Иоганн внимательно осмотрел болото. До танка безопаснее добираться не по прямой,
а зигзагами: от одной впадины до другой, от кочки к кочке, от бугорка к бугорку.
Прикинул и запомнил ориентиры, чтобы не потерять направление.
Он полз, как только миновал окоп боевого охранения, и, казалось, не к танку, а в
сторону от него. Заставлял себя часто отдыхать, ползти медленно, извиваясь, как
пресмыкающееся, вдавливаться в землю, тереться лицом о траву. Приказывал себе
бояться малейшего хруста веточки, еле слышного бряцания железа, каждого шороха,
бездыханно замирать, как не замирает даже, пожалуй, самый последний трус, когда
страх сводит его с ума. Но именно ум повелевал Иоганну вести себя так, как ведет
себя человек, исступленно боящийся смерти. Иоганн тоже боялся, но боялся не
смерти: он боялся потерять жизнь, которая ему не принадлежала. У него было такое
ощущение, будто он подвергает смертельной опасности не себя, а самого дорогого
ему человека, жизнь которого несоизмеримо значительнее, важнее, чем его
собственная. И вот этого очень нужного человека, человека, чья жизнь назначена
для больших деяний, он подвергает опасности, и за это отвечает перед всеми, кому
жизнь этого человека дороже их собственной. Они доверили ее Иоганну Вайсу, а он
не оправдал этого высокого доверия. И он дрожал за целость этого человека и
делал все, чтобы спасти его, уберечь от огромной опасности, которой подверг его
Иоганн Вайс.
Он полз очень медленно, бесстыдно-трусливо, тщательно, опасливо выбирая малейшие
укрытия. И, наверное, офицерам надоело следить за ним в стереотрубу, а Штейнглиц
почувствовал даже нечто вроде конфуза: каким же трусом оказался его хваленый
шофер! Конечно же им надоело следить в стереотрубу за Вайсом, ползущим, как
серая мокрица, за этим трусом, позорящим мундир немецкого солдата. И хорошо,
как-то легче, когда за тобой не наблюдают.
Иоганн посмотрел на светящиеся стрелки часов. Оказывается, он только немногим
более двух часов упорно и медленно волочит себя по болоту, делает бесконечные
остановки и снова ползет в тишине, в сырости, в грязи. И тут раздался выстрел,
первый выстрел, и всем телом Иоганн ощутил, как ударилась о землю пуля
советского снайпера. А потом началась охота за Вайсом. Пока стрелял один
снайпер, немцы молчали, но когда раздались короткие пулеметные очереди, на них,
словно нехотя, ответили прицельными длинными очередями, а потом решительно
стукнул миномет — один, другой.
Иоганн, уже собирая последние силы, зигзагообразными бросками все ближе и ближе
подбирался к танку, и чем расстояние до него делалось короче, тем длиннее
становились очереди советского пулемета. Иоганн увидел, как у самого его лица
словно пробежали цепочкой полевые мыши — это очередь легла возле его головы. Он
замер, потом стал перекатываться, потом опять полз: бросок вправо, бросок влево,
два броска влево, один вперед. Если ранят, лишь бы не в голову, не в сердце.
Тогда он все-таки доползет и успеет сделать то, что он должен сделать.
И вот Иоганн лежит под защитой танка.
Пахнет металлом. В нескольких метрах зияют рваные пробоины, и из них кисло и
остро тянет пороховым перегаром.
Передний люк открыт, из него свесилось неподвижное тело. Иоганн броском закинул
себя в люк, пулеметная очередь безопасно ударила по броне, будто швырнули горсть
гальки, но не успел он этого подумать, как боль обожгла его: пуля пробила ногу.
Иоганн не стал терять времени — он и потом успеет снять сапог, перевязать рану.
Втянул мертвого танкиста в люк, быстро осмотрел его карманы. Пакета нет. У
рычага скорчился еще один танкист — мертвый, залитый кровью. Светя себе в
темноте зажигалкой, Иоганн обследовал и его карманы.
Ничего, никаких бумаг.
Может, в голенище? Иоганн склонился, и вдруг железо скользнуло по его голове и
обрушилось на плечо.
Иоганн действовал так, как его учили действовать в подобных обстоятельствах. Он
не вскочил, хотя инстинкт повелевает человеку встречать опасность стоя, а умело
свалился на спину, согнул ноги, прижал их к телу, чтобы защитить живот и грудь,
и, вдруг выпрямив, с огромной силой нанес обеими ногами удар.
Боль в ключице и пробитой ноге на мгновение бросила его как бы в черную яму.
Очнулся он от новой боли: кто-то, наверно оставшийся в живых танкист, бил его
головой о стальной пол, пытался душить скользкими от крови руками. Иоганн
оторвал от себя его руку, захватил под мышку и резко перевернулся, стараясь
вывернуть руку из сустава. Теперь он лежал на танкисте, но задыхался, не мог
произнести ни слова и отдыхал, чтобы вздохнуть, чтобы что-то сказать. Потом
настойчиво, повелительно потребовал:
— Пойми! Я свой. — Вздохнув, Иоганн сказал: — А теперь слушай! — И стал
отчетливо, словно диктуя, твердить: — Двадцать километров от Куличек на
северо-запад Выселки, база горючего. — Потребовал: — Повтори! Ну, повтори, тебе
говорят.. И запомни. Теперь, где пакет? Ведь есть же пакет?
Танкист потянулся к пистолету.
Иоганн сказал поспешно:
— Не надо... Придет фашистский танк. Понял? Танк. Надо уничтожить пакет.
Танкист опустил пистолет.
— Ты кто?
Иоганн подал зажигалку:
— Жги.
Танкист отполз от Иоганна и, не опуская пистолета, вынул пакет, чиркнул
зажигалкой, поднес пламя к пакету, спросил:
— А кто про базу сообщит?
— Ты!
— Значит, мне обратно, к своим?
Иоганн кивнул.
— А почему не с пакетом?
— Можешь не добраться, убьют, и пакет останется при тебе. Понятно?
Танкист, помедлив, вымолвил:
— У меня еще карта с нашими огневыми позициями и минным полем. Жечь?
— Давай ее сюда.
Танкист навел пистолет.
Иоганн спросил:
— А еще карта есть?
— Какая?
— Такая же, только чистая.
— Допустим...
Иоганн, не то кривясь от боли, не то усмехаясь, спросил:
— Не соображаешь? Наметим ложные поля и огневые позиции там, где их нет, и
подбросим карту.
— Да ты кто?
— Давай карты, — потребовал Иоганн. — У тебя же пистолет!
Танкист подал планшет.
Иоганн вытер руки, приказал:
— Свети!
Расстелив обе карты, стал наносить на чистую пометки.
Танкист, опустив пистолет, следил за его работой. Одобрил:
— Здорово получается! — и снова спросил: — Да кто ты?
Иоганн одну карту сжег, а другую вложил в планшет и сказал танкисту, показав
глазами на труп:
— Повесь на него планшет.
Танкист выполнил приказание.
— А теперь, товарищ, — голос Иоганна дрогнул, — прощай...
Танкист шагнул к люку. Иоганн остановил его:
— Возьмешь с собой вот его.
— Да он мертвый.
— Метров сто протащишь, а потом оставь — немцы подберут. Так до них карта дойдет
убедительнее.
— А ты? — спросил танкист.
— Что я?
— А ты как же?
Иоганн приподнялся, ощупал себя.
— Ничего, как-нибудь поползу.
— Теперь меня слушай, — сказал танкист. — Я поползу, ты — за мной, бей вслед из
автомата. Картинка получится ясная. Может встретимся. — И танкист снова
повторил: — Так не хочешь сказать, кто ты?
— Не не хочу, а не могу. Понял?
— Ну что ж, товарищ, давай руку, что ли! — И танкист протянул свою.