Не переоценивайте себя, не пугайте себя, не
надо. Кстати, не поговорить ли мне с Гиацинтовым?
– О чем?
– Ну, скажем, о его сотрудничестве с нами.
– Это с кем же?
– С вами и со мной.
– Вы с ума сошли! Этот зверь нас немедленно уничтожит.
– Да?
– Конечно! Вы его не знаете, я зато его очень хорошо знаю!
– Горяч?
– Только на охоте. В жизни хитер, как дьявол.
– Алекс, молю, не отказывайтесь – я принес вам немного денег, это фунты, они тоже хорошо ходят, повеселитесь или переведите на ваш счет и не
записывайте в реестр долгов.
– Если бы вы жили все время рядом со мной, я бы так не волновался. Когда вы подле – я спокоен.
– Может статься, я к вам перееду. А что? У нас будет прелестный дом. Заведем девочек из Южной Америки, они все танцовщицы и душки. Нет?
– Перестаньте, право.
– Ну, до свиданья, Алекс, я буду послезавтра, мне хочется увезти вас куда нибудь и развеселить.
ВЛАДИВОСТОК
Исаев спускался по Алеутскому – к вокзалу. Все заборы были заклеены приказом главнокомандующего Молчанова:
«Братья! Тот, в ком горит любовь к Родине, придет в наши ряды, наша награда – деревянный крест. Мы – смертники. Мы не хотим жить без России,
умираем за нее и будем умирать, пока она не воскреснет…»
Исаев поднял воротник пальто и пошел дальше. Он шел и думал: «Наша награда – деревянный крест, мы – смертники. С такими лозунгами надо призывать
тараканов жрать – все разбегутся. А почему такая глупость? Потому что писал и умильно плакал, любуясь собой и своим мужеством. В бронепоезде с
теплым сортиром быть мужественным легко. В окопах на сорокаградусном морозе – трудней».
Сашенька обещала прийти к трем часам. Смешной человечек. Исаев вспомнил, как однажды он сказал Дзержинскому: «Не могу влюбиться, Феликс
Эдмундович, потому что моей профессии противна любовь к женщине. Она расслабляет. Для меня любовь не спорт, который помогает набирать силы, для
меня это нечто громадное, силы отбирающее».
Возле вокзала все тумбы были заклеены огромными объявлениями, куда как большими, чем молчановский приказ:
«Новый боевик Макса Линдера в театре на улице Петра Великого, 81, под названием „Она поклялась любить только военных!“ Слабонервных и страдающих
ожирением просим не ходить, потому что никто из них не выдержит гомерического хохота».
«Для всех народов все дороги ведут в Рим, а для охотников промысловиков во Владивостоке только одна – к Василию Петрову на Семеновский базар,
нумер сорок первый».
Больше всех бросалось в глаза объявление:
«Лучшая водка – „Нега Лазариди“ тройной очистки. Светланская, 18. Мерси за внимание!»
Исаев вспомнил: Унгерн, перед тем как повести свои войска на красную Сибирь и ДВР, дал интервью представителям американской и эмигрантской
русской прессы. Он сказал: «Чтобы русские смогли побороть свою психически врожденную неполноценность, я ввел в моих войсках безграничное
пользование водкой, опием и гашишем».
Другое объявление гласило:
«Страшен человек, накормленный досыта, утверждает Библия. Приглашаем всех в нашу диетическую столовую. Гарантируем выход из за стола с чувством
легкого голода. Обслуживание – лучшие девушки города».
«Понятно, – подумал Исаев. – Над Библией глумятся, заманивают в бордель, сволочи. Пузатым старичкам только про диетическую столовую с девочками
свистни, они все сразу поймут, сукины дети».
* * *
Сашенька – ломкая, быстрая, тоненькая – шла к Исаеву, чуть не бежала. С мороза румяная, красивая, раскосоглазая, словно японочка, улыбчивая;
лицо доброе, есть такие женские лица: только глянь – и сразу делается радостно, даже если перед тем тоска была…
– Вы замерзли, бедненький Максим Максимович?
– Самую малость.
– Зачем же вы на ветру стояли? Это неразумно.
– Разум – это дикий зверь, его место под лавкой.
– Что станем делать? – улыбнулась Сашенька.
– Вы просили показать вам город с черного хода? Вот я и стану вам его показывать
– Прекрасно. Откуда начнем?
– С пакгаузов. Посмотрим, что привезли пароходы, видите, сколько их у причалов? Помните, в «Онегине»:
Глядишь – и площадь запестрела.
Все оживилось; здесь и там
Бегут за делом и без дела,
Однако больше по делам.
Дитя расчета и отваги,
Идет купец взглянуть на флаги,
Проведать, шлют ли небеса
Ему знакомы паруса.
Какие новые товары
Вступили нынче в карантин?
Пришли ли бочки жданных вин?
И что чума? и где пожары?
И нет ли голода, войны
Или подобной новизны?
– Как страшно, Максим Максимыч.
– Отчего?
– Будто он про наше сегодня писал.
– Ничего страшного. Просто он гений. А дальше помните?
Но мы, ребята без печали,
Среди заботливых купцов,
Мы только устриц ожидали
От цареградских берегов.
Что устрицы? пришли! О радость!
Летит обжорливая младость
Глотать из раковин морских
Затворниц жирных и живых,
Слегка обрызнутых лимоном.
Шум, споры – легкое вино
Из погребов принесено
На стол услужливым Отоном;
Часы летят, а грозный счет
Меж тем невидимо растет
– Но ведь это же про нас! «Часы летят, а грозный счет меж тем невидимо растет». Мы пьем, смеемся, а мужики вилы натачивают. Вот наша горничная
на меня волком смотрит. Действительно, только в России могли так легко и бездумно отдать большевикам в октябре свободу, завоеванную в феврале.
– Отдали такую же свободу, как у нас? Здесь?
– Конечно.
– Вы считаете, что наша здешняя ситуация может считаться эталоном свободы? – В некотором роде.
– Да? – Да! Да! Да!
– Только, пожалуйста, не начинайте еще интеллигенцию нашу бранить, обидно за интеллигенцию, когда ее топчут. Как с кем надо счеты свести или
повод для ужина необходим – так айда бранить интеллигентов.
Они прошли контрольный пункт. По журналистскому удостоверению охрана пропустила Исаева, подобострастно козырнув ему, – провинция испытывает
благостный страх перед прессой. Вдали за третьим пакгаузом, построенным совсем недавно из американского ребристого металла, стояла цепь японских
солдат с винтовками наперевес. Было слышно, как на причале протяжно скрежетал плохо смазанный кран. Разгрузку вели русские – это было ясно,
потому что старший кричал басисто:
– Майнай легко, то ж тебе не баба с цицками, а кабриолет с пушкой!
Начальник последнего караула, маленький японский унтер офицер в очках, быстро посмотрев удостоверение Исаева, улыбчиво ответил: – Нельзя идти. –
Почему?
– Нельзя идти, – повторил он, еще более обворожительно улыбаясь. – Там русские люди ругаются бранными словами, которые недопустимо слушать такой
очаровательной барышне.
Из за пакгауза выскочил Чен – как обычно фронтоват, в руке тросточка с золотым набалдашником, пальто – короткое, как сейчас вошло в моду в
Америке, островерхая японская шапка оторочена блестящим мехом нерпы, лицо лоснится: видно, с утра получил в парикмахерской массаж с кремом
вытяжкой из железы кабарги – кожа делается пахучей, эластичной, и морщины исчезают.