– Это что-то старое, – сказала Холлис. – Потому что я это уже слышала.
Она отпила глоток остывшего кофе.
– В некоторой степени идея стала самоисполняющимся пророчеством. Дизайнеров учат придумывать персонажей с историей – тех, для кого разрабатывается продукт, или их окружения. Стандартная процедура. Есть сходные процедуры в брендинге вообще, в создании новых продуктов, новых компаний, всего такого.
– И что, работает?
– Да. Но поскольку работает, стало фактом. Как только придумывается новый способ что-то делать, передний край сдвигается. Куда-то.
– Куда?
– Вот тут-то в этой истории появляетесь вы, – сказал Бигенд.
– Ничего подобного.
Он улыбнулся. У него, как всегда, было слишком много слишком белых зубов.
– У вас на зубах бекон, – соврала Холлис.
Прикрыв рот белой льняной салфеткой, Бигенд попытался отыскать несуществующий кусочек бекона. Потом опустил салфетку и оскалился.
Холлис сделала вид, будто вглядывается в его зубы.
– Мне показалось, там был бекон, – с сомнением произнесла она. – И меня не интересует ваше предложение.
– Вы – человек богемы, – сказал он, складывая салфетку.
– В каком смысле?
– Вы никогда не работали в штате. Вы фрилансер. И всегда были фрилансером. Не завели недвижимость.
– И не только от нежелания.
– Да, – сказал он. – Но когда вы пытаетесь заработать, ваше сердце к этому не лежит. Я сам – человек богемы.
– Губерт, вы, наверное, самый богатый из всех моих знакомых.
Говоря, Холлис сообразила, что это не совсем правда. Она встречала людей богаче Бигенда, но все они были куда скучнее. Он был, наверное, самым неординарным богачом, какого ей довелось знать.
– Это побочное следствие, – ответил он. – В частности, побочное следствие того, что мне глубоко безразличны деньги.
Как ни странно, Холлис ему верила – по крайней мере, в этом. Капиталы Бигенда были как-то связаны с готовностью рисковать. С той самой готовностью рисковать, которая делала его таким опасным знакомцем.
– Моя мать принадлежала к богеме, – продолжал он.
– Федра, – неожиданно для себя вспомнила Холлис.
– Я постарался сделать ее старость как можно более обеспеченной. У людей богемы так бывает не всегда.
– Вы хороший сын.
– Редж – образец успешного человека богемы, не так ли?
– Да, наверное.
– Он постоянно что-то делает. Постоянно. Всегда что-то новое. – Бигенд глянул на нее поверх тяжелого серебряного кофейника. – А вы?
Тут он ее поймал. Заглянул прямо внутрь.
– А я – нет, – ответила она, поскольку ничего другого не оставалось.
– Вам надо что-нибудь делать. Причем не важно что. В этом-то главный секрет. Поскольку вы – человек творческий, любое дело выльется во что-нибудь по-настоящему ваше. Ведь так было прошлый раз, верно? Вы написали книгу.
– Но вы мне солгали, – сказала она. – Говорили, что у вас есть журнал и мне в него заказана статья.
– У меня был журнал, потенциально. Были сотрудники.
– Один!
– Два. Считая вас.
– Я не могу так работать. Не могу!
– На этот раз будет иначе. Гораздо менее… рискованно.
– АНБ прослушивало ваш телефон. Читало вашу электронную почту.
– Теперь мы знаем, что оно прослушивало всех. – Он ослабил светло-золотистый галстук.
– Тогда не знали.
– Вы знали. Либо догадались, либо как-то выяснили.
– Некто, возможно, разрабатывает потенциально новый подход к трансляции образа бренда.
– Вы выражаетесь очень осторожно, – заметила Холлис.
– Некое абсолютно провокационное использование негативного пространства, – проговорил он как будто бы даже с огорчением.
– Кто?
– Не знаю. Не смог выяснить. Такое чувство, будто кто-то прочел и понял мой сценарий. А возможно, и расширил его.
– Так поручите дело Памеле, – сказала Холлис. – Она в таком разбирается. Или кому-нибудь еще. У вас наверняка целая армия людей, которые в таком разбираются.
– Но в том-то и дело. Те, кто разбирается, не нащупают переднего края. Не нащупают нового. Хуже того, они невольно затопчут новое, просто в силу некой узости, присущей профессионализму. – Бигенд промокнул губы сложенной салфеткой, хотя в этом не было нужды. – Мне нужна неизвестная величина. То есть вы.
Он откинулся в кресле и посмотрел на нее, в точности как смотрел недавно на аккуратную попку официантки, хотя Холлис знала, что сейчас его мысли далеки от секса.
– Господи! – невольно выдохнула она, и ей сразу захотелось стать очень маленькой. Такой маленькой, чтобы спрятаться в бахроме пыли на крыше стимпанковского лифта, между бежевыми сигаретными фильтрами.
– Название «Габриэль Хаундс» вам что-нибудь говорит?
– Нет, – ответила она.
Он довольно улыбнулся.
Парадоксальный антагонист
Таблетки он принял пятнадцать минут назад. Время пришлось пересчитывать ручкой на задней обложке рекламного журнала авиалиний. Трудная задача – не спутать расписание приема при смене часовых поясов, особенно когда тебе не говорят, что́ ты принимаешь. Таблетки выдавали базельские врачи, всегда без фабричной упаковки. Ему объяснили, что это важная часть лечения. Все препараты были переупакованы в белые желатиновые капсулы, отличающиеся только размером. Вскрывать капсулы не разрешалось.
Милгрим затолкал пустой блистер вместе с рукописной инструкцией (день, час – все мелким почерком лиловыми чернилами) в карман на задней спинке переднего кресла, поглубже. Они останутся в самолете в Хитроу. Через таможню велено ничего не проносить.
Паспорт лежал на груди, под рубашкой, в чехле Фарадея – для защиты информации в RFID-метке. Перехват RFID-меток был манией Слейта. Метки радиочастотной идентификации. Их сейчас клеят куда угодно и точно в последние американские паспорта. Слейт сам обожал перехватывать RFID-метки, оттого, наверное, так параноил по их поводу. Можно сидеть в вестибюле гостиницы и удаленно собирать информацию из паспортов американских бизнесменов. Чехол Фарадея не пропускает радиосигналы, а значит, не дает считать метку.
Телефон «нео» – еще одно доказательство, что Слейт помешан на идее безопасности и, как подозревал Милгрим, контроля. У телефона была микроскопическая экранная клавиатура – пальцем не нажмешь, только стилусом. В клинике сказали, что координация глаз-рука у Милгрима хорошая, и все равно, набирая эсэмэски, он каждый раз чувствовал себя ювелиром. Что еще хуже, Слейт установил засыпание телефона через тридцать секунд простоя, и если задуматься больше чем на двадцать девять секунд, приходилось заново вводить пароль. На жалобы Слейт объяснил, что это ограничивает окно потенциального взлома полминутой и что в любом случае админских прав он Милгриму не даст.
«Нео», как постепенно понял Милгрим, был не столько телефоном, сколько tabula rasa, на которую Слейт мог удаленно, без ведома и согласия Милгрима, ставить и удалять приложения. Еще «нео» был подвержен тому, что Слейт называл «паникой ядра»: зависал и ни на что не реагировал до перезагрузки.