— Вылечить, наверное, не вылечит, но хоть отвлечешься.
— Шмяк, я тебя умоляю. Иоанн недужен.
— Извини. Джошуа сказал:
— Иди сюда, Иоанн.
— Господи-исусе, Джошуа, — вмешался я. — Ты же не собираешься его трогать, а? Он нечист. Пусть идет к прокаженным.
Джошуа возложил руки на голову Иоанна, и глаза Крестителя закатились. Я подумал, что он сейчас упадет, и он покачнулся, однако остался на ногах.
— Отец, ты послал этого отрока уготовлять путь. Так пусть же он телом своим будет чист так же, как духом.
Джошуа отпустил троюродного брата и шагнул на-, зад. Иоанн открыл глаза и улыбнулся.
— Я исцелен! — вдруг завопил он. — Меня исцелили. Он начал было приподнимать хламиду, но я поймал его за руку:
— Не стоит, мы поверим тебе на слово. Креститель рухнул на колени и распростерся перед Джошуа, ткнувшись физиономией ему в ступни.
— Ты поистине Мессия. Прости меня, что я сомневался. Весть о твоей святости я разнесу по всей земле.
— Э-э, как-нибудь потом, только не сейчас, — сказал Джошуа.
Не поднимаясь, Иоанн схватил Джоша за лодыжки.
— Не сейчас?
— Мы пытаемся держать это в секрете, — сказал я. Джош потрепал троюродного брата по макушке.
— Да, лучше пока об исцелении никому не рассказывать, Иоанн.
— Но почему?
— Нам еще пару вещей нужно выяснить до того, как Джош начнет быть Мессией, — сказал я.
— Каких? — не унимался Иоанн. Казалось, он снова готов расплакаться.
— Ну, например, где Джошуа потерял свою судьбу и позволено ли ему… э-э… творить мерзости с женщинами.
— Если с женщиной, это не мерзость, — поправил меня Джош.
— Нет?
— Не-а. Овцы, козы, да любое животное возьми — это мерзость. А с женщиной — тут что-то совсем другое.
— А если с женщиной и козой одновременно — это что? — спросил Иоанн.
— В Дамаске это пять шекелей, — сказал я. — А если захочешь им помочь — шесть.
Джошуа двинул меня в плечо.
— Извини. Бородатый анекдот. — Я ухмыльнулся. — Не смог удержаться.
Иоанн закрыл глаза и потер виски так яростно, словно пытался выдавить из черепа какое-то понимание.
— Так ты, значит, не хочешь, чтобы люди знали о твоей силе, потому что не понимаешь, сможешь возлечь с женщиной или нет?
— Ну да. А кроме того, я понятия не имею, как быть Мессией, — ответил Джош.
— Ага, и это тоже, — добавил я.
— Надо спросить у Гиллеля, — сказал Иоанн. — Отец говорит, он мудрейший из священников.
— Я спрошу у святая святых, — объяснил Джошуа. (А святая святых — это ковчег Завета, такой ларец, где хранили скрижали, врученные Господом Моисею. Никто из моих знакомых ее никогда не видел — ее держали во внутреннем покое Храма.)
— Но ведь это запрещено. В палату с ковчегом только священник может входить.
— М-да, задачка нам предстоит еще та, — сказал я.
Семьи наши встали лагерем за северной городской стеной, под фортами Антонии — крепости, которую Ирод выстроил в честь своего благодетеля Марка Антония. Две когорты римских солдат, сотен двенадцать, не меньше, наблюдали со стен за храмовым двором. Женщины мыли и кормили детвору, а мы с Джошуа помогали отцам подтаскивать ягнят поближе к Храму.
Как-то на душе неспокойно, когда эдак тащишь животное на верную смерть. Нет, жертвоприношения-то я и раньше видел, да и пасхального ягненка ел, но так, чтобы самому участвовать, — это впервые.
Нет, жертвоприношения-то я и раньше видел, да и пасхального ягненка ел, но так, чтобы самому участвовать, — это впервые. Я тащил животину на собственных плечах, а она сопела мне в шею, как вдруг посреди всего этого шума, вони и суеты вокруг Храма выпала такая минутка — тишина, и только ягненок дышит, да сердчишко у него колотится. Наверно, я как-то сильно с шага сбился, потому что отец повернулся и что-то мне сказал, вот только слов я не расслышал.
Мы прошли в ворота и оказались во внешнем дворе Храма, где торговали жертвенной птицей, а менялы обменивали шекели на монеты всего мира. Пробираясь по этой огромной площади, запруженной тысячами мужчин и ягнят, дожидавшихся возможности попасть в Храм, к алтарю, на бойню, ни одного человеческого лица я не разглядел. Я видел только лица ягнят — одни спокойные и бессмысленные, другие животные закатили глаза и блеяли от ужаса. Некоторых уже оглушили. Я скинул нашего ягненка с плеч, взял на руки, как младенца, и стал пробираться назад, к воротам. Видимо, отец с Иосифом кинулись за мной вдогонку, но их лиц я тоже не различил — вместо глаз у них была сплошная пустота, и я видел только глаза ягнят, которых они тащили. Дыхание во мне замерло;
я не мог выбраться из Храма. Я не соображал, куда идти, — но уж точно не к алтарю. Однако едва я собрался припустить бегом, чья-то рука поймала меня за рубаху, дернула и развернула. Я очутился лицом к лицу с Джошем.
— Такова Божья воля, — произнес он. Затем возложил руки мне на голову, и дыхание снова вернулось ко мне. — Все в порядке, Шмяк. Воля Божья. — И Джошуа улыбнулся.
Своего агнца он опустил на землю, но тот не убежал. Я уже тогда мог бы догадаться.
На тот Песах я не притронулся к ягненку. На самом деле с того дня я вообще не ем баранину.
— Ты слишком долго там сидишь. Тебе не обязательно так долго там сидеть.
— Я тебе говорил. Чистоплотность — основное свойство моего народа.
— Ты не омывался. Иначе я бы слышал, как струится вода.
Я понял: если я не хочу, чтобы ангел нашел Библию, пора переходить в контратаку. Я ринулся через весь номер, прыгнул к нему на постель и стиснул руки на его глотке. Сжимая их все туже, я нараспев приговаривал:
— Я не трахался две тыщи лет. Я не трахался две тыщи лет. Я не трахался две тыщи лет.
Приятное ощущение — в словах зазвучал некий ритм, и с каждым слогом я давил все сильнее и сильнее.
Затем я на секунду прервал удушение небесного воина — чтобы с размаху заехать ему по алебастровой щеке. Это была ошибка. Он перехватил мою руку правой, левой схватил меня за волосы, неспешно поднялся на ноги и воздел меня к потолку.
— Ой-ё-ё-ё-ё-ёй, — сказал я.
— Так ты, стало быть, не трахался две тыщи лет? И что же это значит?
— Ой-ё-ё-ё-ёй, — ответил я.
Ангел поставил меня на ноги, но волосы не отпустил. — Ну?
— Это значит, что два тысячелетия у меня не было женщины. Тебя что, телевизор новым словам не научил?
Он бросил взгляд на экран — тот, разумеется, светился.
— Я не наделен твоим даром языков. Как это связано с моим удушением?
— Я хотел тебя придушить, поскольку — еще раз — ты туп, как дерн под ногами. У меня две тысячи лет не было секса. А у мужчин есть свои потребности. Какого черта, по-твоему, я так долго сижу в ванной?
— А-а, — изрек ангел. — Так ты, значит… Ты вот что… А ведь это…
— Раздобудь мне женщину, и я, может, перестану надолго запираться в ванной. Если ты понимаешь, о чем я.
Великолепная деза, подумал я.
— Женщину? Нет, женщину не могу. Пока.
— Пока? Значит ли это…
— О, узри же! — Ангел отвернулся от меня так, словно я был столпом пара.