Нушима засуетился. Он улыбается и мсье Рывчуку, и Блюхеру. Ай ай, как нехорошо получилось! Жоффр сидит в Токио; в Париже продолжаются секретные
переговоры о методах ведения борьбы с большевизмом именно на Дальнем Востоке, а тут с министром Блюхером начинается откровенный роман. Это,
конечно, красный специально подпустил, когда проходил Рывчук. Он знает, что делать. Ох как он хитро выбрал момент! Прямо в самую десятку
засадил!
– Господин министр, – говорит Рывчук, – позвольте мне потревожить вас просьбой.
– Пожалуйста.
– Моя дача находится в Березовке. А там ваше ведомство открыло полигон. Эта постоянная стрельба и взрывы – поверьте, большей неприятности трудно
себе представить во время отдыха.
– Большие неприятности не бывают продолжительными, – улыбается Василий Константинович, – а малые не заслуживают того, чтобы обращать на них
внимание.
Мсье Анатоль Рывчук отдает дань уважения столь блистательному ответу – он смеется уголками рта и отходит ровно через такой промежуток времени,
чтобы никто не имел возможности посчитать его обиженным.
Юркие лакеи в касторовых фраках обносят гостей вином. Нушима поднимает свой бокал:
– Господин министр, мне хочется выпить за разум воина, который ценит мир превыше всего на земле.
– Прекрасный тост. Благодарю вас.
– Прекрасный тост пьют, – улыбается Нушима.
– У нас в армии запрещено употребление спиртных напитков, – отвечает Блюхер. – Я пью вместе с вами символически.
– Неужели министр так бессилен, что не может отменить приказ хотя бы на один вечер?
– Чтобы министр был воистину сильным, он не должен отменять своих приказов даже на один час.
Блюхер ставит нетронутую рюмку на краешек маленького столика черного дерева, откланивается и выходит – через час назначено экстренное заседание
кабинета министров. Следом за ним уходят и другие руководители правительства республики. Остаются местные предприниматели, приглашенные артисты,
младший состав дипкорпуса. Все бросаются к столам, быстро едят и помногу пьют, лакеи бегают с мертвыми улыбочками, замершими на лицах; уже кто
то затягивает песню, а два актера слезливо выясняют отношения возле стеклянной двери, ведущей в зимний сад.
А там гуляют господин Нушима и мсье Рывчук. Разговор дипломатов точен и скуп.
– Нет, мсье Рывчук, – говорит на великолепном французском языке консул Нушима, – поверьте, речь шла о понятиях абстрактных, не имеющих отношения
к практике наших взаимоотношений. И потом, позвольте быть до конца искренним. Ленин не принимает вашего главного требования – оплатить долги
прежнего правительства? Нет. Но переговоры вы ведете, и наше правительство понимает, отчего вы их ведете и чем они могут кончиться. Разве
повторение вашего опыта – я беру самый крайний случай, об этом у нас никто не хочет и думать, – разве согласие на переговоры с красными, но при
выдвижении ряда требований, не пойдет на пользу нашему общему делу?
– Я отвечаю вам искренностью на искренность, мой дорогой Нушима. Наш опыт переговоров с красными показывает или, во всяком случае, должен
показать всем, кто хочет видеть, абсолютную бесполезность каких либо контактов с ними. Стоит ли вам убеждать себя в этом, повторяя наш горький
путь?
ВЕЧЕРНЯЯ ЧИТА
Блюхер идет по пустынным переулкам – автомобиль он отпустил; заседание будет сложное; надо собраться как следует. Длинно воют собаки. Ставни на
всех окнах закрыты. Пробивающиеся лучики света лежат на земле причудливыми рисунками. Молодой месяц в черном небе похож на клоуна.
Длинно воют собаки. Ставни на
всех окнах закрыты. Пробивающиеся лучики света лежат на земле причудливыми рисунками. Молодой месяц в черном небе похож на клоуна.
Возле угла Аргунской Блюхера хватает за рукав нищенка:
– Подай Христа ради, сынок!
Блюхер выворачивает карманы и протягивает старухе несколько монет.
– Спасибо тебе, господь тебя не забудет. Горе по тебе сохнет, ищет тебя, да я отмолю.
Старуха хочет поцеловать руку Блюхера, неловко наклоняется и падает.
– Ох, господи, – стонет старуха, – ноги то не держат, старые они.
– Ну ка, – говорит Василий Константинович, – давай, бабуся, опирайся на руку.
Он помогает нищенке подняться, чистит на ней жакетик.
– Да не надо, сынок, – шепчет старуха, – кто ж лохмотья чистит? Они грязные должны быть. Ой, – морщится старуха, – нога у меня вспухла.
– Где живешь, старая?
– Под небом.
– Так холодное же оно.
– Оно и холоднее – все равно пылает. Пожгли страну, пожгли.
– Кто?
– Красные, белые, зеленые. Люди пожгли. Вон кошечка у меня к забору привязана, видишь?
– Нет.
– А ты приглядись, она серенькая. Слабость у нее. Лежит и мурлычет. Хлебушком ее накормлю, с твоих пятачков то, она и порадуется. Твари нежнее
людей, они добро помнят.
– Сама откуда?
– С Поволжья.
– Одна осталась?
– С кошечкой осталась, сынок.
– А зима?
– Я помру к зиме, – деловито отвечает нищенка. – Холода подойдут, я сразу и преставлюсь, а то как вспомню, что еще зиму надо переходить, тоска у
меня случается.
– Куда бы мне пристроить тебя?
– А некуда. Слабая я. Нынче сильных стреляют, а слабым и вовсе места нету. И не надо, сынок, ты не говори так, а то у меня вера шевелиться
начнет, мне потом одной трудно станет, когда котеночек замяукает…
– Так здесь и спишь?
– Тут забор трухлявый, от него теплом ночью отдает. Ты иди, сынок, иди, спасибо тебе, господь тебе поможет, ты иди, а то люди проснутся, меня
прогонят. Иди…
КОНФЕРЕНЦ ЗАЛ ПРАВИТЕЛЬСТВА ДВР
– Граждане министры, – говорит председательствующий, – я понимаю, что вопрос о переговорах с Японией серьезен, однако всем надлежит соблюдать
номинальную сдержанность в дискуссии. Кто следующий? Прошу высказываться.
Сизый табачный дым висит в зале. Министры, заместители и товарищи министров, управляющие ведомствами – все сейчас здесь. Заседание продолжается
уже пятый час. Дважды вопрос о переговорах с Японией ставился на голосование, дважды голоса разделялись поровну.
– Мы хотим выслушать мнение нашего коллеги гражданина Блюхера, – говорит народный социалист Шрейбер. – По видимому, именно его мнение должно в
конце концов определить позицию колеблющихся. Мы просим вас, гражданин Блюхер.
– Я подожду, – отвечает Блюхер. – Мне сейчас важней вас послушать.
– Позвольте? – говорит заместитель министра Проскуряков. Не дожидаясь тишины, он начинает: – Я считаю, что абсолютно правы те, которые в самой
категорической форме выступают против переговоров с Токио. Вести революционную пропаганду, с одной стороны, и садиться за стол переговоров с
тем, против кого пропагандируешь, с другой стороны, есть не что иное, как проституирование и беспринципность. Это я беру вопрос в общем, так
сказать, государственном срезе.
– В партийном, – ядовито подмечает кто то из меньшевиков, – это окажется более точным! «Нарсосы» превыше всего блюдут аспект партийный.