Притворяясь, что не замечает Франка, он направляется к стойке и со вздохом облегчения взбирается на высокий табурет.
- Кто это? - спрашивает Мицци.
- Тебе-то что?
Почему-то она инстинктивно опасается Кромера. Тот смотрит на них, в особенности на нее, сквозь дым сигары, когда девушка склоняется над тарелкой, он пользуется случаем и подмигивает Франку.
Машинально, может быть, ради приличия, чтобы не встречаться взглядом с Кромером, она принимается за еду, причем так сосредоточенно, что не оставляет ничего, кроме костей. Сало - и то съедает. Вытирает тарелку хлебом.
- Сколько лет твоему отцу?
- Сорок пять. А что?
- Я дал бы ему все шестьдесят.
Франк догадывается, что на глазах у нее взбухают слезы, которые она старается удержать. Догадывается, что в ней вскипает гнев, борющийся с другим чувством, что ей хочется бросить спутника, гордо выпрямиться, уйти. Вот только найдет ли она выход?
Кромер в крайнем возбуждении бросает Франку все более красноречивые взгляды.
И тогда Франк утвердительно кивает.
Уговорились.
Тем хуже!
- Будут еще пирожные мокко.
- Я сыта.
- Тимо, два мокко.
Тем временем Хольст ведет трамвай, и большой фонарь - кажется, будто он укреплен у вагоновожатого на животе, - таранит темноту, заливая желтым светом снег, прорезанный двумя черными блестящими полосками рельсов. Жестянка стоит, наверно, рядом с рукояткой контроллера. Иногда Хольст откусывает и медленно разжевывает кусочек хлеба от прихваченного с собой ломтика, на ногах у него войлочные бахилы, подвязанные веревочками.
- Ешь.
***
- Ты уверена, что вправду меня любишь?
- Как ты смеешь сомневаться?
- А если я предложу тебе уехать со мной? Согласишься?
Она смотрит ему в глаза. Они в квартире Мицци, куда он проводил девушку. Она не сняла ни пальто, ни шляпку. Старикан у форточки наверняка навострил уши. Сейчас он явится, и времени у них в обрез.
- Ты хочешь уехать, Франк?
Он качает головой.
- А если я попрошу тебя со мной спать?
Он нарочно выбрал слово, которое обязательно ее резанет.
Она по-прежнему смотрит ему в лицо. Можно подумать, ей страстно хочется, чтобы он заглянул в самую глубь ее светлых глаз.
- Ты этого хочешь? - выдавливает она.
- Не сегодня.
- Скажи, когда захочешь.
- За что ты меня любишь?
- Не знаю.
Голос у нее неуверенный, взгляд становится чуточку уклончивым. Что она собиралась сказать? На языке у нее явно вертелось не то. франк хотел бы знать что, однако настаивать не решается. Он побаивается того, что может услышать. Возможно, он ошибается, но готов поклясться, хотя это глупо: у него нет никаких оснований думать так, - да, готов поклясться, что она чуть не выпалила: "За то, что ты несчастен".
Это не правда! Он не позволит ей, не позволит никому думать так! Но почему все-таки она прилипла к нему?
Сосед задвигался. За дверью слышно его дыхание. Он колеблется - постучать или нет. Наконец стучит.
- Извините, барышня.
Это опять я.
Девушка невольно улыбается. Пробурчав "Всего доброго!", Франк уходит. Но отнюдь не домой. Сломя голову он скатывается по лестнице и направляется к заведению Тимо.
- Сегодня ночью? - чуть ли не пуская слюну, осведомляется Кромер.
Франк жестко глядит на него и сухо роняет:
- Нет.
- Что с тобой?
- Ничего.
- Передумал?
- Нет.
Он заказывает выпивку, но пить ему не хочется.
- Когда же?
- Во всяком случае, не позже воскресенья: с понедельника у ее отца утренняя смена, и по вечерам он дома.
- Говорил с ней?
- Ничего ей не надо знать.
- Не понимаю, - трусит Кромер. - Ты хочешь?..
- Да нет. У меня свой план. Придет время - объясню.
Глаза у Франка стали как щелочки, голова болит, он то и дело вздрагивает, как бывает, когда начинается грипп.
- Зеленую карточку принес?
- Завтра утром пойдешь со мной за ней в канцелярию.
А теперь пора заняться часами.
Зачем незадолго до полуночи Франку понадобилось шляться по улице, чтобы увидеть, как вернется Хольст?
Ночевать домой он, однако, не идет, хотя и не предупредил Лотту, и довольствуется диваном Кромера.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Отец Мицци
1
Минна болеет. Ее уложили на раскладушке, обычно оставляемой для Франка, и в зависимости от времени суток переносят из комнаты в комнату: в этом доме места для больных не предусмотрено. Отправить Минну к родным в таком состоянии нельзя, вызвать к ней врача - тоже.
- Опять Отто Шонберг! - жалуется Лотта сыну.
Фамилия этого типа не Шонберг, зовут его тоже не Отто. Здесь клиентам обычно дают псевдонимы, особенно людям известным, вроде Шонберга. У него уже внуки.
От него зависят тысячи семей, на улице с ним боязливо раскланиваются.
- Всякий раз обещает мне вести себя поприличней и всякий раз принимается за свое.
А Минна валяется с красной резиновой грелкой, ее таскают из комнаты в комнату, она подолгу отлеживается на кухне, и вид у нее при этом сконфуженный, как будто случившееся - ее вина.
В довершение всего - история с зеленой карточкой, потребовавшая долгой беготни: в последний момент понадобилась еще куча бумаг и пять фотографий вместо трех, принесенных Франком.
- Как получилось, что вы носите материнскую фамилию - Фридмайер? Вам следовало бы именоваться по отцу.
Рыжему чиновнику с грубой, пористой, похожей на кожуру апельсина кожей это показалось подозрительным.
Он тоже боялся ответственности. И был очень сконфужен, когда Кромер на глазах у него прямо из канцелярии позвонил генералу.
В конце концов Франк получил свою карточку, но на это ушли часы. А вид у него гриппозный, хотя температуры нет. Лотта то и дело исподтишка поглядывает на сына. Ей невдомек, почему он развивает такую бурную деятельность.
- Отдохни-ка лучше, отлежись день-другой.
Вместо этого он берется за новое дело: на субботу, самый хлопотный у Лотты день, надо найти замену Минне.
Где искать - Франк знает.