Но! Никтонеимеетправаподнять
руку на сотрудника милиции. А вы оскорбили капитана советской милиции. Вот
его рапорт! Что будем делать?
- Судить, - сказал я, глядя ему в глаза. ї - Кого?
- Меня, - сказал я. - Устроим открытый судебныйпроцессивыясним:
кто на кого поднял руку. Вызовем на суд"Комсомолку",отделагитациии
пропаганды ЦК...
Он помолчал, разглядывая меня, словно назначая мне другуюцену,или
прикидывая, с какой стороны зайти на этот раз.
- Н-да... Странный вы человек, Андрей Борисович. Неужто вы не знаете,
что у нас милицию не судят. Хотя, конечно, и у милиции бываютошибки,мы
тоже люди, знаете. Не ошибается только тот, кто ничего не делает.Ведьи
газеты ошибаются, мы-то с вами знаем.Напишутпрокого-нибудь,чтоон
ударник труда, герой, а он,оказывается,жулик.Припискамизанимается,
очковтиратель. На него в ОБХСС целое дело. Но ведь газету не судят, верно?
Поэтому, Андрей Борисович, мысвамисвоилюди.Авысразу-суд,
разбирательство при открытых дверях, отдел агитацииипропаганды!Между
прочим, еще не доказано, что вы и Зиялов - не одна компания.Зачемвыс
ним из Ташкента в Баку прилетели? Кто он вам?
- Одноклассник, - сказал я. - И только.
- Ну, так это еще надо доказать! - он встал ипрошелсяпокомнате,
раскуривая трубку, и я невольно усмехнулся - так он сталвдругпохожна
Сталина. Внешне совершенно иной человек,адвигаетсяиговоритпросто
по-сталински: - Смотрите. С точки зрения органов, этовыглядиттак.Два
одноклассника, один изнихкорреспондентвсесоюзнойгазеты,везутиз
Ташкента в Баку партию наркотиков,иодногоизнихловят,авторому
удалось убежать в неизвестном направлении. Пока. Найдем и этого,конечно.
Что вы улыбаетесь?
- Нет, ничего. - Все-таки было занятно, как по-сталински унегоэто
звучало.
- Вы напрасно улыбаетесь. Наркотики - это очень серьезно. По Указу от
25 апреля 74 года "Об усилении борьбы с наркоманией" это теперьсчитается
особо опасным преступлением. Так что по этому делу мыможемдержатьвас
под стражей во время следствия додевятимесяцев,иимейтеввиду-
никакая редакциянепоможет.Понимаете:девятьмесяцеввотвтаких
камерах, с уголовниками, убийцами, педерастами. В любую ночь онимогутс
вами сделать, что захотят. Ну, потом, можетбыть,ивыяснится,чтовы
невиновны, но... Этот Фулевый - он к вам не приставал этой ночью? Ведьон
педик, имейте в виду! А если не станете жить с ним - придушит. А неон-
так другой. Я не могу дать вам отдельную камеру, хоть вы икорреспондент.
Но... - Он вскинул на меня улыбающиеся глаза: - Собственно, это ваш выбор.
Мы вас можем и отпустить... А? Как насчет того, чтобыпрямосейчас,вот
отсюда пойти домой, принять душ, поспать, позагоратьнапляженесколько
дней, и - в Москву. А?
Подлюга, он знал, на что брать! Нежная плоть зеленого Каспия накатила
на меня, я представил, как именно сейчас, послеэтойжуткойночи,этих
нар, как можно вот сей момент нырнуть избитым телом в целительную йодистую
плоть солоновато-теплогоморя,апосле,развалясьнапляжномпеске,
жариться под солнцем и пить холодное пиво.
..
И будто разгадав мои мысли, эта падла открываетхолодильник,итам
стоят у него несколько бутылок чешского пива "Сенатор"! Вы представляете?!
Я даже обалдел от этого совпадения! А он, улыбаясь, берет пару бутылокза
холодные, в ледяной испарине, горлышки, ставит на стол,открывает,нажав
металлической пробкой на крышку стола, и разливает нам двоим по стаканам.
- Прошу. Чешское. Как в "Сокольниках".
Я восхитился такой идеальнойпсихологическойработе.Взялстакан,
выпил залпом и спросил:
- Слушайте. Кто вы такой? Это ведь не ваш кабинет. ї - Не мой? Почему
вы так думаете?
- Потомучтовынесталибыоткрыватьпивоокрышкуїсвоего
письменного стола...
Он улыбнулся:
- Андрей Борисович, давай на"ты".Мыодногодки.Иобаводной
системе работаем, только в разных ведомствах. Ну, ошибкавышластобой,
поторопились ребята. Так они извинятся. Яихсейчаспозову-иэтого
капитана и двух сержантов,онитутсейчаснаколеняхползатьбудут,
хочешь?
Я молчал. Он нажал какую-то кнопку под крышей стола, в дверях тутже
вырос дежурный.
- Капитана Багирова, срочно, - приказал мой "следователь".
Охранник исчез, мой "следователь" молча смотрел на меня, разглядывая.
Потом сказал:
- Да ты пей пиво! Оно ведь греется... - он открыл ещеоднубутылку,
налил мне в стакан.
Не знаю, наверное, по законам литературы, если бы эту повесть написал
Гюго или хотя бы Юлиан Семенов,герой,тоестья,швырнулбысейчас
стакан, или выплеснул пиво в лицо этому следователю и гордо удалился быв
тюремную камеру, где его еще раз избили бы милиционеры или уголовники.Но
я не Гюго, не Юлиан Семенов, не Штирлиц. Кроме того было непонятно, за что
мне тут сидеть. Чтобы не выдать Зиялова? Так они, оказывается,ужезнают
его фамилию. А ради очерка о тюрьме -такойочеркврядлиопубликуют.
Короче говоря, я сидел в комнате и ждал капитана Багирова. Я еще ничего не
сказал - ни "да", ни "нет",собственно,янезнал,чегоонотменя
добивается, этот "следователь", и почему вдруг такой политес...
Дверь открывается, вошел капитан Багиров - тежесамые,навыкате
наглые азербайджанские глаза, молодая залысина на потном лбу, черные усы.
- Разрешите, товарищ...
- Отставить! - резко прервал егомой"следователь",видимо,чтобы
чтобы тот не успел назвать его звания или фамилию. -Закройдверь.-И
когда Багиров закрыл дверь, он подошел к нему вплотную, сказал негромко: -
Ты что, негодяй, милицейский мундир позоришь?! За что, ети твоюмать,ты
думаешь, тебе деньги платят? За эти звездочки на погонах? Так яихсорву
сейчас к едреной матери!Тыдолженвидеть,когдапередтобойдерьмо
всякое, а когда руководящие работники, за это тебе деньги платят, понятно?
- Понятно, товарищ.