Долгая пауза повисла в сумеречно освещенном кабинете. Такие паузы умеют строить только Станиславский и наш президент Борис Николаевич — эмоциональная дыра, когда конец прошлой фразы забыт, а новая еще не придумалась.
— Ты боишься? — спросил Сергей.
— Нет, — покачал я головой.
Как это можно объяснить? Я ведь действительно не испытываю страха. Какое‑то совсем другое, противное чувство, ощущение опасности, животной тревоги…
— Вообще‑то меня несколько раз пытались убить. Да руки коротки, — сказал я.
— А почему ты думаешь, что Кот хочет убить тебя? — Серега пристально всматривался в меня, словно психиатр, принимающий решение: симулянт или полный чайник?
— Я знаю.
— Но вы же были как братья?! Мы же друзья были! — почти крикнул Ордынцев, и я услыхал тоску и боль.
Я неопределенно хмыкнул:
— Выражаясь научно, бизнес и дружба — явления разнохарактерные. Как соленое и квадратное… К сожалению, у богатых не бывает друзей.
— Из‑за этого ты меня вызвал в Москву? — Серега помолчал, подумал и ответил себе на собственный вопрос: — Да.
Он сделал большой глоток коньяка, откусил кусочек меренги, простодушно спросил:
— Посоветоваться со мной не хотел?
— Нет.
— Ну там, знаешь, как бывает — спросить моего согласия?
— Нет, Серега, времени нет советоваться. Я не сомневался, что ты согласишься.
А он смотрел на меня с искренним удивлением:
— Но почему? Почему ты так уверен?… Ведь дело это…
Я перебил его:
— Потому что так будет правильно! Серега, ты уж поверь мне! Я — системный математик, а по профессии — бизнесмен. Я оцениваю ситуацию проверенными формулами, где вместо непредсказуемых человеческих чувств подставлены цифры реальных фактов…
— И в какую формулу ты подставил мое неполученное согласие? — спросил он без подначки, без вызова. С каким‑то грустным любопытством.
Я катал по столу стакан, раздумывая, как объяснить внятно невероятную сложность происходящего, и, понимая невозможность растолковать что‑либо даже близкому и любящему человеку, медленно и жестко сказал:
— Это очень длинная формула. Если ее записать на бумаге, получится занимательный роман…
— А если коротко?
— Коротко не получится, — вздохнул я. — Но решение любой проблемы — это поиск разумного равновесия включенных в нее интересов. Серьезный бизнесмен способен разрушить глупый парадокс, будто овцы не бывают целы, если волки сыты…
— А еще проще? — досадливо переспросил Серега. — Излагай на моем, на ментовском уровне.
— Не придуривайся! — поморщился я. — Будет ужасно, если моя ретивая служба безопасности пристрелит Кота…
— Это будет ужасно, — согласился Ордынцев, глотнул коньяка и сочувственно вздохнул. — Я думаю, что твоя служба безопасности не пристрелит Кота. Промахнутся…
— Мне кажется, ты их недооцениваешь.
— Возможно, — развел руками Серега. — Я ведь их не знаю. Но насколько я знаю Кота, он не даст им прицелиться.
— Хочешь сказать, что скорее Кот пристрелит меня? — спросил я его с интересом.
— Я это допускаю, — мотнул башкой Сергей.
— Это будет еще хуже, — сказал я, а Серега откровенно заухмылялся. — Что ты смеешься, дурачок! Я кормлю около миллиона человек. Умру, и вмиг разрушится все, что я построил. Нельзя мне умирать, нельзя…
— Это я понимаю! — засмеялся снова Сергей.
— Совершенно нельзя и абсолютно неохота! Но я‑то тебе зачем сдался?
— Встать между Котом и мной.
— Заманчивое предложение, ничего не скажешь! И как ты это себе представляешь?
— Я возьму на жесткую сворку свою службу безопасности, а ты найдешь Кота и прикроешь меня, — твердо сказал я.
— А что обо всем этом скажет мое начальство? — поинтересовался Серега.
— В подробности мы их посвящать не станем, а в принципе они охотно поддержат твои усилия. Я говорил с твоим министром.
Ордынцев растерянно смотрел на меня.
— Знаешь, Сань, я, наверное, маленько зажился за рубежами. Что‑то я не врубаюсь во многие вещи…
— А что тут врубаться? Одним звонком я могу поднять сто лучших сыскарей страны. Завтра могу вызвать охрану из агентства Пинкертона. Но мне нужен ты…
— Лучше всех, что ли? Тоже мне — комиссара Мегрэ сыскал!
— Не знаю, может быть, ты и не лучший. Но ты — единственный, кому я доверяю. И единственный, кому поверит Кот Бойко…
Водила оборачивался ко мне и озабоченно спрашивал:
— Так мы же здесь уже были никак?
— Нет, тут мы не были… Обман зрения — тут ведь все дома и кварталы одинаковые.
И поношенная, серая, как крыса, «шестерка» продолжала петлять в лабиринте жилых коробок спального района Теплый Стан. Ночь, неуверенные огни желтых фонарей, пусто и тихо на улицах, сонно шелестит тополиная листва в скверах, редкие освещенные окна в домах — в спальном районе спят.
Решив, что теперь водила и на Страшном суде не сможет показать, где я вылез, скомандовал остановку:
— Эй, земеля, тормози лаптем! Приехали… Тут, на уголке, прижмись.
Протянул деньги, водила быстро пересчитал, восторженно заблекотал:
— Ну‑у, побаловали, господин хороший! Спасибо!
— На здоровье! — Я выбрался из тесной машинки со своим здоровенным баулом.
— Рад помочь развитию малого бизнеса столицы.
— Да какой там бизнес! — усмехнулся водитель. — Я, вообще‑то говоря, инженер. Смех сказать — сплошная вялотекущая бедность… Вот эта лошадка только и кормит!
— Не грусти, мы еще увидим небо в алмазах. Якутских… — пообещал я ему уверенно и попер свою неподъемную сумку к дому.
Водитель, до глубины инженерной души растроганный «бетимпексовскими» деньгами, высунувшись из окна, крикнул:
— Вы хоть номер корпуса знаете, подъезд? А то давайте помогу…
— Да вон он, тут он, родимый… — показал я рукой и открыл дверь подъезда.
«Шестерка» завизжала своим раздолбанным сцеплением, сорвалась с места и помчалась по длинному пустому проезду с такой скоростью, будто ночной инженер‑извозчик опасался, что я могу вернуться и отобрать деньги безвременно усопшего сторожевого мерина Валеры.
А я долго глядел ему вслед через стекло входной двери, дождался, пока габаритные огни машины исчезли из виду, и вышел из парадного снова на улицу. Огляделся, прислушался — было тихо и пусто. Тогда пошел через дорогу в другую сторону — к домам напротив.
В непроницаемо черной тени большого мусорного контейнера я остановился, достал из кармана сотовый телефон. Замечательная игрушечка! Включил, нажал светящиеся кнопочки цифр. В маленьком пластмассовом тельце бушевала тайная, удивительная жизнь — он тихонько попискивал и шуршал, он испускал невидимые трассирующие очереди сигналов, которые неощутимыми, но очень прочными нитями должны были меня с кем‑то связать, мне что‑то навязать и как‑то круто повязать.