— Винтовку, винтовку забери… И прикладом его…
Один из силуэтов взмахнул винтовкой.
Севка бросился вперед, в голове звучал его собственный беззвучный истошный крик, требовавший бросить все и бежать, спасаться, но что-то гораздо более сильное, чем инстинкт самосохранения, заставило Севку подбежать к тому, кто был с винтовкой, и в упор, почти приставив ствол револьвера к голове, нажать на спусковой крючок.
Спуск был тугой, рука дрогнула, и выстрел прозвучал неожиданно даже для Севки. Вспышка осветила коротко остриженный затылок и почти ослепила Севку.
— Орлов, ложись! — заорал Севка, хватая револьвер двумя руками, как в американском кино. — Ложись!
— Есть! — прозвучало в ответ, и Севка стал стрелять по теням, замершим в двух шагах от него.
Теней было всего три. Это были не люди — просто три плохо различимых в сумерках мишени, вырезанных из серого картона. И не было ничего сложного в том, чтобы всадить в каждый из них по пуле.
Раз-раз-раз…
С третьей мишенью Севка поторопился, нажал на спуск слишком рано, промазал, картонная фигура вдруг ожила и побежала прочь, к дороге.
— Не упускай! — крикнул Орлов. — Не упускай!
Севка попытался прицелиться, но не увидел мушки револьвера, было слишком темно.
Он наугад трижды выстрелил в сторону бегущего, но не попал.
Орлов вскочил и бросился за убегающим.
Севка подумал, что нужно достать из полевой сумки патроны и перезарядить револьвер. Достать патроны и перезарядить…
Снизу, из-под самых ног, послышался звук, тонкий, почти мелодичный. Стон. Кто-то из тех, в кого стрелял Севка, все еще был жив. Он стонал и пытался ползти. Или просто скреб землю, все еще не веря в то, что умер.
Орлов нагнал пленного. Севка не видел, что именно там происходило, слышал только, как кто-то пронзительно закричал. Крик прокатился по полю, взлетел к темному небу и погас.
И шевеление на земле у ног Севки тоже прекратилось.
«А сумка осталась под деревом, — отстраненно подумал Севка. — Там, возле березы». А еще Севка подумал, что только что убил человека. И не одного. Подумал и с ужасом замер, ожидая, что сейчас к горлу подступит тошнота, а чувство вины и ненависти к самому себе заполнят его сознание…
Сумка и патроны. Это было гораздо важнее, чем коротко остриженный затылок, освещенный вспышкой выстрела.
— А ты у нас герой. — Орлов подошел к Севке и хлопнул его по плечу. — Я уж думал — все…
— Что — все?
— Что тут мне и смерть пришла. Успел даже огорчиться немного… — Орлов высморкался. — Вот, нос мне, кажется, погнули… Честно — я не думал, что выживу. Неприятное, скажу тебе, чувство… Только подумать, я — и промазал трижды. Трижды — и почти в упор… А ты — молодец. Считай, что мы квиты.
— «Квиты» по-украински значит цветы, — сказал Севка. — Цветочки.
— Тоже вариант. — Орлов несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. — Ладно, нужно уходить. У тебя как с патронами?
— Пачка в сумке.
— Это хорошо. У меня еще один магазин. И все. Еще одна такая выходка с нашей стороны, и даже застрелиться будет нечем. — Орлов нагнулся, голос стал глухим. — Где тут моя винтовка? К ней у меня еще четыре обоймы…
Севка шагнул к рощице, споткнулся обо что-то мягкое и чуть не упал. Осторожно переступил через покойника.
Пока искал сумку и фуражку, Орлов собрал свое имущество.
— Слышь, Орлов, ты не можешь перезарядить мой револьвер? — попросил Севка.
— Руки дрожат? Ладно, бывает.
— Руки дрожат? Ладно, бывает. Ты вообще неплохо держишься. Когда я своего первого убил, мне совсем плохо было.
Орлов взял у Севки «наган», выбил на ощупь из барабана гильзы, потом разорвал пачку с патронами, часть вставил в барабан, а остальные отдал Севке. Тот ссыпал их в карман галифе.
— Все, — сказал Орлов. — Нам пора. Общее направление — на северо-восток. Шагом марш.
И они пошли.
Идти было не очень удобно, земля была неровной, километра через два Севка чуть не сверзился в воронку посреди поля. То ли прилетел шальной снаряд, то ли самолет случайно сбросил бомбу, решил Севка.
Часа через полтора они добрались до леса. Идти стало еще труднее. Лес был густым, с богатым подлеском, с низкими ветками, норовившими расцарапать лицо или хотя бы сбить фуражку. Пришлось ее снять и нести в руке.
— Так. — Орлов остановился, Севка, уже давно ничего не различавший, натолкнулся на него и замер. — Так мы далеко не уйдем, как полагаешь?
— Полагаю… — сказал Севка, осторожно потрогав свежую царапину на щеке.
— Значит, привал до восхода. Располагайся.
— Где?
— Там, где стоишь, — ответил Орлов. — Падай.
Севка сел. Потом лег, под локтем хрустнула ветка.
— Смотри не напорись на сучок или корень, — посоветовал Орлов. — Как самочувствие?
— Нормально. Нет, правда, нормально, — торопливо добавил Севка, которому в молчании старшего лейтенанта померещилась ирония.
Севка хотел добавить что-то энергичное, типа «все пучком» или, там, «круто», но подумал, что фраза может оказаться непонятной для Орлова. Лучше говорить на литературном языке, без всяких там неологизмов, арготизмов и прочих новоделов.
— А чего они на нас бросились? — спросил, немного помолчав, Севка.
— Убить хотели, — ответил Орлов. — Ты что, сам не понял?
— Это я понял, но почему?
— Знаешь, товарищ младший политрук, ты меня удивляешь. Нездешний ты какой-то. Хотя, с другой стороны, ты же, как политработник, должен всех делить по классам. Вот ты по происхождению кто?
— Мама — учитель. Отец… Отец — журналист, — честно ответил Севка, надеясь, что не придется объяснять старшему лейтенанту, откуда в советском Харькове могла взяться газета «Харьковские губернские ведомости».
Можно было сказать, что отец работал ответственным секретарем в «Вечерке», но черт его знает, была эта газета до войны или нет.
— А у меня — отец военный, а мать… Мать не работала. То есть классово мы с тобой принадлежим к прослойке. Где-то между рабочим и колхозницей. И защищаем власть рабочих и крестьян. Так?
— Так.
— А рабочие и крестьяне, как мы с тобой обнаружили, не так чтобы горят желанием эту свою власть защищать. Так?
Севка промолчал.
— Да все так, — засмеялся Орлов. — Такая путаница замечательная получается, обхохочешься.
— Но ведь не все же…
— Не все. Тут ты совершенно прав. Но разве это значит, что те, кто вот там, на дороге, ждал немцев, чтобы второй раз сдаться в плен… они что, сильнее хотят жить, чем те, которые умирают в окопах? Честно умирают? В империалистическую… В империалистическую войну та же чушь была. Под конец, в революцию. Одни продолжали воевать за родину, другие призывали все бросить ради идеи… А третьи… Третьи просто решили выжить… — Голос Орлова стал задумчивым. — Вот эти третьи…
— А тебе сколько лет? — спросил Севка.