Замечательная игрушечка! Включил, нажал светящиеся кнопочки цифр. В маленьком пластмассовом тельце бушевала тайная, удивительная жизнь — он тихонько попискивал и шуршал, он испускал невидимые трассирующие очереди сигналов, которые неощутимыми, но очень прочными нитями должны были меня с кем‑то связать, мне что‑то навязать и как‑то круто повязать. Потом на зеленоватом подсвеченном экране всплыли четкие цифры: 717‑77‑77.
Гудок, еще гудок, и как через треснувший картон — приволокли ко мне электронные ниточки хрипловатый голос:
— Слушаю…
— Николай Иваныч, прости, это тебя Кот Бойко беспокоит… Ты велел звонить, если что…
— Что‑нибудь случилось? — В его голосе полыхнула тревога.
— Как тебе сказать… Парню твоему, Валерке, плохо стало…
— В каком смысле?
— В прямом. Мне кажется, он умер…
— Что‑о? — Электрончики в трубке возбухли в алый, кипящий гневом и испугом шар.
— Что слышал. Сначала был очень здоровый, а потом стал совсем мертвый…
Николай Иваныч помолчал несколько минут, в телефоне, как в трубочке стетоскопа, было слышно его тяжелое сдавленное дыхание, потом грозно спросил:
— Ты понимаешь, что ты натворил? — И говорил он так сердито и так страшно, что я испугался, как бы телефончик от такой страсти не разлетелся мелкими дребезгами.
— Нет. Не понимаю.
— Вот и мне кажется, что ты этого не соображаешь. Ты где? Надо срочно встретиться!
— Прекрасная мысль! Я уже соскучился по тебе, — засмеялся я вполне доброжелательно. — Мне вообще нравится, что ты такой умный. Жаль, меня за полного козла держишь — Да ты послушай меня!… — крикнул он.
— Остановись! — сказал я быстро, как плюнул. — И не продавай мне больше ситро за шампанское. Ты меня с кем‑то спутал. Слушай внимательно: ты пошли чистильщиков в гостиницу, пусть номер приберут, намарафетят все это поганище. «Бетимпексу» и тебе лично такая вонь без надобности. А меня ты не отлавливай — произойдет большая бяка…
— Ты черный, страшный человек, — жалобно‑зло сказал Николай Иваныч. — Плохо кончишь…
— Не преувеличивай! — усмехнулся я. — Мы все кончим более‑менее одинаково… А засим, как говорят на автоответчике, абонент временно недоступен…
Он что‑то там разорялся еще, телефончик прыгал в моей руке. Он был живой. Он брызгал в меня электронными слюнями. Маленький, а злой какой! С размаху бросил я его на асфальт, для верности топнул по трубочке каблуком, поднял расплющенный корпус и швырнул в мусорный контейнер.
И с легким сердцем пошел я в непроницаемый сумрак бесконечных, соединяющихся друг с другом дворов.
МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
СРОЧНОЕ СПЕЦСООБЩЕНИЕ
От оперативного дежурного ГУВД г. Москвы Около двадцати одного часа на Московской кольцевой автомобильной дороге в районе сорок шестого километра совершено нападение на милицейский конвой, этапирующий из аэропорта «Шереметьево‑2» экстрадированного из Франции преступника, гражданина России Василия Смаглия По имеющейся неподтвержденной информации с места происшествия, начальник конвоя подполковник Фомин и три сопровождавших Смаглия офицера погибли.
Арестованный Василий Смаглий скончался в машине «скорой помощи». По показаниям очевидца на месте происшествия, нападение было осуществлено тремя машинами: «опелем‑астра», полу фургоном «Газель» и неустановленной марки большим тяжелогрузным грузовиком. Государственные номерные знаки автомобилей не установлены. Экипаж автомобиля сопровождения ГИБДД — старшие лейтенанты Жуков и Орешкин — тяжелоранены и доставлены вертолетом санитарной авиации в госпиталь Министерства внутренних дел.
Вся поступающая информация будет незамедлительно передаваться в министерство.
Ответственный оперативный дежурный по г. Москве полковник Н. Сорокин
Москва, 21 час 27 минут 15 июля 1998г.
Сашка без стука открыл какую‑то дверь — просторный, в строгой офисной красоте кабинет. Непрерывно дышит, тихонько пощелкивает компьютер, стрекочет‑выщелкивает распечатанные странички принтер, радиоприемник на милицейской волне хриплой скороговоркой, отрывистыми позывными создает постоянный негромкий бурчащий шум.
И во весь этот деловой интерьер был очень точно вписан крепкий, военно‑выправленный мужик в партикулярном темно‑сером костюме с очень знакомым лицом. Ба‑а! Не может быть!…
— Привет, Кузьмич! Привел к тебе своего старого дружка. — Серебровский сделал шаг влево, пропустил меня вперед, и я в некоторой растерянности остановился посреди кабинета, неуверенно прикидывая — поручкаться, откозырять, заключить в объятия?
— Здравия желаю, товарищ генерал‑лейтенант, — сказал я вяло.
Цивильный генерал подошел, обнял за плечи, с ласковой усмешкой сказал нараспев:
— Запаса, Сережа, генерал‑лейтенант запаса. Пенсионерить скучно и неуютно Вот я здесь у Александра Игнатьевича и пребываю на покое…
Этот ласково‑мягкий тон напряг меня — генерал Сафонов похож на закончившего с отличием церковное училище матерого бульдога.
— Ну‑ну, не прибедняйся, Алексей Кузьмич! — со смешком заметил Серебровский. — На покой только архиереи безгрешные уходят. А ты у нас, как бронепоезд, — на запасном пути…
— Как я погляжу, — сказал я ему, — у вас тут черт не разберет, где пути магистральные, а где — запасные…
— Фу, Серега, не говори, как иностранец, — «у вас», «у нас»! — все так же мягко, но очень уверенно поправил меня Алексей Кузьмич. — У нас! Только «у нас»! Здесь все радости и горести — все наши…
— И не вздумай спорить, Верный Конь! — хлопнул меня по плечу Сашка. — Кузьмич — вице‑президент и шеф службы безопасности. Он, как бывший замминистра, знает столько, что и мне не все сообщает… А, Кузьмич, правильно говорю?
Серебровский пронзительно вперился в генерала, смотрел без улыбки, и нельзя понять было, шутит он шутки или всерьез предупреждает его.
— Обижаешь, Александр Игнатьич! — притворно возмутился генерал. — Мусором, пустяками стараюсь тебе голову не засорять, зря нервы не трепать.
— Ага, я так и понимаю это, — процедил Серебровский. — Я схожу в дилинговый зал, а вы тут пока пошепчитесь…
— Сердится, — мотнул головой Кузьмич в сторону закрывшейся двери и тяжело вздохнул. — Конечно, прав он, крупный кикс мы сделали…
— В чем? — поинтересовался я.
— Проблема у нас, — озабоченно забурчал Кузьмич. — Недоглядели мы Кота Бойко.
— То есть?
— Ему еще два года сидеть было. Год, десять месяцев, двенадцать дней. Там он у нас был под приглядом, — вздохнул Сафонов.