- Разве вы не должны были запросить санкцию у судьи, прежде чем беспокоить нас с женой в столь поздний час? Думаю, вы слышали о депутатской неприкосновенности?
- Конечно.
- Значит, вы беседуете со мной как со свидетелем?
- Именно так. Небольшая дружеская беседа…
- Которую я могу в любой момент прервать?
Сыщик кивнул.
Политик выдохнул и откинулся на спинку кресла.
- Назовите время.
- Пятница. Между семью тридцатью и девятью тридцатью вечера.
- Я был здесь.
- Один?
- С Сюзанной. Мы смотрели фильм. Она, знаете ли, любит американские комедии пятидесятых годов. В последнее время я делаю все, чтобы ее жизнь стала хоть чуточку… терпимей. В пятницу… подождите, сейчас… кажется, мы смотрели "Римские каникулы", но лучше уточнить у Сюзанны. Если возникнет необходимость, она даст свидетельские показания… Но пока речь об этом не идет, не так ли?
- Пока - нет.
- Я так и думал.
Они напоминали двух боксеров на взвешивании. Лаказ оценивал сыщика, примеривался к нему. Политику нравилось иметь дело с равными противниками.
- Расскажите мне о ней.
Сервас намеренно выбрал местоимение. Он знал - по собственному опыту, - какую странную реакцию может спровоцировать слово в мозгу влюбленного мужчины.
Взгляд Лаказа затуманился. Туше́. Боксер пропустил удар.
- О господи… она… она… то, что говорят, правда? - Депутат пытался подобрать слова. - Что она умерла… что ее связали… утопили… О черт, меня сейчас вырвет!
Депутат вскочил и кинулся к двери, но опомнился и застыл в центре комнаты, как боксер, рухнувший на канаты после пропущенного удара, потом вернулся и сел в кресло. "Не хватает только ведра с водой и секунданта с полотенцем…" - подумал Мартен.
- Прошу прощения. Нервы… - Лицо депутата стало землисто-серым, на лбу выступила испарина.
- Да, - мягко произнес Сервас, отвечая на вопрос собеседника. - Всё правда.
Лаказ так низко опустил голову, что почти коснулся лбом бювара. Он поставил локти на письменный стол и прикрыл затылок сплетенными пальцами.
- Клер… господи, Клер… Клер… Клер…
Горестный стон депутата поставил Серваса в тупик. Одно из двух: либо этот тип и правда был безумно влюблен в убитую, либо он самый гениальный лицедей в мире. Похоже, ему плевать, видит его сейчас кто-нибудь или нет.
Внезапно он распрямился и впился в сыщика взглядом покрасневших глаз.
- Это сделал мальчишка?
- Сожалею, на этот вопрос я ответить не могу.
- Но у вас хотя бы есть версия? - умоляющим тоном спросил Лаказ.
Майор кивнул, хотя в глубине души уже ни в чем не был уверен.
- Я сделаю все, чтобы помочь вам, - произнес депутат, беря себя в руки. - Хочу, чтобы вы поймали ублюдка, который это сделал.
- Тогда ответьте на мои вопросы.
- Спрашивайте.
- Расскажите мне о ней.
Лаказ сделал глубокий вдох, как измочаленный боксер перед финальным раундом, и начал рассказывать:
- Она была очень умной. Блестящей. Талантливой. Из тех, кого называют "любимцами богов".
"Боги хранили свою любимицу только до вечера пятницы", - подумал Сервас.
- Как вы познакомились?
Лаказ рассказал и об этом. В деталях. С непритворным волнением, но не без самолюбования. Его пригласили в лицей. Став депутатом Национального собрания от Марсака, он бывает там каждый год, знает всех преподавателей и сотрудников. Подготовительное отделение - одна из визитных карточек города, оно притягивает лучших студентов со всей провинции. На этой ежегодной встрече ему представили новую преподавательницу древних языков и античных культур. Между ними сразу проскочила искра. Они разговаривали, пили вино. Она рассказала, что раньше преподавала французский и латынь в коллеже, потом выиграла общенациональный конкурс на замещение должности преподавателя лицея, после чего ей и предложили это престижное место. Он сразу понял, что у Клер никого нет и она нуждается в человеке, который поможет ей начать новую жизнь в новом профессиональном окружении. Не понял - интуитивно почувствовал, поправил себя депутат, добавив, что унаследовал этот дар от отца, сенатора Лаказа. Он был уверен, что у их истории будет продолжение, и это произошло два дня спустя, когда они встретились на мойке машин и отправились прямиком в отель. Там все и началось.
- Ваша жена уже болела?
Лаказ вздрогнул, как от пощечины.
- Нет.
- Что было потом?
- Обычная история. Мы влюбились. Я публичный человек, приходилось соблюдать осторожность. Было тяжело, хотелось рассказать о нашей любви всему свету.
- Она просила вас уйти из семьи, а вы не хотели, так?
- Нет. Вы ошибаетесь, майор. Я хотел бросить Сюзанну. А Клер была против. Говорила, что не готова, что это разрушит мою карьеру. Она отказывалась взваливать на себя ответственность, не зная, захочет ли разделить со мной жизнь.
Сервас уловил нотки сожаления в голосе политика.
- Потом Сюзанна заболела, и все изменилось. - Лаказ посмотрел на сыщика - в его глазах были бесконечная печаль и боль. - Жена сочла нужным высказаться предельно откровенно: у меня есть призвание и судьба, а Клер эгоцентрична, сосредоточена на себе и не поможет мне реализоваться. Она принадлежит к тому типу женщин, которые никогда ничего не отдают, но высасывают из других жизненную силу, чтобы подпитать себя. Сюзанна взяла с меня обещание… что, если ее не станет… я не отрекусь от своего будущего ради… ради той…
- Как она узнала о вашем романе?
Глаза Лаказа потемнели.
- Начала догадываться, провела собственное маленькое расследование… Моя жена была журналисткой. У нее потрясающее чутье, и она хорошо ориентируется в нашей среде. Скажем так: она хотела убедиться - но без подробностей.
- Вы курите?
- Да.
- Какую марку?
Депутат удивился, но ответил.
- Вы бывали у Клер?
- Да. Конечно.
- Не боялись, что кто-нибудь вас увидит?
Лаказ ответил после паузы:
- В лесу… есть проход… в ее сад. - Сервас остался невозмутимым. - На другом конце - площадка для пикника, у края дороги. Эту просеку не найти, если не знаешь о ее существовании… Я оставлял машину и шел пешком. Метров двести. Заметить меня могли только соседи Клер из дома напротив: их окна выходят в сад. Игра стоила свеч. И я всегда надевал куртку с капюшоном. - Он улыбнулся. - Знаете, игра в конспирацию нас возбуждала. Мы чувствовали себя сбежавшими из дома подростками. Вам знаком синдром "мы-против-целого-мира"?
Голос Лаказа сорвался, и сыщик подумал, что при некоторых обстоятельствах лучшие воспоминания превращаются в тяжелую ношу. Вот что интересно: будь депутат тем самым человеком, который следил за Клер, прячась в кустах, и курил одну сигарету за другой, рассказал бы он о секретном проходе? Возможно, он шпионил и выяснил, что у Клер есть кто-то еще? Юго? А куртка с капюшоном? Неужели на видеозаписи был Лаказ? Силуэт показался сыщику выше и стройнее, но он ведь мог и ошибиться. Почему Лаказ разоткровенничался? Вздумал - неосознанно - бросить вызов полицейскому, мол, "а ты докажи, что я виновен"?
- Еще вопросы? - спросил депутат.
- Пока нет.
- Вот и отлично. Я уже сказал, что окажу вам любую помощь. Но… вы, безусловно, отдаете себе отчет, в какой деликатной ситуации я оказался.
Да, политик есть политик. Мартен изобразил лицом непонимание.
- Я человек публичный, - раздраженным тоном напомнил Лаказ. - Политический класс этой страны агонизирует. Умирает. Мы утратили веру в себя; мы так давно делим власть, что больше не генерируем идеи и у нас нет ни малейшего шанса что-либо изменить. Скажу вам без ложного стыда, майор: я - восходящая звезда нашей партии. Я верю в свою судьбу. Через два года, когда наш президент проиграет выборы - а он их проиграет, - я возглавлю партию и в две тысячи семнадцатом окажусь на первой линии. Это будет год, когда левым тоже придется подводить итоги своей политики. Европа, как и весь остальной мир, станет ареной бунтов и восстаний. За такими, как я, будущее. Вы понимаете, что поставлено на карту? Вызовы, на которые нам предстоит ответить, важнее вашего расследования, гибели мадемуазель Дьемар и спасения моего брака.
Сервас не мог прийти в себя от изумления: этот человек - воплощенное честолюбие.
- И что же из этого следует?
- Я не могу позволить, чтобы хоть малейшая тень омрачила мою репутацию, я должен быть выше всех подозрений - как жена Цезаря. Именно такой лидер понадобится людям. Не запятнанный никакой коррупцией, не участвовавший в махинациях и скандалах. Вы должны вести расследование максимально деликатно. Вам ведь известно: если мое имя всплывет - пусть даже я совершенно чист, - кто-нибудь обязательно заявит, что дыма без огня не бывает, пойдут слухи… Но давайте забудем обо мне и поговорим о вашей карьере. Я могу быть вам полезен, майор. У меня есть могущественные друзья. Как на региональном, так и на национальном уровне. К моему мнению прислушиваются в высоких сферах. - Лаказ распалился. - Я рассчитываю на вашу сдержанность. И на вашу лояльность. Поймите, я не меньше вас хочу, чтобы негодяя, убившего Клер, нашли, но мне совершенно необходимо, чтобы при расследовании соблюдалась максимальная секретность.
Ну, вот все и прояснилось… Сервас чувствовал нарастающий гнев. Обещание "я сделаю все, чтобы помочь вам" забыто, Лаказ недвусмысленно предложил "обмениваться услугами". Мартен встал.
- Не утруждайтесь. Я двадцать лет не хожу на выборы, что делает меня невосприимчивым к любым аргументам электорального толка. Позвольте задать вам последний вопрос.
Лаказ кивнул.
- Вы раз в год бываете в Марсакском лицее, это мне известно. Что связывает вас с этим учебным заведением?
- Я там учился. Как вам объяснить… Марсак - особенное место. Он не похож ни на…
- Можете не объяснять. Я знаю.
Депутат ответил удивленным взглядом. Сервас кивнул и покинул хозяина дома.
В коридоре, ведущем в гостиную, он едва не столкнулся с женой политика. Она держалась очень прямо, смотрела в лицо Сервасу, и в ее глазах был ледяной холод. Сюзанна поднесла к сжатым, побелевшим от напряжения губам стакан с виски, но взгляд не отвела. Сервас понял молчаливое послание: она знала - и тоже рассчитывала на его, с позволения сказать, сдержанность. Но по другим причинам.
- У вас кровь на воротнике, сзади, - холодно произнесла женщина.
- Извините… - Мартен смешался и покраснел. - Простите за поздний визит.
- Тот, кто думает, что за порогом смерти ничего нет, ошибается. Там нас ждет вечное безмолвие. Это не каждому по плечу. - Она подняла глаза. - Убирайтесь.
Сервас прошел через гостиную к застекленной террасе. Женщина молча смотрела ему в спину. Он чувствовал себя разбитым. Мрак, царящий в этом доме, давил на него. Как и груз собственного прошлого, и пережитый на крыше ужас. Он на мгновение задержался под бетонным навесом, чтобы перевести дух и успокоиться. Перед ним простиралось темное враждебное пространство, боль в затылке не проходила, стучала под черепом, как напоминание - вот только о чем? Он поднял воротник и шагнул в темноту.
22
Ностальгия
Она наклонилась над унитазом, и ее вырвало. Прополоскала рот. Почистила зубы. Еще раз прополоскала рот. Выпрямилась и посмотрелась в зеркало. Бросила вызов бледному призраку, как делала уже много месяцев, но он больше ее не боялся, потому что с каждым днем становился сильнее.
Официально призрак появился десять месяцев назад, в шее, но она знала, что он давно живет внутри нее. Сначала это была единичная крошечная клетка - одинокая, но фатальная. Она ждала своего часа - момента, когда разделится на тысячи, миллионы, миллиарды смертоносных клеток. Ирония судьбы: чем больше бессмертных клеток становилось в ее организме, тем ближе она подходила к порогу смерти. Еще бо́льшая ирония заключалась в том, что враг был не внешним - внутренним. Она сама его породила. Молекулярный механизм, деление клеток, мутагенные агенты, вторичные очаги… она стала настоящим профи в этом вопросе. Ей казалось, что она физически ощущает, как клетки-убийцы распространяются по ее телу, как раковое войско марширует по ее системе кровообращения, строит соединительные пути, развязки и дублеры в капиллярах и лимфатических узлах, атакует легкие, селезенку, печень, выстреливает метастазами в пах и мозг. Она открыла аптечку, чтобы взять противорвотное. Налила воды в стаканчик. Она сегодня ничего не ела - только пила, но аппетита все равно не было. В понедельник ей начали делать очередной курс химиотерапии. Она замурлыкала "Feeling Good" в интерпретации "Muse" или Нины Симон. Чем ближе была смерть, тем сильнее ей хотелось петь. "Birds flying high you know how I feel. Sun in the sky you know I feel". "Птицы, летающие высоко, вы знаете, что я чувствую. Солнце в небе, ты знаешь, что я чувствую…" Выходя из ванной, она услышала доносящийся из кабинета голос. Он оставил дверь приоткрытой. Она подошла ближе, неслышно ступая босыми ногами. Он был явно встревожен, голос дрожал и срывался.
- Говорю тебе, у нас проблема. Этот сыщик не остановится. Он упертый.
Она поднесла руку к голове, поправила парик и платок. Снова подступила тошнота. Она вдруг оказалась за тридевять земель от дома. Планеты рождаются и умирают, звезды гаснут в глубинах космоса, ребенок зарождается в животе матери, кто-то испускает последний вздох, ей пятнадцать, она оседлала сёрф и мчится на гребне океанской волны, ей девятнадцать, она играет на пианино сонату Шуберта, ей аплодируют сто человек, вараны в джунглях, лагуна, вулкан, рюкзак за спиной, ей двадцать восемь, она в кругосветном путешествии с любимым мужчиной, он намного старше и женат. Вот чего она хочет. Перемотать пленку… Начать с нуля… Вернуться к началу…
Нотки паники в голосе за дверью.
- Я знаю, который час! Позвони ему и узнай, что происходит. Нет, не завтра - сейчас, черт возьми! Пусть вытащит прокурора из постели, будь он трижды неладен!
Где ты был и что делал в пятницу вечером?
Она улыбнулась. Любимчик журналистов напуган. До ужаса. Она его любила. Больше, чем кого бы то ни было другого. Пока не начала презирать. Как никого другого. Презирала так же сильно, как когда-то любила. Неужели это побочный эффект болезни? По логике вещей, она должна была бы стать милосердней, научиться… сопереживать, как говорят эти люди. Ее друзья - журналисты, политики, врачи, руководители предприятий, мелкие буржуа. Теперь она понимала, что окружена педантами, болванами, позерами и краснобаями, которым так нравится шутить и вести пустые разговоры. Как же она скучает по обычным, простым людям, окружавшим ее в детстве, таким, как мать и отец, простые ремесленники. По соседям и друзьям, жившим в скромном квартале, где она росла.
- Хорошо. Перезвони мне.
Он повесил трубку, и она ушла. Он сказал полицейскому, что они провели вечер вместе, смотрели фильм на DVD. Что она обожает американских артистов 50-х - единственная правда в нагромождении вранья. "Римские каникулы"! Она с трудом удержалась от смеха, вообразив его Грегори Пеком, а себя - Одри Хепберн, мчащихся на "Веспе" по улицам итальянской столицы. Десять лет назад все так и было. Идеальная пара. Все ими восхищались, завидовали, ревновали… На любой вечеринке окружающие смотрели только на них. Блестящая молодая журналистка и молодой перспективный политик. Да, он всегда был перспективным…
Как же давно они не смотрели вместе кино…
Он плакал, даже выл, как раненое животное, когда говорил с сыщиком о смерти этой шлюхи. Неужели он так сильно ее любил?
Где он был в пятницу вечером?
Одно она знала точно - не дома. Как и во все остальные вечера.
Она не хотела знать. Вокруг и без того хватало мрака. Пусть горит в аду или сгниет в тюрьме - но после ее смерти. У печали, одиночества и ужаса перед неизбежностью конца был привкус известки, хотя она не исключала, что это побочный эффект химиотерапии. Ей хотелось умереть спокойно.
Циглер открыла гардероб, извлекла вешалки с форменной одеждой и разложила их на кровати.
Непромокаемая куртка - темно-синяя с ярко-синим - с нашивкой "ЖАНДАРМЕРИЯ" на спине и груди. Бледно-голубой китель с налокотниками и подплечниками. Несколько поло с длинным рукавом, две пары брюк, три прямые юбки, рубашки, черный галстук, зажим для галстука, несколько пар "лодочек", две пары армейских ботинок, перчатки, кепи и шляпа - к несчастью, не ставшая менее нелепой с последнего раза.
Сегодня ей приходится носить форму каждый день - раньше она надевала ее только "по особым случаям". Большинство коллег гордились этой формой, для Циглер же она была символом понижения в ранге и опалы.
Два года она не носила мундир - когда работала в следственном отделе, - а вот теперь вернулась в исходную точку.
Она мечтала получить назначение в большой город, полный огней, шума и ярости. А оказалась в деревне. Она знала, что в этих идиллических местечках преступность так же вездесуща, хотя не так заметна. Автомобиль и новые технологии позволили ей распространиться по всей стране. Закоренелые городские преступники переместились в зоны, где полиция действовала менее активно. В любой деревушке с населением в несколько сотен жителей находилась парочка безмозглых кретинов, одержимых манией величия и жаждущих сравняться в подлости и бесчинствах с городскими "коллегами". Коротко говоря, здесь, как и повсюду в других местах, самыми востребованными оставались две профессии - адвоката и стража порядка.
К превеликому сожалению Ирен, она понимала, что любое важное дело будет расследовать не ее скромная бригада, а более компетентный розыскной отдел.
Циглер убедилась, что вся форменная одежда выстирана и отглажена, убрала вешалки в шкаф и поспешила забыть о ней. Отпуск закончится завтра утром. Она не должна поддаваться унынию.
Ирен перешла из спальни в крошечную гостиную служебной квартиры, взяла со столика газету, села за письменный стол у окна и включила компьютер.
На интернет-сайте газеты никакой дополнительной информации не было, зато она нашла ссылку на статью, опубликованную во время ее путешествия по греческим островам. Называлась она "УБИЙСТВО МОЛОДОЙ ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦЫ В МАРСАКЕ. Расследование поручено полицейскому, раскрывшему дело в Сен-Мартене". Ирен ощутила покалывание в кончиках пальцев.
- Боже, вам известно, который сейчас час? - рявкнул в трубку министр, протягивая руку к ночнику. Он посмотрел на жену, спавшую глубоким сном на большой кровати, - звонок не разбудил ее.
Собеседник министра не смутился - он был председателем парламентской фракции в Национальном собрании и не будил людей по пустякам.
- Вы, конечно, понимаете, что я рискнул нарушить ваш сон из-за дела первостепенной важности.
Министр сел на кровати.
- Что происходит? Теракт? Кто-то умер?
- Нет-нет, - успокоил чиновника собеседник. - Ничего такого, но я счел, что дело не терпит отлагательств.
Министру хотелось нагрубить, сказать, что мнение собеседника его не волнует, но он сдержался.
- О чем идет речь?
Депутат объяснил суть дела. Министр нахмурился, вдел белые ступни в тапочки и перешел в кабинет.
- Значит, он был любовником этой женщины? По слухам или на самом деле?
- Он сам признал это в разговоре с полицейским, - ответил собеседник министра.