Сервас почувствовал облегчение. Она ответила сразу, и глазом не моргнула. Его дочь явно никогда не слышала о дилере по прозвищу Хайзенберг.
- Что это за сериал?
- История о преподавателе химии, у которого обнаруживают рак в терминальной стадии, и он начинает делать наркотик, чтобы семья ни в чем не нуждалась после его смерти. Ты что, начал смотреть ящик?
"Теперь понятно, откуда это прозвище, - подумал Сервас. - Как можно снимать кино с таким сюжетом?"
- Ты слышала их разговор, что они обсуждали? - спросил он.
Марго нахмурила брови и задумалась.
- Трудно объяснить… Все было довольно бессвязно… и странно. Давид бормотал, что ему все осточертело… что он не хочет продолжать.
- Продолжать что?
- Понятия не имею. Виржини заявила, что они не могут так поступить, что Юго всех их любит… Да, а потом она вдруг упомянула кое-что еще более странное: Круг… Сказала, что Круг скоро соберется.
- Круг?
- Да.
Марго чуть было не добавила, что Круг должен собраться 17-го, в этом месяце, но в последний момент передумала. Почему? "Да что с тобой такое? Почему не призналась отцу?" В курсе дела только они с Элиасом, что на нее нашло?
- Не догадываешься, о чем идет речь? - спросил Сервас.
Марго покачала головой.
- Ладно, иди спать, - велел Сервас, почувствовав, что и сам вот-вот рухнет от усталости.
- Венсан и Самира надолго тут задержатся? - поинтересовалась Марго, вдевая наушники в уши.
Мартену пришла в голову неожиданная мысль.
- На сколько будет нужно, на столько и задержатся, - буркнул он. - Скажи-ка, что за музыку ты слушаешь?
- А почему ты спрашиваешь? Ну, Мэрилин Мэнсон, ты ведь все равно не знаешь. - Она смешно фыркнула. - Это не твой размерчик…
- Можешь повторить? - переспросил сыщик.
- Что именно?
- Название этой группы…
- Мэрилин Мэнсон. Да что, в конце-то концов, происходит, папа?
Сервасу показалось, что у него под ногами разверзлась пропасть. Интернет-кафе. На лице выступил пот, во рту мгновенно пересохло. Он дрожащими пальцами достал телефон, чтобы позвонить Эсперандье и Самире.
Самира Чэн снова лежала на опушке леса, начинавшегося на задах лицея, как делают киношные коммандос, и крыла себя последними словами за то, что так глупо оделась. Майка была слишком короткой, травинки щекотали пупок, и она то и дело почесывалась. Хорошо хоть цвета́ догадалась выбрать немаркие и неброские - синий и черный.
Со своего наблюдательного пункта мароккано-китайская француженка Самира Чэн могла видеть все тылы зданий, спортивную трибуну с левой стороны, вход в конюшни, крыло дортуаров справа, теннисные корты, садовую лужайку и вход в лабиринт. В окне комнаты Марго горел свет… оно было открыто, и Самире показалось, что она заметила огонек сигареты и струйку дыма. Это запрещено внутренним уставом, юная леди… Перед тем как отправиться на задание, Самира выпила кофе и приняла таблетку модафинила, хотя случившиеся этим вечером события и без того достаточно ее завели. Она бы с удовольствием взбодрила себя дозой дэт-метала, например "Cannibal Corpse" из переизданного в 2002-м альбома "Butchered at Birth" (песни там были с более чем красноречивыми названиями: "Living Dissection", "Under the Rotted Flesh" или "Gutted"), но рисковать не стоило. Самире и так было не по себе от мысли, что за спиной стоит глухой темный лес и кто угодно может незаметно к ней подобраться.
Чэн старалась не шевелиться, чтобы не привлекать к себе внимание, но время от времени все-таки потягивалась, разминая затекшие руки и ноги. Думала она при этом о ремонте той развалины в пригороде Тулузы, что служила ей домом. Был уже вторник, а приятель, обещавший заняться душем, все еще не позвонил.
Рация захрипела, и в ночной тишине зазвучал голос Эсперандье:
- Как там у тебя дела?
- Все спокойно.
- Мартен только что уехал… Он в полном ауте. Хотел остаться. Жандармы по его просьбе поставили патруль на дороге, у въезда в лицей. Марго приказано запереть дверь и не открывать никому - только своим. Она пошла спать.
- Пошла, но не легла. Я вижу, как она курит у окна в своей комнате.
- Надеюсь, ты не слушаешь любимую музыку?
- Только крик совы. Что у тебя?
- Гробовая тишина.
- Думаешь, у него хватит наглости заявиться?
- У Гиртмана? Не знаю… Меня бы это удивило, но история с музыкой Мэрилина Мэнсона настораживает.
- А если он нас заметит?
- Даст задний ход… Ему вряд ли хочется вернуться в камеру. Я вообще считаю, что он где-то очень далеко отсюда. Не забывай, наша задача - защищать Марго, а не ловить Гиртмана.
Самира промолчала, но думать о швейцарце не перестала: если представится случай, она его не упустит.
В десять лет Сюзанна Лаказ верила, что мир - волшебная игровая площадка и что все ее любят. В двадцать она убедилась, что мир - опасное место и большинство его обитателей врут, причем не только окружающим, но и себе. Это случилось, когда лучшая подруга увела у нее любимого мужчину и призналась в этом со слезами на глазах, произнося своим хорошеньким лживым ртом фразы типа "мы любим друг друга", "мы созданы друг для друга", "мне так жаль, Сюзи"… Сегодня ей сорок с небольшим, и она абсолютно уверена, что мир - любимая игровая площадка для негодяев всех мастей и ад для всех остальных, а бог - суперчемпион мира по глупости.
Она лежала на кровати, смотрела в потолок и слушала его храп. Он вернулся не больше часа назад, и она почуяла запах другой женщины, несмотря на притупившееся из-за болезни обоняние. Он даже не потрудился принять душ…
В последнее время муж стал таким предупредительным, таким терпеливым. И… милым. Ну почему он не был таким всегда?
"Не обманывай себя, старушка. Он поступает так не из любви, а ради мира в душе… Он даже не принял душ: какие еще доказательства тебе нужны?"
Ей хотелось умереть спокойно… Внезапно она поняла, что понятие "спокойная смерть" подразумевает месть. Ее месть… С пронзительной ясностью - так, словно мать вернулась из царства мертвых, чтобы сказать: "Ты должна это сделать", она поняла, что завтра же позвонит тому майору и расскажет правду.
Интермедия 3
Стычка
Укол. В то мгновение, когда игла вошла под кожу, она собрала в кулак остатки воли, прежде чем погрузиться во мрак отсутствия.
Будь сильной. Именно сейчас…
Она, как обычно, очнулась в большой старомодной столовой, в кресле с высокой спинкой. Он пристегнул ее широкими кожаными ремнями за талию и лодыжки и усадил в торце стола.
Тарелки, подсвечники, стаканы, вино, музыка. Малер, естественно… Чертов несносный Густав Малер… Она не была уверена, что сможет говорить достаточно громко после всех этих месяцев, проведенных в полной тишине, сошел или нет отек голосовых связок.
Другого оружия, кроме голоса, у нее не было…
- Поднимем бокалы! - весело провозгласил он.
Она всегда подчинялась. Ей нравились вкус и аромат вина, дарившего благодатное раскрепощающее опьянение. После бесконечной череды дней, проведенных в полном одиночестве в подвале, она наслаждалась и свежевыглаженным платьем, и запахом мыла, и ощущением чистоты своего тела, не говоря уж о восхитительном вкусе блюд за ужином с мучителем. Последние двадцать четыре часа он не давал ей ни еды, ни воды - это тоже была часть извращенного ритуала, чтобы она была очень голодной… Господь свидетель - он преуспел, еще как преуспел! Желудок и мозг кричали: "Давай! Не медли! Ешь, выпей вина!" Аромат вина, налитого в пластиковый стаканчик, щекотал ноздри, манил, искушал. Ей ужасно хотелось выпить… Почти так же сильно, как в первые дни заточения в подвале хотелось получить дозу кокаина - ее тогда так ломало, что она едва не рехнулась.
Она справилась с собой и посмотрела на него с легкой ироничной улыбкой на губах.
Он на мгновение нахмурился, но тут же улыбнулся в ответ и спросил:
- Что стряслось? Тебя разве не мучит жажда?
Она умирает от жажды… Горло пересохло, как наждак.
- Брось, сама знаешь - это тебе не поможет, - ласково произнес он. - Пей, вино просто исключительное.
Она рассмеялась - звонко, насмешливо, презрительно - и на сей раз успела уловить в его глазах недоумение. Он вгляделся в нее, как исследователь в подопытную крысу, выдавшую незапланированную реакцию.
- Вот оно что… Меня решили спровоцировать, - хохотнул он. Весело, без враждебности.
- Твоя мать отсасывает у чертей в аду, - скрипучим голосом холодно произнесла она.
Он погладил бородку, не сумев скрыть удивления. Светлый ежик волос блестел в свете свечей и люстры.
- Подобный лексикон тебе не идет, - снисходительно улыбнувшись, сказал он.
Она оскалилась и повторила, передразнив его высокомерный тон и легкую гнусавость:
- Подобный лексикон тебе не идет…
Его глаза блеснули гневом, но он справился с собой и улыбнулся.
- Гнусный ублюдок, сын шлюхи, жалкий импотент…
Он молча смотрел на нее.
- Твоя мать была шлюхой, я угадала?
- Попала в точку! - радостно рассмеялся он.
Она не дала себя сбить и ответила вызывающе-злым смешком.
- Что тебя так рассмешило?
- Твой крошечный член! Мне повезло - или не повезло? - в прошлый раз я успела заметить этот, с позволения сказать, "прибор".
Его взгляд потемнел, и она вздрогнула, зная, на что способен этот человек.
- Прекрати.
- Прекрати.
Он повернулся и прибавил звук, повернув ручку стоявшей на комоде мини-системы. Взлетели ввысь голоса скрипок, разнуздались духовые, загремели литавры. Она принялась дирижировать, мотая головой, улыбаясь и поглядывая на него из-под ресниц. У нее не было ни ножа, ни вилки - он заставлял ее есть руками, с картонной тарелки. Продолжая изображать впавшего в исступление дирижера, она схватила тарелку с супом, отшвырнула ее и запела - фальшиво, поперек мелодии. Суп выплеснулся на стену, оставив на обоях жирное пятно. Голос вернулся! Она заголосила еще громче.
- ДОВОЛЬНО!
Он убрал звук и посмотрел на нее. Жестко. Без улыбки.
- Тебе не стоило затевать со мной подобную игру.
В его голосе прозвучала неприкрытая угроза, и на короткое мгновение ею овладел ледяной ужас. Гнев хозяина усмирял ее, как хорошо выдрессированную собаку. Встряхнись… Ты на правильном пути… Впервые за все время она взяла над ним верх - и почувствовала опьянение успехом.
- Сдохни, говноед… - процедила она сквозь зубы.
Он ударил кулаком по столу.
- Хватит! Я ненавижу такой язык!
- Ха-ха-ха! Ты и впрямь жалкий маленький гаденыш, да, дружок? Не можешь возбудиться, как нормальный мужик… Слова "яйца", "хрен", "е…рь" у тебя не выговариваются… Держу пари - в детстве мамочка теребила тебе пиписку, когда купала. Нечего и удивляться проблемам с женщинами и бранными словами. Может, ты тайный гомик, мой миленький дружок?
Она видела, что вывела его из себя, и готова была сблевнуть, потому что никогда в жизни, даже в сильнейшем гневе, не употребляла подобных слов и не разговаривала таким вульгарным тоном.
- МЕРЗКАЯ ТВАРЬ, - проскрежетал он. - ГРЯЗНАЯ ДЕВКА. Ты мне заплатишь.
Он оттолкнул стул и встал. Она испугалась. По-настоящему. И запаниковала, увидев, что он держит в руке. Вилку… Она вжалась в кресло и перестала улыбаться. Он победит, если она сейчас "сдуется", позволит ему заметить свой страх.
Когда он подошел совсем близко, она хрипло откашлялась и плюнула в его сторону. В лицо не попала - сгусток слюны повис на рубашке. Он смотрел на нее пустыми глазами, даже не потрудившись стереть плевок, потом вдруг молниеносным движением схватил ее за лицо и сжал что было сил, больно давя на десны. Она отбивалась, мотая головой из стороны в сторону, попробовала отпихнуть его, оцарапать, но он не ослабил хватку. Внезапно ее пронзила острая, как удар тока, боль: он воткнул вилку ей в губы. Кровь потекла по подбородку, она попыталась закричать, и он тут же нанес второй удар, попав в верхнюю десну между зубами. Кровь брызнула струей, она зарыдала, зашлась в крике, завопила, как помешанная, а он все бил и бил, втыкая вилку в щеки, губы, язык…
Безумие прекратилось так же внезапно, как началось.
Сердце бешено колотилось у нее в груди, рот и подбородок горели, кровь текла ручьем. Она испытывала невыносимую боль, но, зная, что он за ней наблюдает, пыталась восстановить дыхание и успокоить сердцебиение. В конце концов он вернулся на свое место, явно удовлетворенный зрелищем поверженного врага.
- Педик, говнюк, вонючка, мер…
Он застыл, не дойдя до стула, а она продолжила, собрав последние силы и постаравшись забыть о боли.
- Ой-ой-ой! - каркнула она. - Ну что за… смешной человечек! Заурядный… обычный, бесцветный, жалкий… Так вот он каков, Юлиан Гиртман?..
Он обернулся, и она увидела на его губах улыбку.
- Думаешь, я не понял, что ты пыталась сделать? Думаешь, я не знаю, к чему ты меня подталкиваешь? Так ты от меня не сбежишь. У нас с тобой впереди долгие месяцы, нет - годы… совместной жизни…
При этих словах она дрогнула, но попыталась скрыть свою слабость от мучителя. Взбила волосы, презрительно фыркнула и зло расхохоталась, глядя на него с насмешкой и вызовом, потом ухватила обеими руками вырез платья, дернула и разорвала его, обнажив грудь.
- Тебе правда хочется проводить вечера с такой вульгарной и противной девкой, как я? Месяцы, годы подряд? Наверняка ведь можешь найти другую, попокладистей. Новенькую… Со мной у тебя больше не выйдет, красавчик. Ты больше никогда меня не поимеешь, как раньше. Никогда…
Она резким движением смахнула со стола пластиковый стаканчик с вином и указала пальцем на его ширинку.
- Доставай. Покажи мне его… Спорим, он вялый и скукоженный? У тебя встает, только когда я сплю, так?.. Это не кажется тебе… подозрительным? Боишься меня, малыш? Докажи, что ты мужчина; давай, достань свою штучку, покажи мне эту макаронину… Нет? Не можешь, я права? Такими теперь будут наши вечера, дорогуша… Привыкай.
Она видела, как сильно он разозлился. Пусть все кончится побыстрее… Нет, такого удовольствия он ей не доставит. Сначала заставит заплатить. Она приготовилась страдать, стала думать обо всем плохом, что сделала в жизни, об ошибках, которые могла бы исправить, и о людях, с которыми хотела бы проститься… О сыне, о друзьях, о том, с кем скоро воссоединится, и о другом, которого так любила и все-таки предала… Она беззвучно плакала, мысленно произнося слова любви, глядя, как он молча приближается.
Она знала, что на сей раз все получится…
Среда
30
Откровения
Было 5.30 утра, новый день уже занимался, когда Дрисса Канте начал пылесосить кабинет 2.84. Никто не хочет чистить ковры и смахивать пыль со столов и компьютеров, не об этом мечтают детишки в Африке и Европе, но Дрисса, к его собственному удивлению, сначала привык к этой работе, а потом даже полюбил ее.
Да, у их команды плотный график, да, приходится вставать, когда другие люди еще спят в теплых постелях, и выходить из дома в ледяную ночь на рассвете, но Дриссе нравилась рутинная простота профессии уборщика. Он всегда умел отвлекаться мыслями от того, что делал: вспоминал родину или размышлял над прочитанным. В противоположность большинству "коллег по цеху", читавших только бесплатные газеты, Канте тратил деньги на ежедневную прессу и прочитывал от корки до корки в автобусе, когда они переезжали из одного здания в другое. Он наслаждался тем фактом, что ни один служащий из тех, с кем он встречался по утрам - некоторые здоровались с ним подчеркнуто вежливо, чтобы компенсировать несправедливость судьбы (он ведь родился в Африке и работал уборщиком!), - даже не подозревал, как долго он учился и какое хорошее образование получил. Новый мир, частью которого стал Канте, был так не похож на прежний, был так далек от него, что малийцу иногда казалось, будто он стал кем-то другим. Дрисса знал, что миллионы соотечественников хотели бы оказаться на его месте, но иногда его душа ужасно тосковала по бескрайним просторам Африки, душным летним ночам в родной деревне и закатам над рекой Нигер.
Этим утром Дриссу мучила не тоска по родине. Его терзал страх потерять работу, которую большинство жителей его новой родины сочли бы недостойной себя. Он боялся потерять все. Мочевой пузырь Дриссы тоже был в стрессе - малиец уже дважды отлучался в туалет и вынужден был соврать коллегам, что накануне вечером переел джаратанкая, национального малийского блюда из баранины, бамии и перцев. Дрисса никак не мог выкинуть из головы слова того человека: "Ты что, вправду хочешь стать нелегалом?" "Странно - думал он, - мы каждый день произносим тысячи слов, слышали тысячи фраз, а коварная память выхватывает какой-нибудь жалкий десяток и терзает нас".
Он любил жену, а она его бросила и сказала на прощанье: "Забудь меня. Уйди из моей жизни навсегда". Именно эти слова - "забудь меня" и "навсегда" - он так и не смог забыть.
Дрисса выключил пылесос, побрызгал чистящей пеной на два едва заметных глазу пятнышка, отполировал их, выбросил содержимое корзинок для бумаг в черный пластиковый пакет, после чего подошел к столу, на который указал ему толстяк. В коридоре переговаривались другие уборщики. Несмотря на ранний час, в другом конце коридора стоят на посту дежурные полицейские - он их видел, они его тоже. Когда толстяк в черных очках назвал ему адрес, Дрисса понял, что его неприятности еще не закончились.
Он дрожащей рукой достал из кармана комбинезона флешку. В кабинете всего один компьютер. Ошибки быть не может. Небо за домами окрасилось в нежно-розовый цвет. Если он не решится сейчас - не решится никогда. Дрисса бросил взгляд на дверь.
Сейчас…
Флешка легко вошла в боковой разъем. Он нажал на кнопку, и машина ожила… Нервное напряжение малийца росло, флешка мигала: программа была запущена. Он хорошо разбирался в компьютерах и понимал, что толстяк сказал правду: эта флешка легко обошла этап введения пароля и обманула антивирус. Ничего удивительного - в Интернете полно умельцев-хакеров. Самая трудная задача - получить доступ к нужному компьютеру, тут-то и вступает в игру "человеческий фактор". Быстрее… Он посмотрел на часы. Толстяк сказал, что флешка перестанет мигать, когда дело будет сделано. На экране висела заставка - банальный пейзаж. Если сейчас кто-нибудь войдет, сразу заметит, что он включил компьютер, на что не имел никакого права. Канте стер пот со лба рукавом. Его лихорадило, он был в ужасе. Быстрее, да быстрее же! Ужасный человек сказал - не дольше трех минут: программа работала уже две с половиной.
Внезапно дверь кабинета распахнулась… Дрисса вздрогнул и едва не подскочил на месте, как будто у его ног взорвалась петарда.
- Что ты делаешь?
Он застыл от ужаса и молча смотрел на стоявшую на пороге Айшу. Эта молодая нахалка вечно над ним издевалась и задирала его. Она переводила взгляд с экрана компьютера на лицо Дриссы, ее глаза блестели от возбуждения и любопытства.
- Уходи, - сказал он.
- Что ты делаешь, Дрисса?
- Убирайся!