Коли уж дошло до того, что его
христианнейшее величество особым эдиктом запретил при дворе не
только чересчур смелые вырезы платьев, но даже и наряды, чрезмерно
narchb`~yhe фигуру, дабы, как он выражался, «не поощрять
откровенных приглашений к сладострастию и избыточной вольности
нравов»…
Собственно говоря, насколько уяснил д'Артаньян, прислушиваясь
к разговорам, неудовольствие здесь вызывало, конечно же, не
стремление королевы найти маленькие любовные радости на стороне, а
то, что она для этих целей выбрала не кого-то из славных
французских дворян, а заезжего англичанина, традиционного врага
Страны Лилий. С этой точки зрения предыдущая королева Мария
Медичи, даром что итальянка, показывала себя французской
патриоткой — если, конечно, не считать презренного Кончини…
Нужно отметить — быть может, с прискорбием, — что д'Артаньян
уже не шарахался так от этих разговоров, как это имело место в
особняке де Тревиля. Он уже перестал ждать, что вот-вот ворвется
королевская стража и поволочет всех присутствующих в Бастилию.
Начал понемногу привыкать, что столичные пересуды чрезвычайно
вольны и, что немаловажно, караются колесованием или Бастилией в
исключительно редких случаях…
Когда лакей провел его в кабинет капитана, он увидел перед
собой мужчину тридцати с лишним лет, чуть располневшего, с румяным
лицом, не лишенным известного лукавства, — и буквально сразу же по
выговору опознал в нем уроженца Пикардии.
— Прошу вас, садитесь, шевалье, — предложил де Кавуа с той
чуточку отстраненной вежливостью, что служит признаком человека
безусловно светского. — Итак, вы — д'Артаньян… из Беарна. Подобно
многим провинциалам вы… да что там, и ваш покорный слуга в том
числе, пустились в Париж за фортуной… Мне следовало бы
поинтересоваться вашими рекомендательными письмами, но я слышал,
что вы их утратили при странных обстоятельствах…
— Ваша милость! — воскликнул д'Артаньян в непритворном
удивлении. — Неужели слухи о злоключениях ничем не примечательного
дворянина докатились и до Парижа?!
— Его высокопреосвященство кардинал обязан знать все, что
творится в стране, — сказал де Кавуа уклончиво. — А следовательно,
и его слуги обязаны не ударить в грязь лицом… Итак, вас угораздило
столкнуться с этими головорезами Атосом и Портосом…
— И, между прочим, даже остаться победителем в поединке! —
заявил д'Артаньян, гордо подняв голову.
— Да, и это мне известно… Вы, часом, не пытались ли найти на
них управу у господина де Тревиля?
— Господин капитан, вы, честное слово, ясновидец, — сказал
д'Артаньян, заметно поскучнев. — Как раз пытался, но… В общем, мои
надежды оказались напрасны.
— Этого следовало ожидать, д'Артаньян. Мушкетеры короля,
начиная с их капитана, — тесно спаянная компания, кое в чем
подобная, увы, алжирским пиратам… Человеку со стороны нечего
искать справедливости там, где ущемлены их интересы.
— Я это уже понял, — сказал д'Артаньян. — Ну что же, у меня
остается ещё шпага, с которой вышеупомянутые господа уже знакомы…
И я знаю, где их искать…
— Послушайте моего совета, молодой человек, — серьезно сказал
де Кавуа.
— Я это уже понял, — сказал д'Артаньян. — Ну что же, у меня
остается ещё шпага, с которой вышеупомянутые господа уже знакомы…
И я знаю, где их искать…
— Послушайте моего совета, молодой человек, — серьезно сказал
де Кавуа. — Конечно, при быстрой ходьбе обычно одолевают изрядный
кусок пути — но и больнее всего расшибают себе ноги, излишне
торопясь вперед… Вы сейчас не более чем одинокий храбрец — а эти
господа многочисленны, спаяны традициями роты и, что ещё опаснее,
имеют неплохую поддержку в Лувре. Так что, умоляю вас,
воздержитесь от опрометчивых решений. Я не сомневаюсь в вашей
храбрости, но даже славные герои прошлого не рисковали выходить в
одиночку на целое войск…
— Вот об этом и разговор! — живо подхватил д'Артаньян. —
Onbep|re, любезный капитан, я не настолько самонадеян, чтобы в
одиночку противостоять всему свету. Собственно говоря, я и прибыл
в Париж, чтобы, смирив гасконскую гордыню, стать частичкой некой
силы…
— Догадываюсь, — кивнул де Кавуа. — Вероятнее всего, вы
станете просить о зачислении в роту?
— Вы, положительно, ясновидец, — поклонился гасконец. — В
самом деле, я имею дерзость просить вас именно об этом.
Де Кавуа посмотрел на него с хитрым прищуром:
— И вас не останавливает то, что гвардейцы кардинала, как бы
это дипломатичнее выразиться, не всегда окружены всеобщей любовью?
Увы, большей частью обстоит как раз наоборот…
— Черт побери! — сказал д'Артаньян. — Какое это имеет
значение, если сама служба столь выдающейся личности, каков
кардинал, искупает все неудобства? Знаете, мой отец крайне
почтительно отзывался о его высокопреосвященстве и ценит в нем
государственного мужа… И то, что я видел и слышал по дороге сюда,
лишь укрепляет меня в этом убеждении. И, наконец… — дерзко
ухмыльнулся он. — Эта самая неприязнь, что порой высказывается
окружающими, как раз и служит великолепным поводом…
— Почаще обнажать шпагу?
— Прах меня побери, вот именно!
— Сударь… — сказал де Кавуа. — Если надо быть бравым, для
этого совсем не обязательно быть задирой. Бывают порой случаи,
когда поручения кардинала как раз заключаю н я не в том, чтобы
звенеть шпагой…
— Охотно вам верю.
— И запомните ещё вог что, любезный провинциал, — продолжал
де Кавуа. — Не хотелось бы, чтобы ваше буйное воображение сыграло
с вами злую шутку. В конце концов, и мушкетеры короля, и мушкетеры
кардинала служат одному королю, одному знамени. Конечно, случаются
порою… прискорбные инциденты, вызванные чрезмерной запальчивостью.
Однако стычки таковые, безусловно, осуждаются как его величеством,
так и его высокопреосвященством, рука об руку трудящимися на благо
королевства…
— Ну да, я знаю, — сказал д'Артаньян с видом величайшего
простодушия. — Я кое о чем наслышан был в дороге… Мне говорили
достойные доверия люди, что господин кардинал порою рассылает по
провинциям специальных людей, чтобы они отыскали ему тамошних
знаменитых бретёров, достойных пополнить ряды мушкетеров его
высокопреосвященства… Речь, разумеется, идет о том, чтобы таковые
господа проявили себя исключительно против испанцев или иного
внешнего врага…
И он не удержался от улыбки, прекрасно уже зная, что как
король, так и кардинал кичились отвагой своих гвардейцев — которую
те, конечно же, проявляли в стычках меж собою, к явному
негодованию своих господ и по скрытому их поощрению…
— Положительно, мне говорили о нем сущую правду, —
пробормотал де Кавуа в сторону.