- К нам пленных привезли, - сказал он, войдя в третью лабораторию.
- Ну и что? - равнодушно протянул Тода, не подымая лица от стола. - На днях их тоже привозили. Делали прививку против тифа.
Шумно хлопая ящиками стола, что означало: «Мне некогда интересоваться подобной ерундой», Тода спросил:
- Ты не видел моего стетоскопа? Как на беду, пропал куда-то! Дай-ка мне твой на минутку...
- А что случилось?
- Да одну больную готовят к операции. Нам с Асаи поручили обследование. Что?.. Да нет, успокойся, не твою старуху.
Тода загадочно улыбнулся.
- Угадай кого?
- Откуда мне знать, - хмуро ответил Сугуро.
- Госпожу Табэ из отдельной палаты. Говорят, она родственница покойного Осуги. Ты же ее знаешь.
Еще бы! Кто в клинике не знал эту молодую, красивую женщину. Начиная обход с общей палаты, профессор Хасимото заходил в отдельные под конец. Там он задерживался куда дольше, сам выслушивал больных и расспрашивал их о самочувствии. А к госпоже Табэ он был особенно внимателен. Сугуро видел на ее карточке надпись, сделанную Асаи: «Родственница декана лечебного факультета Осуги».
Заболела эта женщина недавно. В верхушке правого легкого у нее были обнаружены несколько крохотных очагов и каверна величиной с горошину. Но у нее образовалась спайка, поэтому делать пневмоторакс было нельзя. Больная обычно спокойно лежала на спине, разметав на белой подушке длинные густые волосы. Она, по-видимому, любила читать - под большим светлым окном стояло на полочке много романов, большинство из которых Сугуро даже не знал.
Какая у нее была кожа! Белая, нежная, будто атласная. Казалось невероятным, что эта женщина больна туберкулезом. У нее были маленькие тугие груди с розовыми сосками. Говорили, что муж госпожи Табэ - морской офицер и служит где-то очень
далеко. Раз в день ей приносили из дому еду - мать или прислуга. В общем госпожа Табэ во всем отличалась от пациентов общей палаты.
- Скоро поправитесь, мадам, - неизменно подбадривал ее профессор Хасимото. - Я обязательно вас вылечу. Это будет моей благодарностью господину Осуги за все, что он сделал для меня.
Ее собирались оперировать осенью, и Сугуро не понимал, почему операцию вдруг перенесли на февраль. Во время последнего обхода старик об этом ни словом не обмолвился, правда, выглядел он озабоченным.
- Почему вдруг решили оперировать ее сейчас?
- А ты не догадываешься? Разве не заметил, как старик рассеян последнее время? Эта операция...
Тода поднялся со стула и выглянул из окна. Возле второго хирургического отделения, как звери в клетке, ходили взад-вперед солдаты, скрестив руки за спиной, а у акаций старик сторож по-прежнему орудовал лопатой.
- Каждому ясно, что эта операция имеет прямое отношение к выборам декана.
Снова усевшись, Тода вырвал лист из потрепанного немецко-японского словаря, взял щепотку табака из жестянки на столе и скрутил папиросу.
- Я уверен, что старик не хочет упустить случая заполучить лишний шанс. Ведь в апреле выборы, а пациентка - родственница Осуги. Болезнь не запущена, да и организм больной не ослаблен. Вот он и спешит с операцией. В случае успеха он привлечет на свою сторону коллег покойного Осуги, и группа Кэндо останется с носом.
Тода произнес все это многозначительным тоном и с довольной ухмылкой выпустил струю дыма.
Тода вырос в семье состоятельного врача и еще в студенческие годы охотно посвящал Сугуро в сложные интриги врачебного мира: «Медику сантименты противопоказаны, - любил повторять он и, высокомерно поглядывая на растерянного однокашника, добавлял: - Ведь врачи не святые. И карьеру хочется сделать и профессором стать. На одних собаках и обезьянах далеко не уедешь. Чтобы совершить переворот в науке, надо быть безжалостным-. Так что, брат, смотри и учись».
- Значит, поэтому тебе и поручили подготовку к операции? - медленно проговорил Сугуро и закрыл глаза.
Усталость, которую он почувствовал только что в коридоре, снова навалилась на него. - Одного вот в толк не возьму...
- Чего?
- Что же получается: моя «бабушка» - подопытная свинка для доцента Сибата, а госпожа Табэ - трамплин для карьеры старика?
- Именно! А что тут плохого? И чего далась тебе твоя «бабушка»? - Тода издевательски улыбнулся.
- Вряд ли я сумею тебе объяснить...
- Зачем делать из всего трагедию? Таков уж наш мир. Без подобных экспериментов медицина застряла бы на мертвой точке. Твое нытье особенно комично сейчас, когда, что ни день, под бомбами гибнут сотни людей. Теперь человеческая смерть никого уже не удивляет, и гораздо больше смысла погубить старуху на операционном столе, чем позволить ей умереть от бомбы.
- Какой же все-таки в этом смысл? - глухо спросил Сугуро.
- Понятно, какой. Погибни старуха от бомбежки - ее останки выбросят в Накагаву. А если она умрет во время операции, то послужит науке. Я уверен: знай она, что умирает ради спасения многих других таких же больных, сама охотно легла бы под нож.
- Ты, Тода, не человек, а камень. - Сугуро тяжело вздохнул. - Твои доводы убедительны, но я не могу быть таким, не могу...
- Не будешь камнем, не проживешь! - Тода истерично захохотал. - Ты, Сугуро, тюфяк. Разве сейчас можно жить иначе?
- По-твоему, нет?
- Я даже не задумываюсь над этим. Дай-ка мне лучше твой стетоскоп.
- Он в моем пакете первой помощи.
Сугуро вышел во двор. Старик сторож все копался в земле.
- Бомбоубежище роешь?
- Да нет. Велят акации валить. Вон они как разрослись! Начальство срубить приказало, но зачем, не понимаю...
Солдат перед хирургическим отделением уже не было. Грузовик, доставивший военнопленных, куда-то исчез. Сугуро стал подниматься на крышу, его ботинки гулко стучали по ступеням лестницы.
Внизу притаились больничные корпуса. Справа виднелись лаборатория инфекционных заболеваний и терапевтическое отделение. В центре чернели библиотека и покрытый дегтем железобетонный корпус факультета патологии. Из трубы дезинфекционной камеры подымался серый дым. «Сколько сотен больных, сколько врачей и медсестер сосредоточено здесь!» - подумал Сугуро. И ему показалось, что между этими зданиями вращаются невидимые шестерни гигантского механизма. Но лучше не думать. Все равно это ни к чему не приведет.
Море почернело и будто сжалось. Желтая пыль вздымалась над городом, застилая ватные облака и тусклое зимнее солнце. Сугуро внезапно почувствовал, что ему абсолютно все равно, победит Япония в этой войне или проиграет ее. Думать еще и об этом у него просто не хватало сил.
III
- «Будет пять миллиардов шестьсот семьдесят миллионов лет бодхисатве Амида, и тогда обладающим истинной верой откроется свет...»
- Не беспокойтесь, лежите, лежите.
- Хорошо, сэнсэй.
Пока Сугуро выслушивал впалую грудь старушки, она с закрытыми глазами слушала священные тексты, которые нараспев читала соседка по койке, Мицу Абэ. Мицу и его «бабушка» были ровесницами, их койки стояли рядом, поэтому они часто беседовали.
- Стихи Будды?
- Нет, что вы, это поучения святого Синрана, - Мицу кивнула в сторону своей соседки. - Все просит почитать ей буддийские книги, вот я...
- А вы читайте, не стесняйтесь.
- Хорошо, сэнсэй.
Мицу опять надела очки, которые убрала уже было в футляр, уселась поудобнее на койке и, снова бережно взяв книгу в порванном переплете, продолжала читать:
- «Однажды Сакья навестил своего больного ученика. Ученик этот был так слаб, что даже не мог убрать за собой. Сакья...» Сэнсэй, что этот иероглиф обозначает?
- «Заботливо». Ведь это книга для детей!
- Да. Мне ее дала почитать больная вон с той койки, «...заботливо обтерев его, спросил, ухаживал ли он хоть раз за своим больным другом, когда был здоров.