Но нам не было до сих пор известно, что Создатель, для
наказания нечестивцев, лишил даже единственной их добродетели —
мужества!.. Вот человек, оскорбивший во мне избранника Божия и
якобы не понимающий, что я требую от него извинения… или… иначе…
— Ну, что же: иначе? — спросил, не глядя на Предсказателя,
Дагобер.
— Иначе я требую удовлетворения. Я вам сказал: я тоже видел
войну… верно, где-нибудь найдутся две сабли… и завтра на рассвете…
в укромном уголке мы и посмотрим, у кого какая кровь… если только
в ваших жилах кровь течет!..
Зрители, не ожидавшие такой трагической развязки, начали уже
трусить.
— Драться! Вот глупости! — закричал кто-то из них. — Видно,
хочется в тюрьму попасть… у нас насчет дуэлей строго!
— Особенно, когда речь идет о простолюдинах или иностранцах,
— подхватил другой. — Только попадись с оружием в руках,
бургомистр засадит ещё до суда месяца на три в тюрьму.
— Да разве вы на нас донесете? — спросил Морок.
— Нет, конечно, — ответили буржуа, — делайте, что вам угодно…
Но мы просто даем дружеский совет; пользуйтесь им, как хотите.
— Какое мне дело до тюрьмы? — вскричал Предсказатель. — Дайте
мне только сабли достать… так я вам покажу, очень ли я забочусь о
вашем бургомистре!
— И что же вы будете делать с саблями? — спросил с полнейшим
хладнокровием Дагобер.
— А вот когда одна из них будет у меня в руках, а другая у
вас… так и увидите, что я буду делать. Создатель приказывает
защищать свою честь.
Дагобер пожал плечами. Сложив в платок все выстиранное белье,
он обтер мыло, спрятал его в клеенчатый мешок и, насвистывая свою
любимую песенку о Тирлемоне, сделал шаг вперед.
Предсказатель нахмурил брови. Он начинал бояться, что вызов
окажется напрасным. Загородив дорогу солдату, он, скрестив руки на
груди, смерил его с головы до ног взглядом, исполненным самого
дерзкого пренебрежения и заметил:
— Итак, старый солдат разбойника Наполеона годится только в
прачки?.. Он отказывается от дуэли?
— Да, отказывается! — твердым голосом, страшно побледнев,
промолвил Дагобер.
Никогда, быть может, не давал он сиротам, доверенным его
попечению, наибольшего доказательства своей нежности и
преданности. Для человека его закала отказаться от дуэли, позволив
безнаказанно себя оскорблять, было неизмеримой жертвой.
— Ах… так вы трус… вы боитесь… сознайтесь в этом!
При этих словах Дагобер уже готов был броситься на Морока, но
внезапная мысль удержала его.
Он подумал о девочках и о том, к каким гибельным задержкам и
последствиям для их путешествия приведет хороший или дурной исход
подобной дуэли.
Гневное движение солдата, хотя и мгновенное, было настолько
многозначительно, а выражение его сурового, бледного лица,
покрытого каплями пота, было так ужасно, что и Морок, и зрители
невольно попятились назад.
Воцарилось глубокое молчание, и внезапно все симпатии
оказались на стороне Дагобера. Один из зрителей сказал:
— Ну нет, этот человек не трус!
— Конечно, нет!.
Воцарилось глубокое молчание, и внезапно все симпатии
оказались на стороне Дагобера. Один из зрителей сказал:
— Ну нет, этот человек не трус!
— Конечно, нет!..
— Иногда нужно больше мужества отказаться от вызова, чем
принять его!
— Да и Предсказатель не прав, задирая его таким образом. Это
иностранец…
— А если иностранца засадят за дуэль в тюрьму, то не скоро
выпустят.
— Кроме того, он не один… с ним две девочки. Разве можно в
таком случае рисковать из-за пустяков? Если бы его убили или
засадили в тюрьму, что бы сталось с бедняжками?
Дагобер обернулся и взглянул на последнего из говоривших. Это
был толстый мужчина с открытым, добродушным лицом. Солдат протянул
ему руку и сказал растроганно:
— Благодарю вас!
Немец сердечно пожал протянутую руку.
— Господин, — добавил он, не выпуская руки Дагобера из своей,
— право, знаете… пойдемте выпьем вместе по стаканчику пунша… мы
заставим этого чертова Предсказателя признать, что он чересчур
обидчив… и заставим выпить с вами…
Укротитель зверей, сильно раздосадованный неожиданным концом
этой сцены, так как он все ещё надеялся, что солдат примет вызов,
с мрачным презрением смотрел на зрителей, перешедших на сторону
противника. Но затем черты его лица смягчились: сообразив, что ему
будет выгоднее скрыть неудачу, он сделал шаг в сторону солдата и
сказал довольно любезным тоном:
— Ничего не поделаешь. Я подчиняюсь этим господам и сознаюсь,
что был не прав… меня оскорбил ваш прием, и я не мог сдержаться…
Повторяю… я не прав… — прибавил он со сдержанной досадой. —
Господь велит смиряться… и прошу вас извинить меня…
Это доказательство раскаяния и умеренности произвело самое
благоприятное впечатление на слушателей. Они громко выразили
одобрение.
— Видите, он извинился… значит, больше и говорить не о чем,
храбрый воин! — сказал один из них, обращаясь к Дагоберу. —
Пойдемте… выпьем все вместе, мы вам предлагаем от чистого сердца,
примите и вы это так же…
— Да, примите наше предложение, пожалуйста… мы просим вас
именем ваших славных девочек, — прибавил толстый немец, чтобы
заставить Дагобера скорее решиться.
Последний, тронутый дружескими заявлениями немцев, ответил:
— Благодарю вас, господа… вы очень добры. Но раз я принял
предложение выпить… то надо и поднести в свою очередь, не так ли?
— Верно… Что же, мы и не отказываемся… всякому свой черед… за
первый пунш платим мы… а вы заплатите за второй…
— Бедность не порок, — прервал их Дагобер. — Поэтому мне
нисколько не стыдно сознаться совершенно откровенно, что мне не на
что угостить вас. Идти нам ещё очень далеко, и я не могу делать
лишние траты.
Дагобер произнес эти слова с таким спокойным достоинством,
что немцы не рискнули настаивать, понимая, что старый солдат
должен был бы унизиться, приняв их приглашение.
— Ну, нечего делать… жаль… — проговорил толстяк. — Я бы с
удовольствием чокнулся с вами.