Однако новая молния из глаз Сюзи рассеяла эти видения блаженного будущего.
– Тсс! – сказала она трагически. – Ты не знаешь, что говоришь. Над ним тяготеет ужасная тайна. Мэри Роджерс. – Сюзи приблизила свой ротик к самому уху наперсницы и
произнесла леденящим кровь шепотом: – Его отец был… пиратом! Да да, жил, как пират, и был убит, как пират!
Однако это заявление не произвело желаемого эффекта. Мэри Роджерс, правда, удивилась, но не была потрясена и даже попробовала возразить:
– Но если его отец умер, так какое же отношение все это может иметь к Кларенсу? Он же сначала жил у твоего папы – ты мне сама говорила, милочка, – а потом у других людей
и, значит, не мог ничего набраться от своего отца. И, право же, душечка, он всегда казался таким воспитанным и сдержанным.
– Да, конечно, казался, – загадочно возразила Сюзи. – И ты ничего другого не знаешь. Это же у него в крови! Ведь так же всегда бывает – это в любой книге есть, – и по его
глазам сразу видно. Бывали времена, милочка, когда малейшее сопротивление его воле, малейший знак внимания ко мне со стороны кого нибудь другого заставлял его показать
свою истинную сущность! Я хранила это в тайне… но представь себе, душечка, как может подействовать ревность на подобную страстную натуру! Я дрожу, вспоминая те дни.
Тем не менее она спокойно подняла руку и поправила золотистую гриву, рассыпавшуюся по ее детским плечам. Как ни удивительно, Мэри Роджерс, покойно откинувшись в коляске,
также выслушала эти душераздирающие признания с блаженно нахмуренными бровями и упоительно приятным участием. Если она и не сумела узнать в нарисованном Сюзи портрете того
спокойного, кроткого и грустно молчаливого юношу, которого видела когда то, она ничего об этом не сказала. После некоторого молчания Мэри, лениво поглядывая на
гарцевавшего в отдалении вакеро, спросила:
– Твой папа всегда посылает с тобой верхового? Как это мило! Так романтично – совсем как в старинные испанские времена.
– Тсс! – прошептала Сюзи с еще одним неописуемым взглядом.
Однако к этому времени между подругами уже полностью восстановилась былая симпатия душ, и Мэри легко предугадывала любое невысказанное признание.
– Не может быть, – тут же воскликнула она. – Наверное, я тебя не так поняла.
– Ах, не спрашивай! Я не смею ничего сказать папе: он придет в бешенство. Но бывают минуты, когда мы остаемся одни, и тогда Педро скачет совсем рядом, а в его черных
глазах появляется такой взгляд, что я вся трепещу. Это ужасно! Говорят, он из очень знатного рода… и он иногда говорит что то по испански и кончает словом «сеньорита», но
я притворяюсь, что не понимаю.
– И, наверное, если лошади вдруг понесут, он с радостью готов будет пожертвовать жизнью, лишь бы спасти себя?
– Конечно… И это было бы ужасно… ведь я его терпеть не могу!
– Но если с тобой буду я, он ведь не сможет рассчитывать на такую же благодарность, как если бы вы были одни. Сюзи! – продолжала она после паузы. – Стегни лошадей, чтобы
они пошли рысью – может быть, он решит, что они понесли, и помчится догонять? Будет так забавно, правда?
Девушки посмотрели друг на друга: в их глазах уже блестел радостный испуг, и они глубоко вздохнули от предвкушения запретного удовольствия. На минуту Сюзи даже искренне
поверила в любовь Педро, которую сама же и придумала.
– Папа сказал, чтобы я пользовалась кнутом только в крайнем случае, – сказала она, беря кнутик с серебряной рукояткой и сжимая губки с решимостью тем более твердой, что
нарушала строгий запрет.
На минуту Сюзи даже искренне
поверила в любовь Педро, которую сама же и придумала.
– Папа сказал, чтобы я пользовалась кнутом только в крайнем случае, – сказала она, беря кнутик с серебряной рукояткой и сжимая губки с решимостью тем более твердой, что
нарушала строгий запрет. – Но о! – И она ловко хлестнула лоснящиеся спины.
Это были сильные, изящные лошади индейских кровей, объезженные лишь совсем недавно и очень строптивые. Одного удара было достаточно: они взвились на дыбы, а потом,
воспользовавшись тем, что постромки ослабли и вожжи висели свободно, принялись выделывать всевозможные курбеты, а легкая коляска летела за ними, едва касаясь колесами
земли. Этот злосчастный удар разорвал узы недолгих месяцев покорности, и полудикие мустанги, выгибая спину и брыкаясь, бросились прямо через поле к ближайшей рощице.
Мэри Роджерс поспешно оглянулась. Увы! Они забыли, что равнина здесь террасами спускается к лощине. Верный Педро внезапно исчез – метелки овсюга совершенно заслонили их от
предполагаемого спасителя, и толку от него было ровно столько же, как если бы он находился в эту минуту в десяти милях от них. Но подруги тем не менее не испугались;
возможно, они просто не успели. Однако у них еще было несколько секунд, чтобы дать выход главной из сугубо женских эмоций, и Сюзи поспешила воспользоваться этим.
– Это ты виновата, милочка! – воскликнула она в тот миг, когда переднее колесо провалилось в нору суслика, и коляска, накренившись, выбросила своих прекрасных пассажирок в
гибкий частокол пыльных злаков. Удар отделил переднюю ось от кузова и переломил дышло; насмерть перепуганные лошади снова устремились на дорогу и, подгоняемые грохотом
волочащихся сзади обломков, понеслись вперед. Через полмили они нагнали фургон с белым парусиновым верхом, запряженный двумя медлительными волами, и опять кинулись в
сторону, но тут левый мустанг запутался в постромках и положил бесславный конец их скачке: увлекая за собой товарища, он покатился по пыльной дороге под самые морды мирно
бредущих волов.
Гибельный полет Сюзи и Мэри окончился столь же благополучно и бесславно. Крепкие гибкие стебли овсюга смягчили удар, и, когда подруги встали на ноги, оказалось, что они
целы и невредимы; правда, их волосы растрепались, а одежда немного пострадала, но падение даже не оглушило их. И первые грустные вздохи над погибшей шляпкой и разорванной
юбкой почти тут же сменились веселым детским смехом. Кругом никого не было – теперь они даже радовались исчезновению Педро: по крайней мере их приключение обошлось без
свидетелей; исчез и некоторый холодок, воцарившийся было между ними. Спотыкаясь, совсем запыхавшись, они выбрались на дорогу, где увидели опрокинутую коляску с нелепо
торчащими в воздухе колесами: тут ими вновь овладела неуемная веселость, и, схватившись за руки, они смеялись почти до слез.
Затем, задыхаясь, они умолкли.
– Скоро подъедет почтовая карета, – хладнокровно объявила Сюзи. – Помоги мне привести себя в порядок, милочка.
Мэри спокойно обошла вокруг подруги, что то стряхнула, что то счистила, заново завязала один бант, изящно расправила другой и, наклонив голову набок, критическим оком
обозрела обворожительные результаты своих стараний. Затем Сюзи столь же неторопливо и искусно оказала Мэри такую же услугу. Внезапно Мэри вздрогнула и обернулась.
– Вон карета, – сказала она быстро. – И нас уже заметили!
Выражение двух девичьих лиц мгновенно изменилось. Достоинство, превозмогающее боль, гордая покорность судьбе – несомненное следствие пережитой смертельной опасности,
испуг, преодолеть который помогала только безупречная воспитанность, – вот что читалось в чертах и позах двух подруг, пока они терпеливо ждали возле разбитой коляски
приближения почтовой кареты.