Я могу принять свой обычный земной облик, скажете вы, но я все еще Великий святой и мне претит воплощение. Куда же я иду? Как вы думаете? Ватикан, самое маленькое королевство на планете, смертельно спокоен. Я в спальне папы. Она напоминает монашескую келью: узкая кровать, стул с прямой спинкой. Так просто.
Иоанн Павел второй. Восьмидесяти двух лет от роду. Он страдает. Боль в его костях слиш-ком сильна, чтобы он действительно мог заснуть. Его сотрясает болезнь Паркинсона, артрит распространился по всему телу, жестокая дряхлость немилосердно терзает его.
Медленно он открывает глаза и здоровается со мной по-английски.
„Святой Лестат, – говорит он. – Почему ты пришел ко мне? Почему не падре Пио?“
Он не слишком мне рад. Но он и не думал меня обидеть. Его можно понять. Папа любит падре Пио. Он канонизировал сотни святых. Вероятно, он любит их всех. Но как он любит падре Пио! Что до меня, то я не знаю, любил ли он меня, когда канонизировал, потому что я еще не написал ту часть истории, где меня канонизируют. Когда же я писал эту часть, как раз на про-шлой неделе был канонизирован падре Пио.
(Все это я видел по телевизору. Вампиры любят телевидение).
Итак, продолжим.
Лицо папы спокойно и исполнено аскетичной строгости, несмотря на окружающие дворцовые просторы. В его молельне горят свечи. Папа стонет от боли. Я возлагаю на него свои исцеляющие руки, и боль проходит. Покой проникает в каждую клеточку его тела.
Он смотрит на меня одним глазом, второй у него зажмурен в его обычной манере, и вне-запно между нами возникает абсолютное взаимопонимание или, возможно, я начинаю видеть в нем то, что должен знать мир: его безграничное бескорыстие, его необычайную духовность, ко-торая объясняется не только тем, что он бесконечно любит Христа, а всей его жизнью, прове-денной при коммунизме.
Людям свойственно забывать. Коммунизм при всех страшных злоупотреблениях и жесто-костях, в глубинах своих содержит похвальную духовную основу. И до того, как это великое пуританское правительство затенило молодые годы Иоанна Павла, чудовищная абсурдность Второй Мировой войны преподала ему урок самоотверженности и храбрости.
Этот человек никогда не мыслил иного существования, кроме духовного. Лишения и самоотречение проходят через всю его жизнь, переплетаясь, подобно многомерной спирали. Нет ничего удивительного в том, что он не смог справиться с сомнениями, прислушиваясь к шумному гомону процветающих стран. Он не мог поверить в бескорыстие изобилия, возвышенные порывы со стороны явного преимущества и благополучия, в искреннюю потребность помогать, когда все собственные нужды решаются без труда. Стоит ли мне обсуждать с ним это именно сейчас? Или лучше просто заверить его, что не нужно переживать за „алчный“ Западный мир?
Я говорю с ним мягко. Я начинаю объяснять ему эти вещи (да, я знаю: он папа, а я вампир, который пишет эту историю, но в этой истории – я Великий святой. Меня не страшат трудности, кроме тех, о которых я сам напишу).
Я напомнил ему, что возвышенные принципы греческой философии взросли на почве изо-билия.
Он медленно одобрительно кивнул. У него философское образование. Этого тоже многие о нем не знают. Но я должен сказать нечто более важное. Я прекрасно это вижу. Я все вижу.
Наша самая распространенная ошибка заключается в том, что новые открытия мы воспри-нимаем, как кульминацию предшествовавшего опыта. Это наше „наконец-то“ или „никогда пре-жде“. Узаконенный фатализм постоянно подгоняется к непрерывно изменяющемуся настояще-му. Любое продвижение вперед встречается всеобщей паникой. Две тысячи лет мы живем под лозунгом: „на пределе возможностей!“. Это, конечно же, проистекает из нашего стремления ви-деть настоящее, как конец всех времен и подведение итогов накануне апокалипсиса, а началось все еще с тех пор, как Иисус взошел не небеса. Мы должны прекратить это! Мы должны понять, что встречаем рассвет великих времен! И тогда зло изживет себя, преобразившись.
Мы должны прекратить это! Мы должны понять, что встречаем рассвет великих времен! И тогда зло изживет себя, преобразившись.
Но тут есть момент, на который я бы хотел обратить внимание: церковь потому так всегда боялась новых веяний и материализма, что была с философской и духовной точек зрения незре-лой. Сакраментальный смысл этого явления только сейчас становится очевиден. Не стоит при-нимать в расчет ребяческие ошибки! Прорыв в области электроники полностью изменил созна-ние даже самых предубежденных обывателей двадцатого века. Мы все еще переживаем родовые муки. Поймите это! Подумайте над этим.
Жители развивающихся стран ежедневно сталкиваются с новшествами, граничащими с чу-дом. Духовные устремления современного человека не идут ни в какое сравнение с ними же в далеком прошлом. Мы должны осознать тот факт, что принятый большинством стран атеистиче-ский взгляд на мир потерпел фиаско. Подумайте. Бездушность потерпела поражение во всем ми-ре. Исключая, разве что, Кубу. Но как на это может повлиять Кастро? Даже самые светские структуры в Америке заговорили о добродетели – это очевидно. Вот почему разгораются корпо-ративные скандалы!
Вот что волнует людей! Что мало морали, мало скандалов… Фактически нам следует пере-смотреть многие общественные институты, которые так небрежно были причислены к далеким от веры. Кто из них может серьезно наставать, что не стремится к возвышенному?
Иудео-Христиане – новая религия светского запада. Неважно, сколько миллионов людей демонстрирует к ней равнодушие.
Ее глубинные принципы интернационализированы интеллектуалами агностиками. Влияние этой религии оживило Уолл-стрит, где ныне царит такая же безупречная вежливость, как, к примеру, на заполненных толпами пляжах в Калифорнии или на встречах глав России и Штатов.
Святые, поспособствовавшие техническому прогрессу, скоро воскреснут, если еще не сде-лали этого, чтобы снести с лица земли неисчислимые признаки нищеты наплывом образцового сервиса и всяческих благ.
Коммуникации уничтожат ненависть и разобщенность, когда интернет распространится в самых отдаленных уголках планеты, подобно цветам, буйно расцветающим в трущобах Азии. Кабельное телевидение бессчетным количеством каналов дотянется до огромных Арабских зе-мель. Даже Северную Корею не минует прогресс.
Меньшинство в Америке и Европе будет благополучно переобращено компьютерной гра-мотностью. Как я уже описывал, ученые изобретут дешевые и безвредные заменители кокаина и героина, что положит конец контрабандной торговле наркотиками. Любые проявления жестоко-сти и нетерпимости сдадутся под натиском интеллектуальных дебатов и мирным обменом зна-ниями. Эффектные вспышки терроризма продержатся какое-то время, как экзотика на грани приличия, но и они, в конечном счете, прекратятся.
Что же касается сексуальности, то в этой области произойдут такие глобальные перемены, что мы, живущие сейчас, даже не можем вообразить себе всех направлений и тонкостей.
Короткие юбки, эффектные стрижки, свидания в машинах, женщины на рабочих местах – голова идет кругом от новых ожиданий.
Научные разработки и контроль над рождаемостью дадут нам немыслимую в прошлых ве-ках силу. Сегодняшний прогресс – только тень того, что нам предстоит.
Мы должны уважать великую тайну спермы и яйцеклетки, мистическую химию полов, гендерную притягательность и выбор партнера.
Все божьи дети будут благоденствовать, пожиная плоды наших знаний, но повторять это – только начать все сначала. Мы должны найти в себе смелость поклониться науке, как нашему Лорду.
Папа слушает. Он улыбается.
Я продолжаю. Образ Бога воплощенного станет явлением вне времени и моды и вместе со своим Творением триумфально вступит в третье тысячелетие, как Великий символ Божественного самопожертвования и Необъятной любви.
Потребовались тысячи лет, чтобы понять и принять его жертву, говорю я. Зачем, например, он пришел, чтобы прожить тридцать три года? Почему не двадцать?
Не двадцать пять? Вы можете гадать вечность.