Твоя работа - безумие других людей. Хаос их мыслей, путаница их слов, алогичность их поступков. А еще твоя работа - не потерять среди них себя. Но как это сделать, если одна из опаснейших пациенток - шестнадцатилетняя Бетани Кролл - изо дня в день твердит о наводнениях, пожарах, землетрясениях, цунами и ураганах? Списать все на диагноз: "навязчивые идеи различного рода апокалиптических сценариев"? Но ведь они начинают СБЫВАТЬСЯ!
Игнорировать?
Попытаться спасти?..
А Бетани уже предрекает: "Двенадцатого октября - КОНЕЦ СВЕТА".
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 36
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 43
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ 60
Об авторе 71
Примечания 71
Лиз Дженсен
"Вознесение"
Для Рафаэля
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Тем летом - летом, когда начали меняться все правила, - июнь, казалось, длился целую вечность. Жара стояла страшная: тридцать восемь, тридцать девять, потом сорок в тени. Зной оставлял место лишь смерти, безумию и инстинкту размножения. Старики хватались за сердце, оставленные в машинах собаки варились заживо, любовники не размыкали объятий. Небо давило, будто крышка плавильной печи, иссушая грунт, дробя бетон, уничтожая растительность на корню. На исходящих смолой улицах бренчали свои детские песенки фургоны мороженщиков. Солнце отражалось в гавани, словно в тысячах грубых зеркал. Задыхаясь, люди ждали дождя.
Но с неба сыпались другие сюрпризы. Например, несовершеннолетняя убийца Бетани Кролл. В те дни я еще не знала, что у аномалий свои законы. Теперь знаю.
Из ночи в ночь ко мне возвращались сны, яркие, как цифровое кино. В них я не только ходила, бегала и прыгала - я крутила сальто, и казалось, вот-вот полечу. Мне снилось, будто я акробатка, взмываю над пустотой и парю в стратосфере, будто дева с картины Шагала. Временами появлялся Алекс - хохотал, запрокинув голову, как ни в чем не бывало. Иногда мы занимались жадной, торопливой любовью, иногда предавались другой своей страсти - ссорились. Жестоко, со знанием дела и тоже - как ни в чем не бывало.
А потом я просыпалась. Лежала, вся в поту, под обстрелом выписанного по почте вентилятора и постепенно впускала в себя новый день. Напоследок, перед тем как с трудом, будто накануне меня опоил случайный партнер, встать, умыться-одеться и, вооружившись расческой, распутать волосы, я прилежно благодарила Бога за ниспосланные мне дары. Наивный этот ритуал никогда не затягивался, потому что, как я тогда думала, от небесных щедрот мне перепало немного - раз-два и обчелся.
Наконец небеса разверзлись - по-библейски щедро, словно по мановению разгневанного Иеговы. В бурных потоках рушились прибрежные скалы, погребая пляжи под грудами ила и камней. Столпившиеся на горизонте свинцовые тучи сливались в зыбкие воздушные города. За серокаменной чертой волнорезов бурлило вскипающее под ударами молний море, призывая духи ветров, и те расхватывали все, что плохо лежит, чтобы, поиграв, отшвырнуть прочь. Раззадоренные вихри, ударив в паруса причаленных лодок, уносились на сушу - утюжить поля, вырывать с корнями деревья, рушить стога и амбары, подбрасывая по дороге порванные мусорные мешки, и те кружили в небе, словно призраки ненужных покупок. К тому времени буйства стихий превратились уже почти в норму, мы все на них насмотрелись и подустали от спектаклей, которые устраивала нам раскапризничавшаяся погода. Причина и следствие. Пора бы уже усвоить: из "А" следует "Б". Привыкайте жить в интересные времена. Запомните: случайностей не бывает. Не пропустите точку невозвращения. И поглядывайте через плечо - возможно, она уже давно позади.
Крушение миров, революции в умах, ломка стереотипов, вечная близость ада - с недавних пор эти темы стали мне очень близки. Согласно всеобщему мнению, людям, недавно пережившим несчастье, не стоит резко менять свою жизнь. Лучшее, что можно сделать в такой ситуации, - оставаться рядом с семьей и друзьями, а в отсутствие таковых - с теми, кто способен и готов держать вас за ручку, пока вы смотрите фильм ужасов под названием "Моя новая жизнь". Так почему же я поступила с точностью до наоборот? Тогда, после аварии, я была твердо уверена, что решение покинуть Лондон - единственно правильное и принимаю я его с открытыми глазами, трезво взвесив все "за" и "против". А ведь мои сны в духе Шагала и болезненное возбуждение, которое владело мною в те дни, могли указывать и на другую, печальную возможность - возможность того, что я снова, в который раз, испортила себе жизнь так основательно и бесповоротно, как может только профессиональный психолог. Подгоняемый неверием, мой мозг, будто взбесившаяся центрифуга, без устали прокручивал одни и те же мысли.
По утрам скромная линия хедпортского горизонта подрагивает в прибрежном тумане. В тот миг, когда зыбкую дымку пронзают первые лучи солнца, в ней появляется нечто метафизическое. Брызги света касаются моря, и над водой поднимаются ниточки эфирного пара, кружат в воздухе, сливаются и уносятся в стратосферу. Те ангелы, что попрактичней и сознают, как отощал небесный пенсионный фонд, вполне могли бы избрать этот городок своим последним пристанищем. Как мог бы и мой некогда деятельный, эрудированный отец, успей он пролистать брошюры резиденций для пожилых людей прежде, чем болезнь Альцгеймера превратила его в овощ и обрекла на жалкое существование в богадельне, где он теперь с утра до вечера сидит перед телевизором, смотрит мультканал и пускает слюни. Кто мог подумать, что его, бывшего дипломата, ждет столь бесславный конец…
Если выйти из дома пораньше, во рту чувствуется резкий вкус озона. "С парковкой здесь все в порядке, - сказал бы отец в прежние, доальцгеймеровские времена, случись ему составить мне компанию в утренней прогулке по заплеванной жвачкой набережной. - В твоем положении, Габриэль, это очень кстати". Сохранил бы он столь высокое мнение до вечера - неизвестно. Хедпорт расположен недалеко от Евротуннеля, и среди местного населения много нелегальных иммигрантов, беженцев, претендентов на политическое убежище - словом, того неимущего контингента беззвездных гостиниц, в чей адрес регулярно высказывается местный "Курьер", выражая мнение "коренных жителей", прошедших все стадии между усталым сочувствием и патологической нетерпимостью - или, пользуясь словами авторов статей, "понятным негодованием". К исходу дня из переполненных мусорных баков изливаются потоки картонных стаканчиков, бульварного чтива, смятых пивных банок и коробочек из-под гамбургеров, раскрытых, как створки устриц, - шелухи всего того, чем живы британцы. В сумерках по раскаленным улицам бродят облезлые лисы, ищут, чем поживиться.
Теперь мои будни проходят в двух километрах от города, за сетью склонных к тромбозу дорог и непроходимых развязок. Обогните пустырь вдоль Ист-роуд; поезжайте мимо склада матрасов, апостольской церкви "Тихая гавань", завода по производству топливных элементов и стройки, где, по слухам, скоро вырастет первая многоэтажная свиноферма; сверните направо у опоры ЛЭП, которая под определенным углом смахивает на лихого наездника, оседлавшего "Мир кожи", и увидите скромную вывеску у моего нового места работы.
Странно, что это здание не снесли еще давным-давно. Построенный в начале двадцатого века, белый особняк за электрифицированной оградой похож на остов прогулочной яхты, севшей на мель среди зарослей араукарий , кипарисов и пальм - результатов эдвардианской моды и Гольфстрима. Когда-то здесь был санаторий, в который приезжали ради целебного морского воздуха, но со временем белый кирпичный фасад и стены разбросанных по территории вспомогательных корпусов растрескались, словно куски окаменевшего марципана. По изъязвленным ржавчиной балконам, узорным решеткам и беседкам вьются побеги жимолости и глицинии. Кажется, войди и увидишь Спящую красавицу - в музейной витрине, где-нибудь сразу за стойкой администратора, - но, увы, внутри посетителя ждут лишь потемневшие резные панели и лепные розетки, цепляющиеся из последних сил за облезлую штукатурку. Цивилизация в виде ароматизированных свечей сюда еще не добралась, и здешним стенам приходится довольствоваться запахами домашнего производства. Основная нота - хвойный "Глейд", мужественно сражающийся с "Туалетным утенком", древесной трухой и горько-сладким химическим запахом душевных страданий.
Добро пожаловать в Оксмитскую психиатрическую клинику для несовершеннолетних преступников, в стенах которой содержится сотня самых опасных детей страны.
В том числе Бетани Кролл.
Из окон моего кабинета видна шеренга белых ветряков, похожих на погруженные в море стильные миксеры. Я любуюсь изяществом их линий, их скромной грацией. Иногда у меня даже мелькает мысль: надо б нарисовать, - но порыв слишком абстрактен, слишком далек от той части моей души, которая еще как-то функционирует. Я часто бездумно наблюдаю за тем, как плавно, как безотказно реагируют они на ветер. Порой, маясь от тоски и безделья, я повторяю их движения с той разницей, что моя цель - не накопить энергию, а выплеснуть. Поймав свое отражение в зеркале - волосы, рот, глаза, четкий абрис лица, - разглядываю себя, холодно и без малейшего тщеславия. Моя внешность, какой бы она ни была, меня больше не интересует. Она меня не спасла.
С Бетани Кролл я знакомлюсь на третьей неделе моего шестимесячного контракта: считается, что я замещаю Джой Маккоуни, ушедшую в "бессрочный отпуск" - то есть, скорее всего, уволенную за какую-то загадочную провинность. Мои новые коллеги об этой истории предпочитают помалкивать. В местах, заработавших репутацию человеческой помойки, мало кто задерживается надолго; почти весь здешний персонал работает по временным контрактам. Престижной эту работу не назовешь. Ходят слухи, что бюджет снова урежут, и в результате Оксмитскую больницу могут попросту закрыть. Но теперь, когда у меня отняли "жизнь в окопах", как говорили в реабилитационном центре, мне выбирать не приходится. За неимением долгосрочных планов, рассуждала я, уговаривая саму себя в необходимости переезда, лучше временный контракт в незнакомом городе, чем никакого - в родном.
В бывшем кабинете Джой Маккоуни, среди сломанных степлеров и древних картонных стаканчиков, обнаруживается полузасохший паучник в горшке и рядом - открытка. Самая обычная, "на все случаи жизни". Внутри мелким почерком и, похоже, в спешке нацарапано загадочное послание: "Джой, за то, что поверила". Поверила во что? В Бога? В разрешение ближневосточного кошмара? В бредовые фантазии кого-нибудь из пациентов? Подпись неразборчивая. Терпеть не могу паучники. Но что-то - наверное, мой немощный внутренний Будда - не позволяет мне походя погубить живое существо, сколь низко оно ни стояло бы в природной иерархии. "Живи, - решаю я. - Черт с тобой. Только не думай, что я стану с тобой цацкаться". Оказывается, кофе плесневеет даже под пластиковой крышкой. Выплескиваю мерзкую жидкость на твердую, как цемент, землю. Стаканчик летит в мусор, к открытке.
Я человек черствый.
Сопоставив случайные обмолвки моих вечно спешащих коллег, я довольно скоро поняла: Бетани Кролл поручили мне потому, что остальные с ней связываться не хотят. Мне же, как новичку, выбирать не приходится. Все, кто занимался ее лечением до сих пор, единогласно заключили: "безнадежна". Все, кроме Джой Маккоуни: ее записей в папке не обнаружилось - вполне возможно, что она их попросту не вела. Тот факт, что Бетани Кролл попала в список моих пациентов, меня не тревожит, но и особого энтузиазма не вызывает. После аварии мое отношение к физической агрессии изменилось: теперь я предпочитаю избегать ее любой ценой и сделала все возможное, чтобы себя оградить. Только волосы - моя краса и гордость - так и остались опасной для жизни длины. Впрочем, раз мне предстоит общаться с Бетани Кролл, наведаться в парикмахерскую, вероятно, все же придется: если верить истории болезни, моя новая подопечная в плане агрессии относится скорее к экстремистам.
За десять лет работы с несовершеннолетними психопатами я успела привыкнуть к таким историям, как у Бетани Кролл, и все же полицейские отчеты об убийстве ее матери будят во мне знакомую тошноту, нечто вроде морального зуда. Красочные полицейские снимки заставляют меня болезненно сморщиться, поднять глаза к окну и задаться вопросом: какого нужно быть склада, чтобы пойти в судебную медицину? Кроме далеких ветряков, утешить взгляд здесь больше нечему. Поблескивающий на пустом баскетбольном поле асфальт, шеренга мусорных баков, за электрифицированной оградой - рощица, вид которой задевает во мне степную, первопоселенческую струну жалости к себе. Когда я впервые зашла в этот кабинет, у меня было мелькнула мысль поставить на стол фотографию Алекса - "Смеющийся альфа-самец крутит рулетку", а рядышком выстроить свое семейство: "Покойная мать щурится на усеянном галькой пляже", "Брат Пьер с разрешившейся от бремени женой и близнецами мужского пола" и "Дееспособный отец сражается с кроссвордом из "Дейли телеграф"". Но я вовремя поймала себя за руку. К чему мне ежедневные напоминания о том, что я благополучно оставила позади? И потом, коллеги начнут задавать вопросы, и в результате я выставлю себя или извращенкой, или грубиянкой - в зависимости от настроения, которое меняется с головокружительной быстротой. Воспоминания о прошлом - с вытекающими из них мыслями о будущем - начинаются с таких вот безобидных, анестезированных виньеток. Однако стоит зазеваться, и они быстро срастаются в злокачественные короткометражки в жанре "нуар", подсвеченные сожалениями - этим врагом всех жертв обстоятельств. Если бы да кабы… Душевного здоровья ради мысленно прошу прощения у Алекса и погребаю его в ящике стола, рядом с припрятанной на черный день бутылкой "Лафройга" и маленьким самодельным прессом для засушивания цветов - подарком бывшего пациента, впоследствии повесившегося на бельевой веревке.
Ящик счастья.
Перед тем как подняться в комнату с напыщенно-казенным названием "Кабинет творчества", пролистываю остаток истории болезни Бетани Кролл, откладывая на потом записи о медикаментозном режиме и результатах общих осмотров.
Факты шокируют. Два года назад, пятого апреля, во время пасхальных каникул Бетани Кролл неожиданно набросилась на свою мать, Карен Кролл, и заколола ее отверткой. Откуда в щуплой четырнадцатилетней девочке взялись силы, чтобы совершить это зверство, остается загадкой, хотя сомнений в вине Бетани ни у кого не возникло: дом был заперт изнутри, а на оружии остались многочисленные отпечатки ее пальцев. Отец, проповедник-евангелист, утром того дня уехал в Бирмингем, на конференцию о пророчестве. Всего за час до трагедии он разговаривал по отдельности и с женой, и с дочерью. По его показаниям Карен жаловалась на плохой аппетит девочки, а сама Бетани - на сильную головную боль. Мать включила громкую связь, и по семейной традиции они помолились все вместе.
Вечером, в одиннадцатом часу, соседка услышала громкие крики и подняла тревогу, но ко времени прибытия полицейских Карен Кролл была уже мертва. Дочь обнаружили рядом с трупом - девочка лежала на полу, в позе зародыша. На этой фотографии лица Бетани не видно, зато видна та половина лица ее матери, которая не залита кровью. И отвертка, так глубоко ушедшая в глазницу, что торчит только желтая ручка - под странно лихим углом, как будто обычная вилка, которую посреди обеда воткнули в кусок жаркого, да так и забыли. Лужа крови подернулась пленкой, и кажется, что на полу разлита акриловая краска. На другом снимке, сделанном сверху, показано открытое мусорное ведро. Внутри, как поясняет отчет, лежат "остатки сожженной Библии короля Иакова". Врач, осмотревший Бетани сразу же после трагедии, обнаружил на ее теле свежие синяки. Особенно пострадали предплечья и оба запястья, из чего полиция сделала вывод о том, что жертва отчаянно защищалась.
На следующей странице я нахожу менее мрачный портрет Кроллов. Эта фотография снята за год до того, как распалась семья: темноволосая девочка с остреньким личиком и родители - красавец-отец и его бледная, худощавая жена. У всех троих на лицах застыла широкая улыбка. Шире всех улыбается Бетани: скобки на ее зубах - первое, что бросается в глаза на этом снимке.
Несчастье бывает разное, думаю я. Но иногда и счастье - реальное или мнимое - оказывается на поверку таким же ограниченным и бесполезным, как нарочитые улыбки. "Способная, но неуправляемая" - так отзываются о Бетани школьные учителя. Если читать между строк, выходит, что, подобно многим детям своего поколения, эта девочка - типичный продукт минувшего Десятилетия, которое запомнится как время дефицита продуктов, массовых демонстраций протеста и катастрофически разросшейся войны на Ближнем Востоке. В случае Бетани к этому списку следует добавить не менее впечатляющий рост движения "Жажда веры", последовавший за крахом мировой экономики: непокорная дочь проповедника, взбунтовавшаяся против навязанных родителями догм воинствующего христианства. В школе она вела себя хулигански и, вероятно, вступала в половые связи с мальчиками, но к урокам относилась внимательно и проявила неплохие способности к естественным наукам, рисованию и географии. Явных признаков психического расстройства за ней не замечали, хотя на собрании в конце весеннего триместра некоторые преподаватели выразили беспокойство по поводу "подавленного состояния" девочки.
Пролистываю страницы до следующего раздела, в котором обнаруживается заключение доктора Уоксмана, судебного психиатра. Отчет пространный, но картина из него вырисовывается довольно ясная. Защитный механизм, сработавший в сознании Бетани сразу же после убийства, оказался столь же радикальным и эффективным, как ампутация, выполненная военным хирургом: девочка потеряла память. Своей вины она не отрицала, но настаивала, что не помнит ни самого события, ни причин, толкнувших ее на столь отчаянный поступок. С потрясенным отцом, вернувшимся из Бирмингема, она разговаривать не захотела, и отказ повлек за собой вереницу гнетущих эпизодов. "Среди тех, кто пережил травму, избирательная амнезия как форма защиты - явление нередкое, - пишет Уоксман, - и встречается не только у жертв, но и у преступников". Передав девочку в руки оксмитских врачей, эксперт выразил надежду на скорейшее излечение пациентки и переключился на следующее дело.