Пароль не нужен - Юлиан Семенов 25 стр.


– В партийном, – ядовито подмечает кто то из меньшевиков, – это окажется более точным! «Нарсосы» превыше всего блюдут аспект партийный.

– Я не собираюсь ни с кем сводить счеты в момент, который по своей сложности и позорности близок к временам Бреста. Ребенок, который видит, как

его отец, только что получивший плевок в лицо, вместо пощечины оскорбителю начинает снимать пылинки с его плечика, навсегда, отныне и присно,

потеряет любовь к такому отцу и веру в него.

– Даже литература не была так категорична в подобного рода утверждениях, – замечает Блюхер.

– Политика – не арена для литературных упражнений дилетантствующих критиков! Если мы стали чиновниками, так надо прямо и сказать тем, кого мы

имеем смелость вести за собой. Если нам важна идея, тогда мы можем поступиться министерскими портфелями и личными автомобилями во имя свободы на

всем земном шаре.

– Или вы демагог, – негромко говорит Блюхер, – или, в лучшем случае, дурак.

Председательствующий пытается навести порядок. Чуть улыбаясь, поднимается министр Шрейбер. Он в полемике силен, не то что Проскуряков.

– Великолепнейший образчик новоявленного барства, – говорит он, – дубина, которая в равной степени оглушающе сшибает с ног и правого и

неправого, а самое главное – ищущего! Ищущий, да убоись дубины гражданина Блюхера! Не смей высказать свое суждение о тех, кто надругался над

твоей родиной матерью! Не моги думать! Повторяй догмы – это прекрасное свидетельство истинного патриотизма. Свобода гласности настала, во всем

прогресс, но между тем блажен, кто рассуждает мало и кто не думает совсем! Я всегда был противником Проскурякова! Сегодня, после его страстного

выступления, я стал его человеческим союзником, я понял его. Повторяю: мне противна идея переговоров с желтыми сволочами, которые принесли нашей

родине столько горя и слез.

Блюхер начинает демонстративно громко аплодировать.

– Браво, – говорит он. – Браво, Проскуряков! Гражданин Шрейбер понял всю трепетность твоих порывов!

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ СТАНЦИЯ ЧИТА II

Лязгая стальными лепешками буферов, останавливается поезд. Он нескончаемо длинный, составлен из маленьких теплушек. Вдоль всего поезда стоят

люди. Это рабочие и их жены. А состав пришел из голодающего Поволжья. Открываются двери теплушек. Оттуда смотрят громадные детские глаза. Серые,

маленькие дети, с непомерно большими головами, без плеч, с длинными и тонкими ручонками, стоят в провалах открытых дверей и поддерживают друг

друга, чтобы не упасть.

Чей то бабий протяжный крик мгновенно, как пулеметом, прошивает тишину.

И тихо тихо вдруг становится. Только слышно, как надрывается воронье в стеклянном рассветном небе. Молча стоят читинские рабочие возле теплушек,

принимают на руки детей, прижимают их к себе – длинных и легоньких, чумазых, босоногих оборвышей.

По теплушке идет жена Блюхера. Руки у нее ледяные, прижаты к груди, подбородок дрожит. Она вглядывается в пепельные лица детей. Идет она

медленно, ступает осторожно, помнит наказ мужа: «Ты возьми самую несчастную, немытую, больную, которую могут другие не взять. Ты ту возьми,

Зоенькой назовем».

В углу, прижавшись к шершавым доскам, стоит маленькая девочка; лицо ее в струпьях, ручонки черны от грязи, ногти обкусаны. Девочка смотрит

затравленно, как звереныш.

Жена Блюхера подходит к ней, берет ее на руки, гладит по лицу, прижимает к себе и что то шепчет девочке на ухо. Сначала та отстраняется, лицо ее

делается совсем крохотным, как моченое яблоко, а после она обхватывает женщину своими тоненькими ручонками и страшно, по бабьи, кричит:

– Мама! Мамынька моя! Мамынька!

КОНФЕРЕНЦ ЗАЛ ПРАВИТЕЛЬСТВА ДВР

– По видимому, – продолжает Блюхер, – самая страшная форма демагогии – это «искренняя» демагогия.

– Не говорите терминами заклинателя змей! – кричит Шрейбер. – Извольте называть вещи своими именами!

– Именно это я собираюсь делать. По видимому, не все выступавшие отдают себе отчет в том, что альтернатива переговорам только одна: война. Я не

говорю о том, что война в нынешних условиях была бы крайне тяжелой для нас. Я приведу несколько примеров о положении в армии, чтобы здесь было

чуть меньше урапатриотического трезвона. Патриотизм всепобеждающ, лишь когда он вооружен. А у нас, во всех наших забайкальских дивизиях, имеется

всего двадцать семь лошадей! Вам понятно, что это такое? Крестьянин доведен до полного нищенства, лошадей нет, орудия, таким образом,

беспомощны! А саблей сейчас не много навоюешь, пушка нужна! Это раз. Восемьдесят процентов бойцов нашей армии подлежат демобилизации по

возрасту! Два. Кадровых офицеров, которые преданны родине и не продадут нас интервентам, я не могу пригласить в ряды армии, потому что в

Госбанке для нужд армии нет денег. Три. В кавалерии нет шашек! В пехотных ротах половина винтовок русских, тридцать процентов – японских, десять

процентов – американских, и патронов к ним нет. И вы хотите заставить меня повести армию на фронт? Это же будет продуманное, бессердечное

убийство тысяч и тысяч людей, понимаете вы это или нет? До тех пор пока я не получу денег, до тех пор пока я не организую то, что мне надлежит

организовать в частях, я пойду на любые, самые унизительные переговоры. Вы трещите фразами о любви к родине, а расплачиваться за эти фразы будут

рабочие и мужики в шинелях. Отказываться сейчас от переговоров – это не просто безумие. Либо это преступление, либо глупость.

Блюхер говорит, а в открытые окна несется протяжный рев паровозных гудков: вокзал встречает голодных детей Поволжья.

ВЛАДИВОСТОК. ПРИМОРСКИЙ ПАРК

Исаев и Сашенька медленно шли по пустынной аллее. Где то за буйными соцветиями кустарников слышались веселые голоса, визг, смех и плеск воды:

там, внизу, пляж на берегу залива.

– Когда я слышу эту радость, – сказал Исаев, – мне сразу вспоминается петроградский приятель Генрих Ганин, эстрадный чтец. У него была новелла.

Она называлась «Лось в черте города». Предвоенный Петроград, на первых страницах газет – сообщения о стачках на заводах, решение правительства о

призыве в армию, сообщения о росте цен на продукты, но люди, все как один, читают четвертую полосу – там маленькая заметка: «Вчера на

Васильевском острове из леска вышел лось. Не обращая внимания на жителей, лось спокойно перешел дорогу и углубился в чащу». Проходит месяц, на

первых полосах появляются сообщения – «Тысячи убитых в пограничных районах, надвигается всеобщая война». Но люди все таки читают четвертую

полосу, а не первую, потому что там заметка: «Лось в черте города. Вчера лось шел по Невскому. Он разбил рогами две витрины и лег спать на

Литейном». И Ганин тогда говорил мне: «Если на четвертой полосе газеты появится очередное сообщение – „Лось в черте города“, где будет сказано о

том, что десять лосей танцуют на Аничковом мосту, – это будет означать конец мира, но люди будут читать именно эту заметку – „Лось в черте

города“…

Сашенька улыбнулась:

– Максим Максимыч, вы необыкновенно странный человек. Словно девица.

– Это как?

– Очень просто. У вас настроения меняются.

– Да?

– Конечно. То смеялись все утро, а теперь грустите.

– Это я грущу оттого, что вы меня обижаете.

Назад Дальше