За долгие годы преподавательской карьеры мама неоднократно наблюдала депрессию коллег. Изнуренные, измотанные, они довольно часто попадали в лечебницу. Конечно, профессия эта тяжелая и нервная, но чтобы до такой степени слететь с катушек - этого мама не понимала. Как может быть, чтобы вдруг отказали мозги и нервы? И вот теперь она думала об этом целыми днями, лежа в кровати и чувствуя только одно - ужас перед следующей минутой. Она не могла понять, почему ей так плохо. Ведь ничто не предвещало беды. Совсем даже наоборот: в последние годы она мечтала о пенсии как о поре сплошных удовольствий. Она собиралась наконец заняться тем, что страстно любила: ходить пешком, читать, путешествовать, да и отоспаться, наконец! Вот оно, счастье! Наконец-то из ее жизни исчезнут неуправляемые подростки (с каждым годом они становились все хуже; она так жалела педагогов нового тысячелетия). Наконец-то ей не нужно будет воскресными вечерами проверять их работы. Наконец-то ее оставят в покое требовательные и напористые родители учеников. Ее шумно чествовали, провожая на пенсию, и вечер, по общему мнению, получился "необыкновенно теплым". В складчину ей презентовали подарочную карту агентства путешествий, и она могла теперь поехать "куда вздумается и когда вздумается". Мама забрала из коллежа свои вещи, закрыла в последний раз свой шкафчик и пообещала, как и все новоиспеченные пенсионеры, навещать иногда своих коллег. Но мама заболела и обещание не сдержала. А если бы и сдержала, то все было бы так же, как у моего отца: зашла бы несколько раз, а потом бы поняла, что говорить с бывшими сослуживцами решительно не о чем. То же происходит и с бывшими учениками: сначала учителя рады их видеть, им интересно, как сложилась их жизнь, но когда вопросы исчерпаны, оказывается, что сказать друг другу нечего. Общих воспоминаний хватает на десять минут. И мама довольно скоро отдала бы себе в этом отчет. Может быть, подсознательно она догадывалась, что будет грустно, и, впав в депрессию, избавила себя от всей этой тягостной мороки.
К концу лета она заметила, что с ней творится неладное. Сначала она подумала, что просто устала от путешествий; но дело было не в этом, ведь она вернулась домой уже давно и успела вволю отоспаться. У нее как будто образовалось внутри странное пятно, которое постепенно росло, заволакивая тело и разум. Свой недуг она воспринимала именно как пятно, размытое и неопределенное. Она начала говорить сама с собой, бормотать что-то вполголоса, перестала отвечать на вопросы отца. Она вообще не хотела больше с ним разговаривать. В этом он мне сам в конце концов признался. Мама тоже призналась со временем, что не могла спокойно смотреть, как отец целыми днями сидит перед телевизором, эта картина ее и доконала. В сентябре у всех начался учебный год, а у нее - нет, впервые за сорок лет. Ей прежде и в голову не приходило, что тело тоже привыкает к определенному ритму. Утро первого дня школьных занятий она посвятила разборке шкафов и старых книг, готовке обеда. А отец не делал вообще ничего, не совершал никаких телодвижений. Он сидел в прострации перед телевизором и тупо смотрел "Магазин на диване". Ему понравилась идея, что можно заниматься спортом во сне: он стал рассматривать свой торс, пытаясь сообразить, куда надо ставить банки-присоски и какой от этого будет эффект. Мои родители переживали первые месяцы пенсии - это могло быть чудесно. Отец мог бы сказать: "Собирайся, пошли побродим". Или: "Поехали в Онфлёр, погуляем, а потом пообедаем в ресторане". Или: "А не сходить ли нам в кино?" Но нет, он ничего такого не говорил, он сидел как тюфяк в кресле и предавался унылой праздности. Уныние вторглось в его жизнь неожиданно, удар оказался слишком сильным. Обычно пустота обрушивается на нас не сразу, она подкрадывается исподтишка, потихоньку обгладывая дни. И что делать дальше? Отец вообще перестал выходить из дому, ездил только к бабушке в дом престарелых, откуда возвращался чернее тучи. В течение многих лет родители пытались не замечать свою усталость друг от друга, прячась каждый в свою работу. Теперь им предстояло просто жить, и не хватало сил создать хоть какую-нибудь иллюзию деятельности, чтобы заполнить вакуум. Однако я уверен, они все еще любили друг друга. Это была любовь, пусть и не пылкая. Да и я, по моим ощущениям, не был плодом пылкой любви. И все же это была любовь. Именно она была в перепуганном взгляде отца, когда мама заболела.
____________________
Теперь, пожалуй, настал момент рассказать, как мои родители встретились во второй раз. После того странного поступка, когда он подошел на площади к незнакомой девушке, отец вернулся домой. Очутившись в своей комнате и немного успокоившись, он попытался взглянуть на вещи трезво. Почему он, всегда являвший собой образец сдержанности, так запросто обратился к ней? Что в ее лице было особенного, что поразило его в самое сердце? Может, это было что-то из прошлой жизни? Или то самое, что люди называют любовью с первого взгляда? Почему он не сделал попытки познакомиться с ней ближе, почему сбежал? И зачем произнес ту странную фразу? Он совершенно запутался в своих чувствах, в причудливой аритмии собственного сердца.
Потекли обычные дни, но волшебное видение не стиралось. Он ничего про незнакомку не знал, найти ее представлялось немыслимым. Он подумал, что единственная возможность снова ее встретить, это ждать у церкви: может, она снова туда зайдет. (Пишу эти строки и отчетливо понимаю, что я, несколько десятилетий спустя, воспроизвел ту же модель - стал регулярно ходить на кладбище в надежде снова увидеть незнакомку. Поразительное открытие: неужели я, на подсознательном уровне, разыграл известный мне сценарий? Выходит, отец, который ничему меня в жизни не научил, оказывал на меня подспудное влияние и мы вели своего рода диалог теней?) Итак, отец каждый день наведывался к той церкви. Девушка не появлялась. На самом деле она зашла туда лишь однажды, из любопытства, и не собиралась туда возвращаться. Не знаю, сколько времени так прошло, но отец стал получать удовольствие от своей тайной жизни, о которой никто не догадывался. Он производил впечатление серьезного молодого человека, начинал карьеру в банке. Никому и в голову не могло прийти, что сердце его бьется страстно и непредсказуемо и что он на грани безумия. Иногда он спохватывался и говорил себе, что все это смешно: "Какой я идиот! Я никогда ее больше не увижу. Хуже того: если вдруг увижу, то понятия не имею, о чем с ней говорить. Все это вздор и чепуха". И решил больше не ходить. Но прежде пошел все же в последний раз, чтобы в последний раз попытать счастья.
Разумеется, она не пришла. Но все же случилось нечто важное. В церкви было венчание, и отец смешался с толпой приглашенных. Друзьям невесты сказал, что он со стороны жениха, друзьям жениха - что он со стороны невесты. Церемония бракосочетания была очень красивая, волнующая, из тех, что вызывают желание тоже вступить в брак. Невеста была хороша собой, вдобавок русская, что само по себе плеоназм. Жених, дабы угодить невесте, с радостью исполнял все православные ритуалы; он весь светился от счастья, несмотря на обилие свеч и ладана. Когда все выходили из церкви, к отцу подошла женщина.
- А вы ведь здесь чужой, - сказала она.
- Как это? Я приглашен, а как же иначе…
- Я тоже чужая. Просто мне очень нравятся православные свадьбы, вот я и затесалась…
- Но я приглашен…
- Послушайте, я же вам сказала, что я тоже не приглашена, так что прекратите. Кстати, вдвоем мы меньше будем привлекать внимание. Если мы будем держаться вместе, это будет выглядеть естественней.
Так отец познакомился с Агатой. И разумеется, именно с Агаты потянулась цепочка, которая со временем привела отца к моей матери. Агата была молодая актриса, обожавшая импровизации. Каждый понедельник она давала представление вместе со своей труппой. Темы они вытаскивали из шляпы наугад и разыгрывали странные, замысловатые сюжеты с названиями вроде "Ризотто и гестапо" или "Венеция и Альцгеймер". Ситуации приходилось выдумывать. Агата пригласила отца на один такой спектакль. Восхищенный молодыми талантами, способными творить нечто из ничего, гениально владеющими актерским мастерством, отец стал их поклонником. В понедельник вечером его банковская жизнь и кредиты на недвижимость отодвигались на второй план, уступая место театру. Не знаю, как долго он ходил на эти спектакли и что именно связывало его с Агатой, но, кажется, главное событие произошло довольно скоро. В самой середине пьесы под названием "Романтизм и содомия" один актер встал на колени перед девушкой и произнес: "Вы так прекрасны, что лучше мне никогда больше вас не видеть". Отец не мог прийти в себя. Ведь это была его фраза! Как могло случиться, чтобы актер сказал в точности то же самое? После представления он подошел к нему спросить, откуда взялась эта реплика.
- Когда импровизируешь, то сам не знаешь, из каких глубин сознания выплывают те или иные слова. Человек не всегда понимает, откуда черпает вдохновение…
- Но…
- Впрочем, откуда именно эта фраза, я помню. Мне рассказала одна приятельница, что к ней на улице подошел какой-то псих и выдал нечто подобное.
- Правда? - промямлил отец.
- Ну да, странный тип, так она сказала. Псих, говорит, какой-то. А я с ней не согласился. По-моему, эта фраза гениальная. Я ей сказал, что он, должно быть, сногсшибательный парень.
- Спасибо…
- За что спасибо?
- Да так, ни за что…
Отец попросил описать приятельницу. Описание совпало. Так он, невероятным образом, отыскал след той девушки. Прямо как в романе. Прошло еще некоторое время, и отец решился (приходилось обращаться к актерам на "ты", и это стоило ему немалых усилий, но Агата объяснила, что в театре иначе нельзя):
- Слушай, тебе, наверно, это покажется странным… но нельзя ли познакомиться с той твоей приятельницей?
- Да? А зачем тебе?
- Видишь ли, я пишу книгу… ну, не то чтобы книгу… скорее сборник… в общем, я собираю информацию о девушках, к которым подходят на улицах… Меня это необычайно интересует. Я прошу их рассказать самые занятные случаи… Что именно произносят парни, когда клеятся к девушке… и идут ли они после этого в кафе…
- А… отличный сюжет, - сказал актер, явно заинтересовавшись, в отличие от Агаты, которая страшно удивилась.
- Да ты что, и вправду пишешь книгу? Ты?
- Ну да… Почему бы нет?
- Ты - пишешь? Неужели?
Пришлось отцу смириться с очевидностью: он принадлежит к той категории людей, чей образ несовместим с литературой, как покорение Марса - с путешествием на верблюде. Однако он не подал виду:
- Ну да, пишу… А что в этом такого? Разве нельзя работать в банке и писать книги? Насколько я знаю, одно другому не противоречит.
- Ну ладно, не обижайся… Просто меня это немного удивило.
Отец же был потрясен собственной смелостью. Получалось, что он, вообще-то размазня и тряпка, как только дело касается той девушки, моей будущей матери, мгновенно подбирает нужные слова и находит выход из любой ситуации. Этакий супергерой, чья единственная миссия - завоевать сердце прекрасной незнакомки. Как уверенно он ответил Агате и как здорово придумал насчет книги, блестящая идея, главное, вполне правдоподобная! Актер дал ему номер телефона моей матери, отец ей позвонил и предложил встретиться.
Так в конце концов мои родители оказались вдвоем в кафе. Матушка моя мгновенно узнала психа, который бросился ей наперерез у церкви. Теперь он казался ей еще более ненормальным с этой его безумной историей насчет интервью для книги. Но как минус на минус дают плюс, так и эти два безумства дали вместе положительный результат. События приняли столь неожиданный оборот, что мама была скорее заинтригована, чем напугана. И потом, они же в кафе, чего ей опасаться? Кроме того - и это был немаловажный фактор - в ней росло нарциссическое самолюбование, чувство, которое испытывает всякая женщина, видя, на какие ухищрения пускается мужчина ради того, чтобы с ней встретиться. Поразмыслив, она нашла историю красивой, особенно когда отец с трогательной неуклюжестью пытался ее рассказать. Он описал момент, когда заметил ее выходящей из церкви, потом все дни и часы, когда мечтал снова ее увидеть. Мама выспросила кое-какие подробности, потом еще и еще, так что эта страсть в ее воображении приняла форму русского романа. Она согласилась на второе свидание - чтобы получше узнать странного молодого человека, но это уже ничего не меняло. Что бы потом ни произошло, она останется верна своему первому впечатлению: никто никогда так ее не добивался. Ведь на ощущении собственной значимости в глазах другого можно построить целую жизнь. По сути, окажись мой отец кем угодно, занимайся чем угодно, это уже не имело значения: он пробудил в моей матери то, что дремлет в каждом из нас, - надежду быть безумно любимым.
Прошли годы. Не знаю, как протекала жизнь моих родителей до моего рождения. Знаю только, что они долго не хотели детей. Просто жили, путешествовали. Потом наконец появился я. Рос я в спокойной, даже слишком спокойной атмосфере. От этой тихой бестрепетности, наверное, и происходит моя меланхолия. Потом я от родителей уехал. Потом они вышли на пенсию. И вот продолжение.
____________________
Смотрю на икону, что стоит у матери в изголовье, и возникает ощущение, будто лик тоже на меня смотрит. Я понимаю, это чушь, но святая и в самом деле внимательно вглядывается в смотрящего на нее. Как будто расспрашивает о жизни, о важных решениях. Уж не она ли виновница маминой депрессии? И я тоже сойду с ума, если буду долго на нее смотреть. Мама продолжает мне улыбаться, у нее по-прежнему наивно-блаженная улыбка, а я тем временем пытаюсь подобрать нужные слова. Их найти труднее всего, они прячутся внутри нас, и неизвестно, за какой кончик тянуть, чтобы их вытащить. Я говорю маме, что она еще молода (главный, хотя и довольно жалкий довод). Потом я начинаю, как заправский психолог, рассказывать, что интересного ждет ее на жизненном пути.
- Слушай, а почему бы тебе не написать книгу о православных церквах? Ты же ведь так здорово в них разбираешься.
- Хорошая идея, только у меня нет ни малейшего желания писать.
- Жаль. Ты всегда так увлекательно о них рассказываешь.
- Спасибо, дорогой.
- Хочешь отдохнуть? Я пойду?
- Нет, мне хорошо, когда ты рядом. Я очень рада, что ты зашел.
- Ты же знаешь, я всегда рядом. Тебе достаточно позвонить, и я сразу примчусь.
- Ты хороший мальчик. Я знаю, что ты заботишься о бабушке. Как она поживает?
- Она… хорошо. Просила тебя поцеловать.
Не знаю, удалось ли мне передать нежное тепло нашего диалога. Впервые в жизни мы с мамой так разговаривали. Мы произносили слова медленно, и в этой медлительности была какая-то своя красота. Как будто каждый слог имел собственную особую ценность. Я чувствовал мамину хрупкость, ощущал, как ей плохо. Но надеялся, что это пройдет. Пока что надо о ней заботиться. Не оставлять одну. Беречь. Что отец и делал, не сообщая ей об исчезновении бабушки. Ему тоже, разумеется, тяжело было держать все в себе. И наверное, полегчало бы, если б он мог рассказать матери, что происходит с его женой. Его корабль дал течь со всех сторон.
Я украдкой коснулся маминых волос, слегка погладил. От этого как-то отпустило. И тут мама сказала:
- И поцелуй от меня свою жену.
- Какую жену?
- Как какую? Твою.
- Ма, но я не женат.
- Слушай, перестань валять дурака. Момент неподходящий. Скажи ей, пусть тоже зайдет меня проведать. Я, конечно, не в лучшей форме, но все равно буду страшно рада ее видеть. Она чудная. Тебе повезло, ты нашел настоящее сокровище.
По глазам мамы я видел, что она и не думает шутить. Она была уверена, что я женат, и, похоже, даже могла бы описать церемонию бракосочетания. Я подумал было, не использовать ли ее бред в качестве оракула, чтобы узнать, как хоть выглядит моя воображаемая жена. А вдруг это красавица швейцарка с длинными гладкими волосами, нежная и любящая? Может, мама специально искала в своей нечеткой реальности призрак моего счастья? Я на мгновение замялся. Как реагировать в подобной ситуации? Не противоречить безумию, делать вид, что принимаешь эту фантасмагорическую действительность? Или спорить с пеной у рта, пытаясь вывести человека из заблуждения? Наконец я сказал:
- Конечно. У нее все в порядке. Передавала тебе привет и поцелуи. Желает поскорей поправиться.
- Как ты правильно сделал, что женился.
- Я знаю, мам. Мне повезло, что я ее встретил.
Я попрощался и пошел к выходу. Задержавшись на миг в дверях, я оглянулся на маму и смотрел на нее, пока она меня не видела. Она стала бормотать что-то неразборчивое. Какие-то фразы, напоминающие причитание. Потом взяла со столика икону и крепко прижала к сердцу.
Отца я нашел на кухне, все в той же позе. Он встрепенулся:
- Ну что? Как ты ее нашел?
- Не знаю даже… Так она вроде спокойна… и как будто вполне в себе. А потом вдруг начала спрашивать про мою жену.
- А… да… врач предупреждал, что могут быть приступы бреда…
- А что он еще говорил?
- Что такие сильные депрессии часто случаются у тех, кто уходит на пенсию. Особенно у преподавателей. Или у тех, чья профессия связана с определенным ритмом жизни.
- Правда?
- Ну да… так он сказал. Это как-то немного успокаивает.
- А сколько это может продолжаться? Он ничего не говорил?
- Зависит… в принципе, не очень долго. Вроде как после двух-трех месяцев терапии становится лучше. Иногда, впрочем… бывает, что и затягивается… В общем, заранее ничего сказать нельзя. У всех по-разному. Как все, что происходит в голове.
В общем, лучше было усвоить сразу: с депрессией врачи бороться не умеют. Я понимал, что случиться может все, что угодно, и, естественно, думал о самом худшем. Дальнейший ход событий меня изумил, но пока что я пребывал в полной растерянности. Отец снова предложил мне кофе. Я согласился. Он снова предложил мне кекс. И я снова согласился. Мы помолчали какое-то время, потом я объявил:
- По-моему, бабушка готовилась к побегу.
- Что ты сказал?
- Я в этом даже уверен.
- Откуда ты знаешь?
- Она и не думала ходить в парикмахерскую. Просто несколько месяцев копила деньги, которые ты ей давал.
И я рассказал отцу про мой визит к парикмахерше. Новая информация подтверждала наши предположения. Страх за бабушку как-то вдруг отступил - во всяком случае, она была жива. Она могла, конечно, упасть, с ней могло что-то случиться, но самые худшие опасения нас оставили. Однако приходилось мириться с очевидностью: бабушка сбежала, ничего нам не сказав. Мы стали для нее чужими. Она осуществила то, что задумала. Это меня и пугало, и восхищало одновременно.
32