С ней можешь говорить о Сюзетте – это меня теперь так зовут. Мама назвала меня Сюзеттой Александрой Пейтон.
А сейчас, Кларенс, – тут она понизила голос и робко оглядела кондитерскую, – я прикрою лицо шляпкой, а ты можешь поцеловать меня разок на прощание.
Она ловко сдвинула широкополую шляпу набок и под ее прикрытием подставила Кларенсу свежую юную щечку.
Покраснев, мальчик со смехом дважды коснулся ее губами. Потом Сюзи встала с тихим и притворным вздохом, отряхнула юбку, с величайшей серьезностью натянула перчатки и,
бросив Кларенсу: «Не выходи со мной за дверь, они сейчас придут», – с высокомерным достоинством прошла мимо занятого своим делом хозяина и приказчиков к выходу. Здесь она
сказала с подчеркнутой вежливостью: «До свидания, мистер Брант», – и направилась к гостинице. Кларенс постоял, провожая глазами стройную, изящную фигурку с целым каскадом
сверкающих волос, рассыпанных по плечам и по спине, как золотая мантия поверх ее белого платья, и пошел в другую сторону.
Он шел домой, казалось ему, в каком то нелепом смятении. У него было много причин ждать простой и радостной встречи с Сюзи. Он ведь не навязывался, она сама его узнала и,
несмотря на перемену в ее судьбе, сделала первый шаг. Он не разделял ее опасений насчет их будущих встреч и, боюсь, еще меньше думал о переменах в ее характере и
склонностях, ибо был в том возрасте, когда подобные вещи только придают девушке особую прелесть и очарование, ведь Сюзи, несмотря на свои слабости, сохранила ему верность.
Но он с болью чувствовал, что эта встреча воскресила в нем все страхи, всю смутную тревогу и то ощущение несправедливости, которое преследовало его в раннем детстве и, как
он думал, было навеки похоронено четыре года назад в «Эль Рефухио». Упоминание Сюзи о его отце и упорное недоверие Пейтона пробудили в повзрослевшем уме мальчика первые
подозрения, которых не знала до сих пор его открытая душа. Быть может, эта вечная тайна – результат какого то поступка его отца? Но, оглядываясь на минувшее через много
лет, он решил, что этот случай был скорее предзнаменованием, нежели возвратом к прошлому.
ГЛАВА XI
Когда он вернулся в колледж, уже давно отзвонили к вечерне. В коридоре он встретил одного из священников, который, вместо того чтобы строго допросить Кларенса, ответил на
его приветствие так серьезно и ласково, что мальчик был поражен. Он зашел в тихий кабинет отца Собриенте сообщить о своем возвращении, но с беспокойством увидел, что
директор беседует о чем то с другими наставниками, которые, когда он вошел, почему то смутились. Кларенс хотел сразу же уйти, но отец Собриенте прервал разговор и, бросив
многозначительный взгляд на остальных, удержал его. Смущенный и растерянный, чувствуя, что надвигается что то страшное, мальчик хотел уклониться от разговора, торопливо
рассказав про встречу с Сюзи и попросив у отца Собриенте совета и помощи. Он взял на себя ответственность за выходку Сюзи и повинился в этом. Старик посмотрел в его
правдивые глаза с задумчивой, сострадательной улыбкой.
– А я как раз хотел отпустить тебя к… дону Хуану Робинсону. – Кларенс с удивлением заметил, что он вместо обычного «к твоему двоюродному брату» назвал дона Хуана полным
именем. – Но об этом потом. Сядь, сын мой. Я сейчас свободен. Давай побеседуем. Отец Педро говорит, что ты весьма преуспел в переводах. Это похвально, сын мой, весьма
похвально.
Кларенс просиял от удовольствия и облегченно вздохнул. Его смутные опасения начали рассеиваться.
– Ты даже научился переводить со слуха! Молодец! У меня как раз выдался свободный час, покажи же мне свои успехи.
Хорошо? Я буду ходить по комнате и диктовать тебе, как
сумею, по английски, а ты садись вот здесь и переводи это на хороший испанский язык. Что скажешь? Вот мы и совместим приятное с полезным.
Кларенс улыбнулся. Доброму священнику свойственно было вдруг проверять учеников и наставлять их. Мальчик охотно сел за стол отца Собриенте, положил перед собой чистый лист
бумаги и взял перо. Отец Собриенте расхаживал по кабинету тяжелыми, но, как всегда, бесшумными шагами. К удивлению Кларенса, священник, отправив в нос добрую щепоть
нюхательного табака, высморкался и начал торжественным тоном, словно произносил проповедь с кафедры:
– Сказано, что грехи отцов падут на детей, и глупцы и безбожники пытались укрыться от этого закона, объявив его жестоким и бесчеловечным. Несчастные слепцы! Ибо разве не
ясно нам, что грешник, обуянный гордыней, ослепленный властью и тщеславием и готовый сам принять кару, считая это даже доблестью, должен остановиться, страшась ужасного
завета, который обрекает на столь же невыносимые страдания тех, кого он любит, и не в его силах отвести возмездие или принять их муки на себя? При мысли об этих невинных,
обреченных на позор, немощи, бедность и, быть может, одиночество, кто оценит его презрение к опасности и смелость? Попробуем представить себе это, Кларенс.
– Как вы сказали, сэр? – отозвался ничего не подозревающий Кларенс, прерывая свое упражнение.
– Я хочу сказать, – кашлянув, продолжал священник, – давай подумаем и представим себе такого отца – отчаянного, своевольного человека, который презрел законы людские и
божеские, утешаясь лишь жалким оправданием, которое он называл «честью», и полагаясь только на свою храбрость и знание человеческих слабостей. Представь же себе такого
человека, жестокого и обагренного кровью, заядлого игрока, изгнанника среди людей, отвергнутого церковью, он добровольно покидает друзей и семью – жену, которую должен бы
лелеять, сына, которого обязан кормить и воспитывать, покидает ради своих ужасных страстей. И представь себе также, что этот человек вдруг задумался о том, какое постыдное
наследство оставит он своему невинному отпрыску, которому он не в силах передать даже свою отчаянность, дабы она поддержала его в страданиях во искупление чужих грехов.
Каковы должны быть чувства родителя…
– Отец Собриенте… – тихо промолвил Кларенс.
К удивлению мальчика, едва он это произнес, мягкая, ласковая рука священника уже легла ему на плечо, и пожелтевшие от табака губы, дрожащие от какого то странного
волнения, приблизились к его щеке.
– Что, Кларенс? – вымолвил он поспешно. – Говори, сын мой, без страха! Ты хотел…
– Я хотел только спросить, требует ли здесь слово «родитель» мужской формы глагола, – сказал Кларенс простодушно.
Отец Собриенте громко высморкался.
– Да. Это слово употребляется в обоих родах, но здесь по смыслу нужен мужской, – ответил он серьезно. – Ага, – заметил он, наклоняясь к Кларенсу и пробегая глазами его
перевод. – Хорошо, очень хорошо. А теперь, пожалуй, – продолжал он, проводя влажной рукой, словно губкой, по своему взмокшему лбу, – сделаем наоборот. Я буду диктовать по
испански, а ты переводи на английский, хорошо? И давай подумаем, не взять ли нам что нибудь более близкое и простое, ладно?
Кларенс, уже уставший от выспренних и отвлеченных фраз, охотно согласился и снова взял перо. Отец Собриенте, все так же неслышно расхаживая по кабинету, начал:
– На плодородной равнине Гвадалахары жил некий кабальеро, который владел большими стадами и обширными землями. У него были жена и сын.