Ты так мучаешься сейчас потому, что никогда не ухаживал за больными. Тебя сейчас терзают болезни телесные... Но есть еще болезни души, которые могут длиться и в трех жизнях...»
Мицу читала низким, невнятным голосом. «Бабушка» слушала ее с закрытыми глазами. На полу рядом с койкой стояла алюминиевая чашка с приставшей к ней желтой кожурой батата. Больные, лежавшие поблизости, тоже молчали и внимательно слушали.
- Верно, святой хотел сказать, что, прежде чем думать о телесном излечении, нужно преобразиться душой.
Услышав этот комментарий Мицу, «бабушка» едва заметно кивнула. А Сугуро, спрятав в карман стетоскоп, думал, как сообщить ей о том, что ему поручили.
- Знаете, сэнсэй, - сказала Мицу, повернувшись к Сугуро, - как она узнала об операции, так сдаватъ стала. Очень уж ей с сыном свидеться хочется, поэтому и согласилась.
- А у нее есть сын?
- Да. На войне он.
Мицу сползла с койки и, покопавшись в корзинке, стоявшей на полу, вытащила аккуратно сложенный национальный флажок. На его дешевой ткани желтели пятна, как от дождевых капель.
- Все в нашей палате уже сделали на нем надписи. Сэнсэй, вы тоже напишите что-нибудь на флажке для ее сына.
- Хорошо.
Взяв в руки флажок, Сугуро совсем растерялся. Он понял, что не сможет сказать своей пациентке, что день операции уже назначен.
Это стало известно сегодня утром. В следующую пятницу профессор намерен оперировать госпожу Та-бэ, а еще через неделю доцент Сибата займется его «бабушкой». Сугуро и Тода назначили ассистировать при обеих операциях.
Как только пациент узнает дату операции, он начинает нервничать. Дрожит от воображаемого прикосновения скальпеля и подпиливания ребер. У Сугуро не хватило смелости обречь эту старуху, которая почти наверняка умрет, еще. и на мучительную неделю ожидания.
Вернувшись в холодную лабораторию и сдвинув со стола пробирки и пинцеты, Сугуро расстелил флажок. Он не знал, что написать. На грубой ткани пестрело несколько надписей пациентов общей палаты. Когда этот флажок попадет в руки старушкиного сына - если он вообще к нему попадет, - она скорее всего уже будет в могиле. От этой мысли на душе стало тоскливо. Он вытащил из стола Тода сигареты. Обычно он их не мог курить, а теперь закурил. После долгих раздумий с чувством отвращения написал банальное пожелание: «Только с победой!»
Как и предполагал Тода, госпожу Табэ готовили к операции долго и тщательно. Особенно лез из кожи ассистент Асаи - еще бы, от успеха этой операции зависела и его карьера! В.едь не пройдет и года, как
вернутся с действительной службы его одногодки, и до этого времени необходимо укрепиться и завоевать расположение шефа. Место доцента, на которое он метил, непосредственно зависело от личного покровительства декана факультета.
Один лишь Сибата, как уверял Тода, был против выдвижения старика. Сибата был питомцем прежнего заведующего хирургическим отделением.
Обычно шеф обходил больных два раза в неделю, но в последнее время старик почти ежедневно заглядывал в палату к госпоже Табэ.
- Осенью выпишетесь, - с улыбкой говорил профессор Хасимото, разглядывая на свет снимок грудной клетки. - Потом отдохнете с полгодика в деревне и к Новому году совсем поправитесь.
Очевидно, у профессора появилась уверенность в результатах выборов - в последнее время он переменился, от его рассеянности и раздражения не осталось и следа. Засунув руки в карманы белоснежного халата, шел он сейчас по коридору. Его чуть наклоненная вперед внушительная фигура гипнотизировала провинциала Сугуро. Именно таким, по его понятиям, и должен быть профессор. Тяжело ступая в солдатских ботинках, Сугуро шел следом за Тода и за сестрой Оба и вновь испытывал к шефу чувство юношеского поклонения.
Последнее время из палаты госпожи Табэ не выходила ее мать, пожилая дама с благородными манерами, в черных шароварах. При появлении врачей молодая женщина, сидевшая на кровати, подняла упавшие на лицо волосы и улыбнулась.
При появлении врачей молодая женщина, сидевшая на кровати, подняла упавшие на лицо волосы и улыбнулась.
- Сэнсэй, как вы думаете, все будет хорошо? - спросила профессора мать.
- Вы о чем?.. А-а, она еще будет спать, а операция уже кончится. Правда, ночь-другую самочувствие будет неважное. Жажда, небольшой озноб, но это очень быстро пройдет.
- Но все же опасность какая-нибудь остается?..
- Для вас, видимо, и искусство профессора и наше усердие ничего не значат... - угодливо улыбнулся Асаи.
Казалось,- что действительно опасного исхода ничто не предвещало. Госпожа Табэ была не истощена, сердце работало без перебоев, состав крови был хороший, да и каверна находилась в удобном для операции месте. Даже Сугуро, который лишь один раз ассистировал при такой операции, считал, что успешно справился бы с ней самостоятельно.
Когда шеф выслушивал сердце госпожи Табэ, приставив стетоскоп к ее упругой груди, Сугуро чувствовал какую-то странную досаду. Он не знал, что это: ревность к мужу красавицы и зависть к счастью, какого он никогда в жизни не обретет, или же обида за больных, лежащих в общей грязной палате...
Наступил четверг. В предоперационную ночь медсестра протирает тело больного спиртом и сбривает волосы. Сугуро допоздна оставался в лаборатории вместе со старшей сестрой и Тода, комплектуя необходимые для операции снимки и инструменты. Когда он вышел в темноту и направился в свой пансион, до которого от клиники было всего десять минут ходу, то услышал шум автомашины. Автомобиль поравнялся с ним, и он увидел через запотевшее стекло профессора Кэндо. Рядом с ним, положив руки на эфес сабли, сидел генерал с двойным подбородком. В этот дождливый вечер профессор Кэндо показался Сугуро каким-то одиноким и несчастным - таким он его еще никогда не видел.
«Кажется, наш старик победит», - подумал он, решив, что завтра закулисная борьба двух профессоров достигнет высшей точки. Он даже почувствовал легкое волнение от этой мысли.
На следующий день в десять часов утра Асаи, Тода и Сугуро, надев поверх халатов резиновые передники, в сандалиях, ждали у операционной, когда привезут больную.
Небо было пасмурным. Операционная находилась в самом конце коридора - сюда больные не заходили. Натертый паркет холодно блестел.
Но вот издалека донесся мягкий шум колес. По коридору медленно катилась тележка с госпожой Табэ, подталкиваемая медсестрой и матерью больной.
Из-за наркоза и страха перед операцией лицо больной было очень бледным, черные волосы разметались по плечам.
- Ну, держись молодцом, - сказала мать вслед удалявшейся тележке. - Я буду тут. Сейчас и сестра подойдет. Ведь операция скоро кончится...
Совсем ослабевшая больная открыла помутневшие, как у подбитой птицы, глаза и что-то пробормотала, но слов разобрать было невозможно.
- Не беспокойся, - сказала мать. - Профессор все сделает как надо.
В это время старшая сестра Оба завязывала профессору халат, он уже вымыл руки спиртом. Потом она, словно мать сыну, который уже перерос ее, надела на голову старика белую шапочку, похожую на феску. Другая сестра протянула ему металлический ящичек с двумя парами резиновых и матерчатых перчаток. Профессор стал похож на белую куклу с театральной маской вместо лица.
Во время операции в помещении нужно поддерживать температуру в двадцать градусов тепла, поэтому уже сейчас в операционной было душновато. На пол из шланга с тихим шумом лилась вода, которая пока смывала пыль, а потом будет смывать кровь. В водяной струе отражалась свисавшая с потолка большая бестеневая лампа. В этом неестественно ярком свете и ассистент Асаи и медсестры двигались, как колышущиеся в воде водоросли.
Две медсестры подняли госпожу Табэ с тележки и положили на операционный стол. Профессор привычными движениями начал извлекать из никелированного ящика и класть на стеклянный столик хирургические инструменты. Эльбаториум, которым загибают легочную плевру, реберный нож и пинцеты, соприкасаясь друг с другом, неприятно позвякивали.