.." — Перевод звучал механически точно.
Штейнглиц свистнул.
— Первоклассная дезинформация. Наша работа?
— Нет, — голос Дитриха звучал сухо, — это не работа нашей агентуры. Мы вчера
захватили важные советские документы. Представь, в случае нашего вторжения
Наркомат Обороны приказывает своим войскам не поддаваться ни на какие
провокации, чтобы не вызвать крупных осложнений, — и только. В этом я вижу
выражение слепой веры большевиков в обязательства, в законы международного
права.
— Ерунда! — возразил Штейнглиц.
Дитрих уставился на неровный огонек светильника, сказал убежденно:
— Нам следует собрать их всех в кучу. — И показал руками, как это делать. —
Сколько под них надо — десять — двадцать квадратных километров, — и всех... — Он
поднял палец. — Всех! Иначе они нас... — И так резко махнул рукой, что от ветра
погас светильник. Вайс снова зажег фитильки и вопросительно взглянул на Дитриха.
Тот, вероятно приняв Вайса за Штейнглица, взял его за плечи, пригнул к себе и
прошептал в самое ухо:
— Аксель, ты осел! Мы влезли в войну, победу в которой принесут не выигранные
сражения, а только полное уничтожение большевиков. Полное! Чтобы ни одного
свидетеля не осталось на земле. И тогда мы все будем ходить голые, все! И никто
не скажет, что это неприлично. — Он снова попытался раздеться, но тут же
свалился на пол, захрапел.
Вайс вместе с Штейнглицем уложили Дитриха спать.
Вышли из палатки.
Болото дымилось туманом, луна просвечивала на небе сальным пятном, орали
лягушки.
Помолчали. Закурив, Штейнглиц счел нужным объяснить поведение Дитриха:
— Вчера капитан понервничал: допрашивал двух раненых советских офицеров, они
вели себя как хамы — вызывающе. Оскар ткнул одному из них в глаз сигарету, а тот
ему нагло пообещал сделать из Берлина пепельницу. А один пленный ударил головой
его в живот. В сущности, ничего от них такого не требовали: вернуться к своим и
предложить окруженной части капитулировать. Могли бы, в конце концов, и
обмануть. Странное поведение... — Потянулся, зевнул. И вдруг пошатнулся, успел
схватиться за плечо Вайса, признался: — Шнапс в ноги ударил. — И полез в палатку
спать.
19
На следующий день подразделение майора Штейнглица приступило наконец к своим
прямым обязанностям.
В большой, госпитального типа палатке за раскладным столом четыре солдата, в том
числе и Вайс, занимались сортировкой документов. Часто среди них попадались
испорченные, залитые кровью. Такие документы бросали в мусорные корзины из
разноцветной проволоки.
Нумеровали печати и штампы после того, как с них был сделан оттиск на листе
бумаги, и складывали в большой сундук.
Карты, если на них не было никаких пометок, выбрасывали, если же имелись пометки
или нанесенные от руки обозначения, — передавали ефрейтору Вольфу. Тот тщательно
изучал каждую такую карту и некоторые из них, бережно сложив, прятал в портфель,
в обыкновенный гражданский портфель с ремнями и двумя плоскими замками.
Солдаты-канцеляристы работали с чиновничьим усердием, и разговоры они вели
мирные: о своем здоровье, о письмах из дому, о ценах на продукты, одежду, обувь.
И, сортируя, просматривая бумаги, они периодически вытирали пальцы резиновыми
губками, смоченными дезинфицирующей жидкостью, чтобы не подцепить инфекции. И
если б не это обстоятельство, не их мундиры да желтый свет в целлулоидовых
окошках палатки, все походило бы на обычное канцелярское заведение и ни на что
другое.
Вольф, обнаружив запятнанные кровью бумаги, говорил всем:
— Господа, напоминаю: Будьте внимательны и выбрасывайте неопрятные бумаги, не
представляющие особой ценности.
За несколько суток лагерь на болоте превратился в аккуратный военный городок:
всюду проложены дорожки из бревен, стоят столбы с указателями, штабные палатки
окопаны траншеями, насосы день и ночь откачивают из траншей воду. Даже комаров
стало меньше после того, как в воздухе распылили какую-то едкую жидкость,
приспособив для этого ранцевые огнеметы.
И не только офицеры, но и солдаты выглядели подчеркнуто опрятно, будто и не было
у них под ногами вонючей, грязной хляби, непролазной топи, трясины.
Мостики с перилами из белых березовых стволов, так отчетливо видные ночью,
настилы для транспорта, линии проводов связи, аккуратно уложенные на торфяные
брусья или поднятые на бамбуковых шестах. — все это и многое другое
свидетельствовало об опытности, мастерстве, армейском умении, дисциплине штабных
команд, об их прекрасной материальной оснащенности. И только одно было нелепым —
то, что эти тыловые службы разместились в болоте, а не на сухом пригорке в
нескольких километрах за пунктом, предназначенным для дислокации.
Мотомеханизированные соединения германской армии стремительно и глубоко клещами
вгрызались в тело страны, безбоязненно оставляя у себя в тылу окруженные,
изолированные и искромсанные в неравных сражениях островки советских гарнизонов:
их оставляли на растерзание специальным частям, щедро снабженным всеми новейшими
средствами уничтожения.
По сведениям немецкой разведки, в населенном пункте Кулички сначала заняли
оборону несколько танков и до полуроты пограничников, но постепенно количество
советских солдат увеличивалось. Каждую ночь к Куличкам с отчаянными боями
прорывались все новые бойцы, хотя каждый раз при прорыве к гарнизону Куличек
почти половина их погибала.
Немецкое командование полагало такое истребление противника экономичным. Для
уничтожения гарнизона подошла артиллерийская часть, и все было подготовлено.
Тщательно рассчитали, сколько нужно боеприпасов на соответствующую площадь, из
скольких стволов они должны быть посланы, и орудия уже стояли в надлежащем
порядке вокруг плацдарма. И все же, несмотря даже на то, что советский гарнизон
не давал своим огнем германским частям продвигаться по шоссе, немцы медлили со
штурмом, ожидая подхода танков.
Штейнглиц и Дитрих не сидели сложа руки. Они часто выезжали на огневые позиции,
чтобы наблюдать за поведением противника, но так как специальности у них были
разные, то и интересовали их разные стороны этого поведения.
Вайсу пришлось прервать труды в канцелярской палатке, чтобы сопровождать
Штейнглица в его поездках.
Было известно, что советские танкисты в Куличках, когда у них иссякло горючее,
закопали свои машины в землю. И никто не опасался внезапного прорыва танков со
стороны окруженного гарнизона.
Но однажды ночью, когда Штейнглиц и Дитрих, как обычно, просматривали в
стереотрубы с наблюдательного пункта специально оставленное дефиле, к которому
исступленно и отчаянно пробивались сквозь пулеметный огонь разрозненные кучки
советских солдат, вдруг в сторону шоссе, стреляя из пушки и пулемета, рванул
одинокий советский танк.
Тут же раздались залпы, и точно пристрелянные по секторам батареи подбили танк.
Штейнглиц и Дитрих приказали солдатам взять у погибших танкистов документы. Они
правильно рассудили, что для этой машины, очевидно, были собраны последние
остатки горючего и экипаж получил задание пробиться к более крупному советскому
соединению не столько за помощью, сколько затем, чтобы получить приказ, как
действовать гарнизону дальше: отступить или защищать этот плацдарм до конца.
Подобные приказы и запросы о них уже не однажды попадали в руки офицеров абвера.