Выходит, то, о чем ты говорил, устраивает сейчас
немцев, а не нас, латышей. Что получается: этот немец, наверное, гитлеровец,
хотя и был полностью на твоей стороне, но поддерживал не тебя, а нас против
тебя.
Выйдя из пивной, Вайс зашагал к гавани. Дождь усилился. Казалось, кто-то шлепает
по асфальту босыми ногами. Черная вода тяжело плюхалась о бетонные сваи
причалов. Рыбаки в желтых проолифленных зюйдвестках при свете бензиновых ламп
выгружали улов в большие плоские корзины.
На причале толпились торговцы, приехавшие сюда на пароконных телегах. Вайс
укрылся от дождя под навесом, где был сложен различного рода груз.
К нему подошел невысокий человек в старенькой тирольской шляпе, вежливо
приподнял ее, обнажив при этом лысую голову, и осведомился, который теперь час.
Вайс, не взглянув на часы, ответил:
— Без семи минут.
Человек, тоже не посмотрев на свои часы, почему-то удивился:
— Представьте, на моих то же самое. Какая точность! — Взяв под руку Вайса и
шагая с ним в сторону от причала, пожаловался: — Типичная гриппозная погода.
Обычно в целях профилактики я принимаю в такие дни таблетки кальцекса. Можете
называть меня просто Бруно. — Спросил строго: — Очевидно, мне нет нужды
напоминать, что вы были знакомы с моей покойной дочерью, ухаживали за ней и я
готов был считать вас своим зятем, но после того, как меня уволили из мэрии за
неблаговидное...
— Вы собираетесь учинить мне экзамен? — недружелюбно спросил Вайс. — Один я уже
как будто бы выдержал.
— Отнюдь! — запротестовал Бруно. Но тут же сам возразил себе: — А почему бы и
нет? Вас это обижает? Меня — нисколько. — Спросил: — Хотите конфетку? Сладкое
удивительно благотворно действует на нервную систему.
Вайс спросил хмуро:
— Что с архивом Рудольфа Шварцкопфа?
Бруно опустил глаза и, не отвечая на вопрос, осведомился:
— Вы не считаете, что ваша активность противоречит директиве? — Поднял глаза,
неодобрительно поглядел на низко нависшие тучи, произнес скучным голосом: — Я бы
на вашем месте не проявлял столь поспешно охоты ознакомиться с документами
Шварцкопфа. Господину Функу это могло не понравиться. Вы допустили нарушение. Я
вынужден официально это констатировать.
— Я же хотел... — попытался оправдаться Вайс.
— Все, все понятно, голубчик, чего вы хотели, — добродушно прервал Бруно, — и вы
были почти на верном пути, когда порекомендовали Папке выяснить через Генриха у
Вилли Шварцкопфа список резидентов. И вы правы, Папке — тупой солдафон. Но
недостатки его интеллекта полностью искупаются чрезвычайно развитой
подозрительностью. Это его сильная сторона, которую вы недоучли, как недоучли и
то, что Папке — мелкий гестаповец, а только самая крупная фигура в гестапо может
быть осведомлена о таком важном списке. Ни Папке, ни Функ к этому не могли быть
допущены. Есть и другие лица, совсем другие... — Бруно ласково улыбнулся Вайсу.
— Но вы не обижайтесь. Я ведь старше вас не только по званию, опыту, но и по
возрасту. — Помолчав, добавил: — Поверьте, самое сложное в нашей сфере
деятельности — это дисциплинированная целеустремленность. И не забывайте, что
люди, направляющие вас, достаточно осведомлены о неизвестных вам многих
обстоятельствах. И всегда бывает так, что лучше отказаться от чего-то лежащего
на пути к цели, пусть даже весьма ценного, во имя достижения самой цели. Вы меня
понимаете?
— Да, — согласился Вайс. — Вы правы, я увлекся, нарушил инструкцию, принимаю ваш
выговор.
— Ну что вы! — усмехнулся Бруно.
— Ну что вы! — усмехнулся Бруно. — Когда дело доходит до выговора, человек
уходит и на смену ему приходит другой. Это я так, в порядке обмена опытом —
несколько дружеских советов. — Зевнул, пожаловался: — А я, знаете ли, обычно на
диете, а тут питался какой-то жирной пищей. Плохо себя чувствую. Свинина мне
противопоказана.
— Может, вы у меня отдохнете и примете лекарство?
— Ну что вы, Иоганн! — укоризненно заметил Бруно. — Мы же должны только на
вокзале обрадоваться встрече после нескольких месяцев разлуки. Кстати, — с
довольным видом сообщил Бруно, — я буду, очевидно, избавлен от строевой службы в
Германии — по крайней мере наши врачи в поликлинике единодушно утверждали, что
по состоянию здоровья я совершенно к ней непригоден. Это — очень счастливое для
меня обстоятельство. В худшем случае — служба в тыловой армейской канцелярии,
против чего я бы отнюдь не возражал. И если вы напомните о старике Бруно вашему
другу Генриху, это будет очень мило. — Улыбнулся. — Ведь я же не препятствовал
вам ухаживать за моей покойной дочерью... — И многозначительно подчеркнул: —
Эльзой.
— Ну да, Эльзой, — уныло подтвердил Вайс. — У нее были белокурые волосы, голубые
глаза, она прихрамывала на левую ногу, повредила ее в детстве, неудачно прыгнув
с дерева.
— Стандартный портрет. Но что делать, если таков был и оригинал? — пожал плечами
Бруно. Потом сказал деловито: — Ну, вы, конечно, догадались, визит неизвестного
и диалог о вашем отце носили чисто тренировочный характер, как, впрочем, и наша
сегодняшняя встреча. — Подал руку, приподнял тирольскую шляпу с обвисшим
перышком, церемонно простился: — Еще раз свидетельствую свое почтение. — И ушел
в темноту, тяжело шлепая по лужам.
Во втором часу ночи, когда Вайс проходил мимо дома профессора Гольдблата, весь
город был погружен в темноту, светилось только одно из окон этого дома. И оттуда
доносились звуки рояля. Вайс остановился у железной решетки, окружающей дом
профессора, закурил.
Странно скорбные и гневные, особенно внятные в тишине, звуки реяли в сыром
тумане улицы.
Вайс вспомнил, как Берта однажды сказала Генриху:
— Музыка — это язык человеческих чувств. Она недоступна только животным.
Генрих усмехнулся:
— Вагнер — великий музыкант. Но под его марши колонны штурмовиков отправляются
громить еврейские кварталы...
Берта, побледнев, проговорила сквозь зубы:
— Звери в цирке тоже выступают под музыку.
— Ты считаешь наци презренными людьми и удивляешься, почему они...
Берта перебила:
— Я считаю, что они позорят людей немецкой национальности.
— Однако, — упрямо возразил Генрих, — не кто-нибудь, а Гитлер сейчас диктует
свою волю Европе.
— Европа — это и Советский Союз?
— Но ведь Сталин подписал пакт с Гитлером.
— И в подтверждение своего миролюбия Красная Армия встала на новых границах?
— Это был ловкий фокус.
— Советский народ ненавидит фашистов!
Генрих презрительно пожал плечами.
Берта произнесла гордо:
— Я советская гражданка!
— Поздравляю! — Генрих насмешливо поклонился.
— Да, — сказала Берта. — Я принимаю твои поздравления. Германия вызывает сейчас
страх и отвращение у честных людей. А у меня теперь есть отечество, и оно —
гордость и надежда всех честных людей мира. И мне просто жаль тебя, Генрих. Я
должна еще очень высоко подняться, чтобы стать настоящим советским человеком.