Несмотря на дисциплину, шутка капитана вызвала смех, хотя и
сдержанный. А наш герой невозмутимо-серьезный отдал честь по всем
правилам устава, выслушал благодарность капитана и хладнокровно,
не моргнув глазом, вернулся на место.
С этой поры и навсегда осталось за Франсуа Бодуэном прозвище
Дагобер.
Итак, ветеран под навесом гостиницы занимался стиркой. Это
зрелище возбуждало глубокое изумление нескольких любителей пива,
которые с любопытством наблюдали за ним из общей залы, где они
собрались.
Действительно, зрелище было занятное.
Дагобер снял для удобства серый плащ и засучил рукава
рубашки. Сильными руками он обильно мылил и тер маленький мокрый
платок, разложенный на доске, нижний наклоненный конец которой
погружался в бак с водой; два шрама в палец шириной виднелись на
правой руке солдата, татуированной красными и синими военными
эмблемами.
Суровый, насупленный вид старика, который он принимал всегда,
когда при нем не было его девочек, седые усы, лысая голова — все
это совершенно не подходило к занятию, которому он предавался, и
поэтому удивление немцев, пивших пиво и куривших трубки, было
вполне понятно. А солдата начинало уже раздражать назойливое
внимание, так как он не находил ничего странного в том, что делал.
В эту минуту под навес вошел Предсказатель. Он сперва долго
рассматривал Дагобера, а потом подошел к нему ближе и довольно
насмешливым тоном заметил ему по-французски:
— Кажется, дружище, вы не особенно доверяете мокернским
прачкам?
Дагобер, не прерывая стирки, искоса, нахмурив брови, взглянул
на Морока и ничего не ответил.
Удивленный молчанием, Морок, начал снова:
— Я, разумеется, не ошибаюсь. Вы француз. Это видно по вашей
татуировке, да и вся ваша выправка указывает на военное ремесло.
Право, для героя императорской армии вы странно кончаете,
занимаясь бабьим делом.
Дагобер продолжал молчать. Только нервным покусыванием усов
да все более и более порывистыми движениями при намыливании
проявлял он неудовольствие, а оно было довольно сильно, потому что
и лицо и слова укротителя в высшей степени не нравились ему.
Вместо того чтобы уняться, Морок продолжал:
— Я уверен, приятель, что вы не глухи и не немы. Почему же вы
мне не отвечаете?
Потеряв терпение, Дагобер оглянулся и, пристально посмотрев
на Морока, резко ответил:
— Я вас не знаю, да и знать не хочу; оставьте меня в покое.
И он снова принялся за свое дело.
— Что же, можно и познакомиться… разопьем вместе бутылочку
рейнского вина… поговорим о наших походах… Я тоже бывал на войне…
Я вас об этом предупреждаю, в надежде, что это придаст вам
вежливости.
Жилы на лысом лбу Дагобера сильно напряглись. Ему чуялось в
словах и во взгляде упрямого собеседника нечто неуловимо дерзкое и
вызывающее. Но он постарался сдержаться.
— Я вас спрашиваю, почему вы не хотите распить со мной
бутылочку?.. Мы бы поговорили о Франции… я там долго жил… славная
страна… Поэтому я всегда рад встрече с французом, особенно если он
так искусно управляется с мылом: право, будь у меня хозяйка, я
послал бы её на выучку к вам…
Насмешка была понятна.
Дерзость и вызов недвусмысленно
читались в нахальном взгляде Предсказателя. Принимая во внимание,
что ссора с подобным противником могла завести очень далеко и
желая её избежать во что бы то ни стало, Дагобер подхватил ушат и
двинулся в другой угол навеса, чтобы этим положить конец сцене,
испытывавшей его терпение. В красных глазах Морока блеснула молния
радости. Казалось, белая полоса над зрачком расширилась. Он с
видимым удовольствием запустил свои крючковатые пальцы в русую
длинную бороду и медленно приблизился к солдату в сопровождении
нескольких любопытных, покинувших залу трактира.
Несмотря на хладнокровие Дагобер, пораженный и оскорбленный
нахальной назойливостью Предсказателя, возымел было желание
p`glngfhr| ему голову доской, на которой он стирал, но сдержался,
вспомнив о сиротах. Тогда Морок, сложив на груди руки, дерзким и
сухим тоном промолвил:
— А вас нельзя все-таки назвать вежливым, господин прачка!
Затем, обратившись к зрителям, он прибавил по-немецки:
— Я сказал этому французу с длинными усами, что он невежа…
Посмотрим, что он нам на это ответит! Придется, пожалуй, преподать
ему урок!.. Я не забияка… избави меня небо, — прибавил он набожным
тоном. — Но Господь просветил меня, я Его творение, и из почтения
к нему я должен заставить уважать Его дело!
Эти мистические и нахальные разглагольствования ещё больше
понравились любопытным. Слава о Предсказателе дошла и до Мокерна,
и подобное вступление было забавной подготовкой к завтрашнему
спектаклю.
Услыхав наглый вызов противника, Дагобер не утерпел и по-
немецки же ответил:
— Я немецкий язык знаю… продолжайте же по-немецки… понятнее
будет…
Подошли ещё новые зрители. Круг их все более и более
увеличивался, интерес возрастал, дело обещало выйти забавным.
Предсказатель продолжал по-немецки:
— Я сказал, что вы невежа, а теперь прибавлю еще, что вы
бессовестный грубиян! Что вы мне на это ответите?
— Ничего! — хладнокровно заметил Дагобер, принимаясь за
стирку другой вещи.
— Ничего? — продолжал Морок. — Это немного! Я буду не так
краток и скажу вам следующее: когда честный человек вежливо
предлагает незнакомцу распить с ним бутылочку, то этот незнакомец
не имеет права отвечать на предложение грубостью, иначе он
заслуживает хорошего урока!
Пот крупными каплями струился по лбу и щекам Дагобера. Его
борода нервно вздрагивала, но он все ещё владел собою. Подняв за
уголки выстиранный платок, он выполоскал его в воде, встряхнул и
принялся старательно его выжимать, напевая сквозь зубы старую
казарменную песенку:
De Tirlemont taudion du diable,
Nous partirons demain matin
Le sablre en main,
Disant adieu a…
[Из Тирлемона, чертовой дыры,
мы выступим завтра утром
с саблей в руке,
сказав прости… (фр.)]
(Мы не приводим слишком вольный конец куплета.)
Молчание, на которое обрек себя Дагобер, его душило; песенка
принесла облегчение.
Морок, лицемерно делая вид, что сдерживает себя, сказал,
обращаясь к зрителям:
— Мы знаем, что солдаты Наполеона были язычники; они ставили
своих лошадей в Церкви, оскорбляли Господа по сто раз в день, за
что и были справедливо разбиты и потоплены при Березине, как
фараоны.