.. - поспешно сказал Багиров.
- Отставить "товарищ"! Тамбовский волк тебе товарищ!Тызнаешь,на
кого вчера руку поднял?
- Никак нет... - поспешно ответил Багиров, потея от страха.
- То-то! Извиняйся теперь! Проси прощения! Если он скажетвстатьна
колени - встанешь! Иначе выкину из милиции в два счета! У тебя дети есть?
- Двое детей, товарищ...
- Заткнись! И дети твои без хлеба останутся, а ты - без погон. Или-
проси прощения у товарища Гарина. Ну?
Да, это была отвратительная сцена. Даже не спрашивая, нераздумывая,
этот боров-капитан вдруг рухнул на колени и пополз комне,ухвативсебя
рукой за кадык:
- Мянулюм, <умоляю (азерб.)> товарищ Гарин! Я больше не буду! Матерью
клянусь!
Я видел, как "следователь" смотрит на меня с прищуром, ждетреакции,
видел этого лживо-кающегося капитана Багирова, и все это вместе, весь этот
спектакльбылнастолькоотвратителен,чтояповернулсякэтому
"следователю" и сказал с отвращением:
- Ну, хватит! Достаточно!
- Вы его прощаете?
- Да.
- Иди, Багиров, и помни!
- Сагол! - по-азербайджански стал благодарить его капитан.-Сагол,
товарищ...
- Хватит, - снова брезгливо оборвал его "следователь". - Идиотсюда!
- И когда за капитаном закрылась дверь, спросил у меня: -Теперьпозвать
этих двух сержантов?
- Не надо, - сказал я. - Что вы от меня хотите?
- Ну, мы ведь уже на "ты"! - он протянул мне "Марлборо". - Закуривай.
Что я хочу? Чтобы ты забыл эту историю. Никто тебя не бил, и вообще-ты
не был в милиции. Зиялова мы найдем, Зиялов - бандит, но тынеимеешьк
этомуделуникакогоотношения.Зачемтебевпутываться,слушай?На
следствие будут таскать, на суде придется выступать - тебе это нужно?Вот
я рву - смотри - все протоколы допросов, все показания сокамерников. Ты не
был у нас в милиции, вообще,а?Атопотянетсяоднозадругое:как
арестовали? Куда привезли? Как отпустили? За что? Ну? Рву?
- Подожди, - сказал я. - Ведь у Зиялова моя сумка с документами.Как
же я без документов? Мне же нужновосстанавливатьпаспорт,редакционное
удостоверение. Писать заявление в милицию. А то его где-нибудьвозьмутс
моим паспортом...
- Ага! Это ты верно сообразил, молодец. Но как, по-твоему, - откуда я
узнал, что ты корреспондент Гарин?
- От бухгалтера, - сказал я.
Он усмехнулся:
- Ну, от него тоже, правильно. Но еще до него, сегодняночьюкнам
позвонила какая-то женщина и сказала, что на морвокзале в камерехранения
в ящике номер 23 лежат вещиарестованногокорреспондента"Комсомольской
правды". - Тут он открывает ящик письменного стола, вынимает моюдорожную
сумку и пассом, через стол посылает ее мне. -Кактыдумаешь,ктоэта
дама?
Я молча смотрю ему в глаза, он говорит:
-Ятоженезнаю.
Но еще до него, сегодняночьюкнам
позвонила какая-то женщина и сказала, что на морвокзале в камерехранения
в ящике номер 23 лежат вещиарестованногокорреспондента"Комсомольской
правды". - Тут он открывает ящик письменного стола, вынимает моюдорожную
сумку и пассом, через стол посылает ее мне. -Кактыдумаешь,ктоэта
дама?
Я молча смотрю ему в глаза, он говорит:
-Ятоженезнаю.Аноним.Дежурныйофицер,которыйсней
разговаривал, только записал номер ящика, как онаположилатрубку.Нет,
она еще сказала, что ты ни в чем невиноват.Ноэтокделунеимеет
отношения...
Конечно, я понимаю, кто это звонил - Аня Зиялова. Нозачемговорить
им это? Кроме омерзения и желания побыстрей уйтиотсюда,уженичегоне
осталось в душе. Я проверил документы в своей дорожной сумочке,убедился,
что все на месте: паспорт, редакционное удостоверение, водительские права,
книжка "Союза журналистов" и даже деньги (!) и встал.
- Я могу идти?
- Если мы договорились, конечно! А я это могу порвать? - онвсееще
держал в руках протоколы допросов и показаниямоихсокамерников.Ябыл
уверен, что это только копии, но мне было все равно.
Я сказал:
- Да. Можешь рвать.
Он с хрустом надорвал листы - сначала вчетверо, потом на восьмушкии
демонстративно выбросил в корзину.
- Отлично. Значит, ты никогда не был в бакинской милиции, ни по каким
делам, точно? Историю с гробом забыл и Зиялова тоже. Да?
- Да, - выдавил я из себя.
- Спасибо! - Он протянул мне руку,новдруг,будтоспохватившись,
открылящикстола,вытащилкакую-топапкуснадписью"ГАРИНА.Б.
Оперативно-агентурное дело". Папка была старая, выцветшая, он открыл ееи
достал пожелтевший лист бумаги, протянул мне. Я взглянулиобомлел.Это
был мой почерк,перефразЛермонтова,детские,болеечемдесятилетней
давности стихи, отклик на чешские события 1968 года.
Слава Богу, подписи под стихами не было.
Он сказал с усмешкой, забирая листок:
- Я уверен, что это не твои стихи, что тытогдапростоподетской
глупости переписал у кого-то. Я помню, горячее было время. Такчтопусть
лежат у нас, мы даже в КГБнепередали.Ноеслитынесдержишьнаш
договор...Имейввиду-этотлисточеквсюкарьеруломает.Никакой
Лермонтов не поможет. Договорились?
Через минуту я вышелиззданиягородскогоуправлениямилициина
улицу. Яркое полуденное солнце ослепило глаза. Я остановился, прислушался.
На улицах гудели машины, на школьном дворе моей родной 71-ой школыпацаны
матерились по-азербайджански, русски и армянски и гонялифутбольныймяч,
старик-мороженщик тащил по мостовой ящик на скрипящей роликовой повозкеи
кричал"Ма-ароженипрадаю!",ауУправлениямилициидоблестные
азербайджанскиемилиционерыдремаливготовыхкстартумилицейских
"Волгах".