— Очень! — Но тут же добавил:
— Печально, но мы не можем активно воздействовать на Генриха. Приходится
считаться с его дядей.
Вайс заметил не совсем уверенно:
— Мне думается штурмбанфюрер вначале желал, чтобы Генрих остался тут.
— Зачем?
— Вайс улыбнулся.
— Я полагаю, чтоб чем-то быть здесь полезным рейху.
— Ну, для такой роли Генрих совсем не пригоден, — сердито буркнул Папке. — Мне
известно, что для этой цели подобраны более соответствующие делу люди. —
Произнес обиженно: — Неужели штурмбанфюрер не удовлетворен нашими кандидатурами?
— Этого я не могу знать, — сказал Вайс и спросил с хитрецой в голосе: — А что,
если попросить Генриха узнать у Вилли Шварцкопфа, какого он мнения о тех лицах,
которых вы отобрали? — Пояснил поспешно: — Я это предлагаю потому, что знаю,
какое влияние на Генриха оказывает господин Функ. А Функ, как вам известно, не
очень-то к вам расположен, и, если случится у вас какая-нибудь неприятность,
едва ли он будет особенно огорчен.
— Я это знаю, — угрюмо согласился Папке и, внезапно улыбнувшись, с располагающей
откровенностью сказал: — Ты видишь, мальчик, мы еще не пришли в рейх, не
исполнили своего долга перед рейхом, а уже начинаем мешать друг другу выполнять
этот долг. И все почему? Каждому хочется откусить кусок побольше, хотя не у
каждого для этого достаточное количество зубов. — Улыбка Папке стала еще более
доверительной. — Сказать по правде, сначала я не слишком хорошо относился к
тебе. Для этого имелись некоторые основания. Но сейчас ты меня убедил. что мои
опасения были излишними.
— Я очень сожалею, господин нахбарнфюрер.
— О чем?
— О том, что вы только сейчас убедились, что ваше недоверие ко мне было
необоснованным.
— В этом виноват ты сам.
— Но, господин Папке, в чем моя вина?
— Ты долго колебался, прежде чем принял решение репатриироваться.
— Но, господин Папке, я не хотел терять заработка у Рудольфа Шварцкопфа. Он
всегда щедро платил.
— Да, мы проверили твои счета Шварцкопфу. Ты неплохо у него зарабатывал. И мы
поняли, почему ты ставил свой отъезд в зависимость от отъезда Шварцкопфов.
— Это правда — мне хотелось накопить побольше. Зачем же на родине мне быть
нищим?
Папке сощурился:
— Мы проверили твою сберегательную книжку. Все свои деньги ты взял из кассы
накануне того, как подал заявление о репатриации. И правильно реализовал свои
сбережения. Это мне тоже известно. Ты человек практичный. Это хорошо. Я рад, что
мы с пользой поговорили. Но не исключено, что в день отъезда я пожелаю с тобой
еще о чем-нибудь побеседовать.
— К вашим услугам, господин нахбарнфюрер, — Вайс щелкнул каблуками.
Папке уехал в коляске мотоцикла, за рулем которого сидел упаковщик, человек с
замкнутым выражением лица и явно военной выправкой.
Вайс устало опустился на койку и потер ладонями лицо, будто стирая с него то
выражение подобострастия, с каким он проводил нахбарнфюрера до ворот мастерской.
Когда он отнял ладони, лицо его выглядело бесконечно утомленным, тоскливым,
мучительно озабоченным.
Небрежно отодвинув ногой стопку книг, в том числе "Майн кампф" и библию, он сел
к сколоченному из досок столику. Включил стоящую на нем электрическую плитку,
хотя в каморке было тепло. Из мастерской послышались шаги. Вайс быстро поднялся
и вышел в мастерскую. Там его уже ожидал пожилой человек в черном дождевике —
владелец велосипеда, недавно отданного в ремонт.
Вайс сказал, что машину можно будет получить завтра.
Вайс сказал, что машину можно будет получить завтра.
Но человек не уходил. Внимательно разглядывая Иоганна, он сказал:
— Я знал вашего отца, он медик?
— Да, фельдшер.
— Где он сейчас?
— Умер.
— Давно?
— В тысяча девятьсот двадцатом году.
— Где же его похоронили?
— Он умер от тифа. Администрация госпиталя в целях борьбы с эпидемией сжигала
трупы умерших.
— Но, надеюсь, вы хоть чуточку помните своего отца?
— Да, конечно.
— Я помню его довольно хорошо, — сказал человек раздумчиво. — Он был страстный
курильщик. Вот только забыл: он курил трубку или сигары? — Попросил: —
Напомните, пожалуйста, что курил ваш отец.
Иоганн замялся, припоминая все виденные им фотографии фельдшера Макса Вайса, —
ни на одной из них он не был изображен ни с трубкой, ни с сигарой во рту.
Человек сказал строго:
— Но я отлично помню, он курил большую трубку. У вас в доме висела семейная
фотография, где он снят с этой трубкой.
— Вы ошибаетесь, мой отец был медик, и он внушал мне всегда, что табак вреден
для здоровья, — твердо отрезал Иоганн.
— Очевидно, вы правы, — согласился человек. — Извините.
Вайс проводил его до двери, запер мастерскую и вышел на улицу. Было сумеречно,
шел мелкий, невидимый в темноте дождь. Он направился в сторону порта, но, не
доходя до него, свернул в переулок и спустился по грязным ступеням в подвал
пивного зала "Марина".
Усевшись за столик, он попросил у кельнера порцию черного пива, картофельный
салат, свиную ножку с капустой.
Трое латышей — портовых рабочих, увидев свободные места, подсели к Вайсу. Они
были заметно навеселе, но потребовали еще по порции водки и по бокалу пива. Не
обращая внимания на Вайса, они продолжали спор, который, видимо, их очень
волновал.
Разговор шел о пакте ненападения, заключенном между Советским Союзом и
Германией. Рабочие говорили, что, хотя советские войска стоят сейчас на новой
границе, следовало бы создать латышское рабочее ополчение, чтобы оно могло
оказать помощь Красной Армии, если Гитлер обманет Сталина. Как о вполне
допустимом говорили они, что Гитлер может напасть на Латвию, и хотя еще не все
латыши на стороне советской власти, большинство будут драться с немцами, потому
что в буржуазной Латвии немцы вели себя как в своей колонии. И уже по одному
этому следовало дать оружие народу, для которого немцы — давние отъявленные
враги-захватчики. Сухонький, малорослый латыш в бобриковой куртке возражал
товарищам, утверждая, что надо прежде всего произвести проверку даже в партийных
рядах, выявить тех, кто колебался во времена фашистского режима Ульманиса,
выбросить их из партии. Охватить проверкой всех, включая и рабочих, и только
тогда можно будет решать, кто заслуживает доверия.
Остановив взгляд на Вайсе а поисках союзника, латыш в бобриковой куртке спросил:
— Ну, а ты, парень, что думаешь?
Вайс помедлил, потом произнес раздельно, с наглой смелостью глядя в глаза
напряженно ожидающим его ответа рабочим.
— Ты правильно говоришь, — кивнул он в сторону латыша в бобриковой куртке. —
Зачем легкомысленно доверять рабочему классу? Надо его сначала проверить. Но
пока вы, латыши, будете друг друга проверять, мы, немцы, придем и установим
здесь свой новый порядок.
Положил деньги на стол, поднялся и пошел к выходу.
Человек в бобриковой куртке хотел броситься на Вайса с кулаками, но приятели
удержали его. Один из них сказал:
— Он правильно тебя понял. Выходит, то, о чем ты говорил, устраивает сейчас
немцев, а не нас, латышей.