастье. И… дайте подумать. Семью. Они отмечали какой-то праздник. И я ощутил что-то еще, но не могу назвать это.
- Слово придет.
- Кто были эти старые люди? И почему они там были?
Джонаса это очень удивило. В коммуне Старые никогда не покидали своего Дома, где о них так хорошо заботились.
- Их называли дедушка и бабушка.
- Дедушка и бабушка?
- Да. Так называли родителей родителей. Давным-давно.
- До меня, до вас, до того, кто был до вас, и еще и еще раньше? - Джонас расхохотался. - Так что же получается, могли быть родители родителей родителей родителей?
Дающий тоже развеселился.
- Точно. Как будто смотришь в зеркало и видишь, как ты смотришь в зеркало и видишь, как ты смотришь в зеркало.
Джонас нахмурился.
- Но ведь и у моих родителей должны были быть родители? Никогда не думал об этом. А кто родители моих родителей? И главное, где они?
- Ты можешь пойти в Зал Открытых Записей и посмотреть. Но подумай, сынок. Если ты получишь детей, то кто будет родителями их родителей? Их бабушкой и дедушкой?
- Мои Отец и Мать.
- А где они будут?
Джонас задумался.
- А-а, - протянул он. - Когда я закончу Обучение и стану совсем взрослым, мне дадут мой собственный дом. Через несколько лет Лили получит свой дом, и, может быть, супруга и детей, если подаст прошение. И тогда Отец и Мать…
- Так-так…
- Пока они будут работать и приносить пользу коммуне, они будут жить вместе с другими Бездетными Взрослыми. И уже не будут частью моей жизни. А потом, когда придет время, они отправятся в Дом Старых. - продолжил Джонас. Он думал вслух. - Там их будут уважать и будут о них заботиться, а потом состоится Церемония Удаления.
- На которую ты не придешь, - уточнил Дающий.
- Конечно, не приду. Я о ней даже не узнаю. У меня будет своя собственная жизнь. И у Лили тоже. Так что наши дети, если они у нас будут, тоже не будут знать, кто родители их родителей.
- Но ведь это неплохо устроено у нас в коммуне? - спросил Джонас. - Пока я не получил этого воспоминания, мне и в голову не приходило, что может быть устроено по-другому.
- Конечно, - согласился Дающий.
- И все же мне очень понравилось это воспоминание, - задумчиво сказал Джонас. - Я понимаю, почему вы его выбрали. Я, правда, так и не смог принять слово, которое бы описало главное чувство в этом воспоминании. Это чувство переполняло комнату.
- Любовь, - сказал Дающий.
- Любовь, - повторил Джонас. Это было новое для него понятие.
Они помолчали.
- Дающий?
- Да?
- Я собираюсь сказать что-то очень-очень глупое.
- Не оправдывайся. Здесь нет ничего глупого. Верь воспоминаниям и чувствам, которые они в тебе пробуждают.
- Ну, - потупился Джонас. - Я знаю, что у вас больше нет этого вспоминания, потому что вы мне его отдали, так что, возможно, вы уже не поймете…
- Пойму. Во-первых, остался след этого воспоминания, а во-вторых, у меня еще есть множество других воспоминаний о семьях и праздниках. О любви.
Джонас наконец решился открыться.
- Я подумал… Это, конечно, было не самое разумное устройство жизни. Старые там же, где и все остальные, а не в специальном месте, где за ними ухаживают, как сейчас, да и вообще сейчас все гораздо лучше продумано. И все-таки мне кажется, что это было здорово. И что было бы здорово, если бы и сейчас все так было и вы были бы моим дедушкой. Эта семья в воспоминании казалась немного более… - Джонас запнулся, пытаясь подобрать нужное слово.
- Немного более полной? - предложил Дающий.
Джонас кивнул.
- Мне понравилось чувство любви, - признался он.
Он покосился на громкоговоритель и, убедившись, что их никто не слышит, продолжил.
- Я бы хотел, чтобы все и сейчас было так, - прошептал Джонас. - Конечно, - торопливо добавил он, - я понимаю, что это не очень разумно. И сейчас все гораздо лучше организовано. Я понимаю, что это было очень опасно - так жить.
- Опасно?
Джонас задумался. Он сам не до конца понимал, что имеет в виду. Но чувствовал, что угроза есть.
- Ну, - ему показалось, он нащупал объяснение, - у них огонь горел прямо в комнате. В очаге. И свечки на столе тоже горели. Отлично понимаю, почему все это запретили. И все же, - подумав, заключил он, - мне нравился свет, который они излучали. И тепло.
- Отец, Мать, - неуверенно начал Джонас за ужином. - Хочу вас спросить кое о чем.
- О чем, Джонас? - спросил Отец.
Джонас зарделся от смущения. Всю дорогу от Пристройки он репетировал, как сделает это, но теперь все равно с трудом заставил себя произнести:
- Вы меня любите?
Повисло неловкое молчание. Затем Отец рассмеялся.
- Да, Джонас. Не ожидал от тебя такого. Нужно правильно употреблять слова.
- Что ты имеешь в виду? - спросил Джонас. Он не был готов к такой реакции.
- Твой Отец хочет сказать, что ты выбрал слишком общее слово, настолько бессмысленное, что его давно уже никто не употребляет, - мягко объяснила Мать.
Джонас уставился на них. Бессмысленное? Он не знал ничего более наполненного смыслом, чем это воспоминание.
- Коммуна не сможет нормально функционировать, если употреблять слова как попало. Ты мог спросить "Вы мной довольны?". И мы бы ответили "Да", - сказала Мать.
- Или, - продолжил Отец, - ты мог бы спросить "Вы гордитесь моими достижениями?". И мы от всего сердца сказали бы "Да".
- Теперь ты понимаешь, что слово "любить" совершенно неуместно? - спросила Мать.
Джонас опустил голову.
- Да, спасибо, теперь я понимаю.
Он первый раз солгал родителям.
- Гэбриэл? - прошептал Джонас.
Кроватка опять стояла в его комнате. Четыре ночи Гэбриэл крепко проспал в комнате Джонаса, и родители провозгласили эксперимент удачным, а Джонаса - героем. Гэбриэл быстро рос - он уже ползал и пытался вставать. Теперь, когда он начал спать по ночам, его можно отдать в Воспитательный Центр, обрадовался Отец. В декабре, то есть уже через два месяца, ему дадут имя и определят в Семейную Ячейку.
Но когда Гэбриэла забрали из спальни Джонаса, он опять всю ночь проплакал.
Так что его вернули обратно. Раз уж Гейбу так понравилось в комнате Джонаса, пусть поспит там еще немного, пока у него не выработается привычка к крепкому сну. Воспитатели были настроены весьма оптимистично.
Гэбриэл никак не отреагировал на шепот Джонаса. Он сладко спал.
- Все можно изменить, Гейб, - сказал Джонас, глядя в потолок. - Все можно сделать по-другому. И тогда будут цвета. И дедушка с бабушкой. И у всех будут воспоминания. Ты уже знаешь про воспоминания, - прошептал он, повернувшись лицом к кроватке.
Гэбриэл дышал ровно и глубоко. Джонасу нравилось спать с ним в одной комнате, хотя ему и было немного стыдно. Он так и не рассказал Дающему, что каждую ночь отдает Гейбу воспоминания: катание на лодке, пикник в солнечный день, шум дождя за окном, прогулки босиком по влажной траве.
- Гейб?
Младенец заворочался, не просыпаясь. Джонас посмотрел на него.
- И еще будет любовь, - прошептал он.
Следующим утром Джонас впервые не принял таблетку. Что-то внутри него, что-то, что выросло из воспоминаний, велело ему выбросить ее.
17
"ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ВНЕПЛАНОВЫЙ ВЫХОДНОЙ". Джонас, Лили и родители в изумлении посмотрели на громкоговоритель. Такие вещи он сообщал крайне редко. Члены коммуны очень радовались внеплановым выходным. Взрослых освобождали от работы, дети могли не ходить в школу, на обучение и на добровольную работу. Рабочие-Заместители, которым потом тоже давали выходной, брали на себя обеспечение едой, уход за новорожденными и Старыми. Коммуна была свободна.
Джонас с облегчением опустил папку с домашним заданием. Он как раз уже собирался выйти в школу. Занятия уже не были для него столь важными, к тому же совсем скоро они закончатся. Но все равно Двенадцатилетние, хоть и начали взрослое обучение, должны были запоминать бесконечные своды правил и осваивать новые техники.
Он пожелал родителям, сестре и Гейбу хорошего дня и поехал искать Эшера.
Он не принимал таблетки уже четыре недели. Возбуждение вернулось, и Джонаса смущали его ночные видения. Он чувствовал себя немного виноватым, но ничто не заставило бы его вернуться к миру, в котором нет чувств. Миру, где он жил так долго.
Его новые, обостренные чувства проявлялись не только во сне. Он знал, что это связано с отменой таблеток, но воспоминания тоже сыграли свою роль. Теперь он видел все цвета и, главное, мог удержать их. Трава, деревья и кусты оставались зелеными, пока он на них смотрел, щечки Гэбриэла - розовыми, даже во сне. А яблоки теперь всегда были ярко-красными.
В воспоминаниях он видел океаны, горные реки, ручейки, журчащие в лесной чаще, и теперь он совсем по-другому смотрел на реку. Он видел, как светится вода, как она переливается разными цветами, знал, что она несет в себе историю, понимал, что было Другое Место, откуда она брала начало, и Другое Место, куда она течет.
В этот неожиданный, незапланированный выходной Джонас чувствовал себя счастливым, как и всегда по выходным. Но это счастье тоже было более острым, чем раньше. Как обычно, мысленно подбирая правильное слово, Джонас понял, что его чувства стали более глубокими. И получалось, что они совсем не похожи на те чувства, которые бесконечно обсуждались каждый вечер в каждом доме коммуны.
"Я разозлилась, потому что один мальчик нарушил правила на игровой площадке", - сообщила как-то Лили, сжав кулачок, чтобы продемонстрировать свое недовольство. Члены семьи - и Джонас тоже - обсудили, как и почему он это сделал, объяснили Лили, что у этого мальчика были причины нарушить Правила и что надо быть терпимее к остальным. Лили разжала кулак, ее злость исчезла.
Но теперь Джонас знал, что никакой злости Лили не испытывала. Нетерпение, раздражение - вот, что она ощущала. Джонас в этом не сомневался, ведь теперь он понимал, что такое настоящая злость. В воспоминаниях он испытал на себе, что значат несправедливость и жестокость. В ответ на них его накрывала волна ярости - такое не обсуждают тихим вечером за ужином.
"Сегодня мне было грустно", - говорила Мать, и все утешали ее.
Но теперь Джонас знал, что такое настоящая грусть. Он испытал скорбь. Он знал, что скорбь не развеешь утешениями. Эти эмоции были гораздо глубже, и о них не нужно было рассказывать. Их можно было почувствовать. И вот сегодня он чувствовал счастье.
- Эшер! - Джонас заметил велосипед друга возле игрового поля.
Рядом валялись еще несколько - в выходной некоторые Правила можно было нарушить.
Он затормозил и тоже бросил велосипед на землю.
- Эш, ты где? - крикнул Джонас, озираясь. На поле он никого не видел. - Куда ты делся?
- Ты-ды-ды-ды-дыж, - завопил кто-то из-за куста. - Пиф-паф!
Девочка Таня выпрыгнула из укрытия. Скорчив гримасу, она схватилась за живот.
- Ты попал в меня! - крикнула она и повалилась наземь.
- Ба-бах!
Джонас, застывший на краю поля, узнал голос Эшера. Он увидел, как его друг, целясь из воображаемого оружия, скачет от дерева к дереву.
- Бах! Джонас, ты на линии огня! Берегись!
Джонас отступил. Он подошел к велосипедам и присел, чтобы его не было видно. Он часто играл в эту игру раньше - игру в хороших и плохих, безобидное развлечение, позволявшее выпустить пар. Игра заканчивалась, когда все участники оказывались на земле в странных позах.
Ему и в голову раньше не приходило, что это игра в войну.
- В атаку! - крикнул кто-то из-за сарайчика с игровыми принадлежностями. Трое детей бросились вперед, паля из несуществующих ружей.
С другой стороны поля донеслось "Контратака!", и из укрытия выскочила толпа детей - Джонас заметил среди них Фиону. Они бежали и стреляли. Несколько детей вдруг замерли и, прижав руки к груди или животу, притворились, что их сильно ранили. Они попадали на землю и лежали, изо всех сил стараясь не рассмеяться.
Джонаса переполняли эмоции. Сам не зная как, он очутился посреди поля.
- Ты ранен, Джонас! - крикнул Эшер из-за дерева. - Бах! Опять ранен!
Джонас был один в центре поля. Дети смотрели на него неодобрительно. Атакующие войска замерли и ждали, что он сделает дальше.
У Джонаса перед глазами стояло лицо мальчика, умирающего на поле боя. Мальчика, который умолял дать ему воды. Джонас вдруг почувствовал, что не может вздохнуть.
Один из детей поднял воображаемую винтовку и попробовал уничтожить Джонаса: "Пиф-паф!" Потом все умолкли, и тишину нарушало только прерывистое дыхание Джонаса. Он старался не заплакать.
Наконец, когда ничего так и не произошло, дети переглянулись и начали расходиться. Джонас слышал, как они берут велосипеды и уезжают. На поле остались только он, Эшер и Фиона.
- Что случилось, Джонас? Это просто игра, - сказала Фиона.
- И ты все испортил, - резко сказал Эшер.
- Не надо больше в нее играть, - попросил Джонас.
- Это меня назначили Помощником Директора Зоны Отдыха, - раздраженно сказал Эшер. - В твою зону ответа игры не входят!
- Зону ответственности, - машинально поправил его Джонас.
- Как угодно. Ты не можешь нам указывать, во что играть, даже если ты и собираешься стать новым Принимающим, - Эшер осекся. - Приношу свои извинения за то, что не отнесся к тебе с должным уважением, - пробормотал он.
- Эшер, - сказал Джонас. Он старался говорить мягко и четко, он подбирал слова, чтобы сказать именно то, что нужно. - Ты не можешь этого знать. Я и сам до недавних пор этого не знал. Это очень жестокая игра. Раньше люди…
- Я же сказал, что приношу извинения, Джонас.
Джонас вздохнул. Бесполезно. Эшер его никогда не поймет.
- Я принимаю твои извинения, Эшер, - устало проговорил он.
- Джонас, хочешь прокатиться вдоль реки? - спросила Фиона, нервно кусая губы.