На пороге генерал остановился и еще раз повторил:
– Я прошу вас передать Фривейски сан, господину премьер министру временного приамурского правительства мои выражения самой глубокой скорби и
высокого уважения.
Фривейский отметил для себя, что эпитет «временное» по отношению к правительству Меркулова господин Тачибана применил впервые, столкнувшись
носом к носу с Гроверсом, вышедшим от премьера, и получив отказ в аудиенции с вызывающей, отнюдь не протокольной наглостью.
Другой то, помоложе, ринулся бы к себе в резиденцию – готовить ответный контрудар сокрушающей силы, а Тачибана – он в летах, он со Спиридоном
Дионисьевичем почти одногодок. Он понимает, что удар – дело последнее. Уколол «временным» – и достаточно пока, на день им суеты хватит. Тут в
другом весь корень: надо срочно запросить Токио и местную агентуру, не обидел ли кто из японских предпринимателей Спиридона Дионисьевича,
Николая Дионисьевича или его сына – мальчик тоже подторговывает, хотя ему еще только семнадцать. Если кто братьев обидел – все немедленно
возместить из секретных фондов и парочку таких контрактов подсунуть, что только звон желтый в ушах зазвенит.
Генерал Тачибана умел даже и думать по русски. Поэтому особенно волноваться он не стал и поехал на партию бриджа к французскому консулу. Туда же
был приглашен генерал Молчанов, главком белой армии. С ним есть о чем поговорить – умница человек. И тонок, очень тонок.
По дороге к консулу генерал Тачибана успел заехать к министру иностранных дел господину Николаю Меркулову. Братья еще не успели созвониться, как
и предполагал генерал, и поэтому он был уверен в аудиенции. Их разговор был кратким. Тачибана несколько усталым голосом – таким голосом обычно
говорят с ревнивыми женами, которые не понимают степени занятости мужа, – объяснил:
– Нельзя смотреть и видеть только то, что перед глазами. Это привилегия детей, но дети не являются партнерами в решении вопросов международной
значимости. Дайренские переговоры нужны не нам. Они прежде всего нужны вам. Почему? Извольте: во первых, они будут продолжаться по крайней мере
два три месяца, то есть именно столько времени, сколько потребуется вашему генштабу для окончания работ с планом победоносного наступления на
ваших противников. Во вторых, если красные согласятся с нашими требованиями, то вас это устроит не меньше нас. Если они откажутся от наших
требований, тогда вы уж в вашем генштабе будьте готовы. Это вы брату передайте, а то он не принял меня, сказавшись больным, и американцем меня
пугал. Николай Дионисьевич, не надо так с нами, не надо… Мы обижаемся так же, как и вы. Только мы улыбаемся, если обижены, а вы плачете. Вот и
вся разница.
* * *
А пока Тачибана ехал во французский особняк, парижский консул говорил с Гиацинтовым, интересуясь дальнейшей участью большевиков, арестованных по
делу подпольной газеты. Он говорил о необходимости находить третье решение судьбы политического противника. Ни в коем случае – террор, это плохо
принимает мировое общественное мнение. Но недопустим и пустой либерализм – в России либерализм обязательно кончается кровью.
– Любой поступок разрешен, – заметил консул, – только всегда необходимо иметь про запас того, кто потом станет козлом отпущения. Хотя, простите,
– прервал себя консул, – еще могут подумать, что я вмешиваюсь в ваши внутренние дела.
Гиацинтов быстро глянул в мягко улыбающиеся консуловы глаза.
– Гродеково, центр семеновской группировки, – закончил беседу консул, направляясь, встречать Тачибану, – кажется, последний железнодорожный
пункт, а там граница.
То есть возможна высылка большевиков, а не казнь. Забытое благородство по отношению к оппозиции. Это понравится миру. А
если Семенов в Гродекове красных обидит, это уже не ваша забота, а ваша печаль. Да, мы заболтались, прошу вас в тот зал, Кирилл Николаевич,
бридж обещает быть интересным, хотя несколько вялым. Где же господин Ванюшин?
– По моему, в библиотеке.
– Нет, – глухо ответил Ванюшин из за камина, – он не в библиотеке, он – здесь.
Исаев зашел к Фривейскому и возгласил с порога:
– О, великий и всесильный!
– Говорите еще, – шутливо попросил Фривейский и закрыл глаза, показывая, как это ему приятно.
– Итак, завтра в три? – спросил Исаев тихо.
– Да. Я заеду за вами в «Версаль», Максим Максимыч. Только смотрите: проиграем мы с вами все на свете.
– Это даже занятно, иногда проигрыш полезней выигрыша.
– В каком смысле?
– В том смысле, что все переоцениваешь. Заново и трезво.
Секретарша принесла последние газеты. Исаев и Фривейский профессионально быстро проглядели полосы. Фривейский усмехнулся.
– Послушайте, какую заметку тиснул ваш орган: «Загубили, суки, загубили! От тюрьмы, как и от сумы…»
Исаев и сам увидел заметку, сообщающую о похоронах Васильева – красного лидера. Он тоже рассмеялся вровень с Фривейским: смешок, смех, хохот;
спрятал газету в карман и ушел, рассеянно раскланиваясь на лестнице со знакомыми.
А в редакции заврекламой визгливо кричал, оправдываясь:
– А откуда я знал, что контрразведка рассердится?! Мне важно, чтобы не рассердились подписчики! Тоже мне, понимаешь, Наты Пинкертоны!
Заместитель редактора, распекавший рекламу, басил:
– Не визжи! Отвечать приходится мне – по телефону. А вот в девять часов завтра ты будешь им отвечать не по телефону, а в комнате номер семь, на
Полтавской, три.
– Что за вопли? – спросил вошедший Исаев. – Как я понял случилось нечто непоправимое.
– Откуда я знал, что тот тип филер?! – жалко кричал заврекламой. – Откуда я знал, что это из охранного?!
– Вы поменьше об этом распространяйтесь, – посоветовал замредактора, – а то вам наверняка шею свернут. «Загубили, суки, загубили!».
– Гиацинтов обижен, что их контору назвали сучьей? – поинтересовался Исаев.
– Да нет! Совсем наоборот! Их возмутила фривольность тона о погибшем Васильеве!
По прежнему усмехаясь, Исаев вышел из кабинета и неторопливо отправился в кафе «Банзай». Там он сел в уголке за бамбуковой перегородкой. Вскоре
пришел Чен. Они молча переглянулись. Исаев раскуривал сигарету и шептал, пока лицо его было скрыто в пахучем голубом дыму:
– Предупредите подполье, что похороны Васильева – провокация. Никто не должен идти на кладбище…
ХАРБИНСКИЙ ВОКЗАЛ
К перрону подходит состав, прибывший из Читы. В салон вагоне правительственная делегация ДВР во главе с Федором Николаевичем Петровым и Василием
Константиновичем Блюхером, направляющаяся на переговоры с японцами в Дайрен.
Звенят разбитые стекла вагонов. Улюлюкают на ночном перроне белогвардейцы.
Орут:
– Вон отсюда, палачи!
– Убирайтесь, комиссары!
Японская полиция стоит чуть в сторонке, в белых перчатках и ослепительных гетрах. Лица улыбчивы и доброжелательны. Руки сложены на животиках: ни
дать ни взять – игрушечные полицейские. Делать им сейчас ничего нельзя: демократия прежде всего. Кричать можно что угодно и кому угодно. Нельзя
разрешать действовать физически. Это нехорошо. Это даже некрасиво. Этого полиция постарается не допустить.