- Но во Франции дворянам отрубают голову!
- Вы уладите это дело с палачом, сударь, - сказал Калиостро, уничтожая собеседника этим грубым ответом.
С минуту присутствующие пребывали в нерешительности.
- А знаете, я весь дрожу! - заявил г-н де Лоне. - Мои предшественники выбрали столь печальный жребий, что если и я опущу руку в тот же мешочек, то мне это не сулит ничего доброго. И, обращаясь к Калиостро, прибавил:
- Что ж, сударь, теперь моя очередь - преподнесите мне мой гороскоп, умоляю вас!
- Ничего нет легче, - отвечал Калиостро:
- удар топора по шее - и этим все сказано.
В зале раздался крик ужаса. Де Ришелье и Таверне умоляли Калиостро остановиться, но женское любопытство одержало верх.
- Послушать вас, граф, - обратилась к нему графиня Дю Барри, - право весь мир умрет насильственной смертью. Как? Нас тут восемь человек, и из восьми вы уже приговорили к смерти пятерых! Но увы! Я всего-навсего женщина. Женщина умрет в своей постели - не так ли, господин Калиостро?
- Позвольте, - сказал Калиостро, - вы спрашиваете меня или нет?
Графиня сделала над собой усилие и, почерпнув мужество в улыбке присутствующих, воскликнула:
- Что ж, рискну! Скажите: как кончит Жанна де Вобернье, графиня Дю Барри?
- На эшафоте, графиня, - отвечал мрачный пророк.
- Вы шутите! Это правда, сударь? - пролепетала графиня, сопровождая свои слова умоляющим взглядом.
Но Калиостро довели до крайнего напряжения, и он не заметил ее взгляда.
- Почему шучу? - спросил он.
- Да потому, что для того, чтобы взойти на эшафот, нужно убить, зарезать, словом, совершить преступление, а я по всей вероятности никогда никакого преступления не совершу! Это шутка, не так ли?
- О Господи! - воскликнул Калиостро. - Да, это такая же шутка, как и все, что я предсказал.
Графиня разразилась хохотом, который внимательный слушатель нашел бы неестественным - слишком уж он был визглив.
- Какой ужас! - вскричала графиня Дю Барри. - Ах, какой вы злой человек! Маршал! В следующий раз выбирайте гостей с другим характером, иначе я к вам больше не приду!
- Простите, графиня, - сказал Калиостро, - но вы, как и все остальные, сами этого хотели.
- Я, как и все остальные!.. Но, по крайней мере, вы дадите мне достаточно времени, чтобы выбрать духовника?
- Это был бы напрасный труд, графиня, - отвечал Калиостро.
- Как так?
- Последним, кто взойдет на эшафот в сопровождении духовника, будет...
- Будет?.. - хором подхватили присутствующие.
- Французский король!
Эти слова Калиостро произнес глухим и таким зловещим голосом, пронесшимся, как дыхание смерти, и холод пробрал собравшихся до самого сердца.
На несколько минут воцарилось молчание.
Пока длилось это молчание, Калиостро поднес к губам стакан воды, в котором он прочитал столько кровавых пророчеств. Но едва стакан коснулся его рта, как он отставил его с непобедимым отвращением, словно испил из горькой чаши.
- А вы, господин маршал, успокойтесь, - сказал Калиостро, - вы, единственный из всех нас, умрете на своей постели.
- Кофе, господа! - предложил старый маршал, в восторге от предсказания.
- Кофе, господа! - предложил старый маршал, в восторге от предсказания. - Кофе!
Все поднялись с мест.
Калиостро проследовал за своими сотрапезниками в гостиную.
- Одну минуту! - произнес Ришелье. - Мы с Таверне - единственные, кому вы ничего не сказали, дорогой чародей!
- Господин де Таверне просил меня ничего не говорить, а вы, господин маршал, ни о чем меня не спрашивали.
- Я повторяю свою просьбу! - умоляюще складывая руки, - воскликнул Таверне.
- Но позвольте! Не можете ли вы, дабы доказать нам могущество своего гения, сказать нам одну вещь, о которой знаем только мы двое?
- Какую? - с улыбкой спросил Калиостро.
- А вот какую: что делает наш славный Таверне в Версале вместо того, чтобы спокойно жить в Мезон-Руж, на своей чудесной земле, которую король выкупил для него три года назад?
- Ничего нет легче, господин маршал, - отвечал Калиостро. - Десять лет назад господин де Таверне хотел сделать свою дочь, мадмуазель Анд-ре, фавориткой короля Людовика Пятнадцатого, но это ему не удалось.
- Ого! - пробурчал Таверне.
- А сейчас господин де Таверне хочет отдать своего сына, Филиппа де Таверне, королеве Марии-Антуанетте. Спросите его, лгу ли я!
- Честное слово, - весь дрожа, сказал Таверне, - пусть дьявол меня унесет, если этот человек не настоящий колдун!
- Ну, ну! Не говори так дерзко о дьяволе, мой старый товарищ! - сказал маршал.
- Ужасно! Ужасно! - прошептал Таверне. Он повернулся к Калиостро, желая попросить его быть скромнее, но тот исчез.
- Идем, идем в гостиную. Таверне, - сказал маршал. - Или они выпьют кофе без нас, или мы выпьем холодный кофе, а это гораздо хуже.
И он побежал в гостиную.
Но гостиная была пуста: ни у одного из гостей не хватило мужества снова посмотреть в лицо этому ужасному предсказателю.
В канделябрах горели свечи, в кувшине дымился кофе, в очаге пылал огонь.
И все это было напрасно.
- Честное слово, мой старый товарищ, нам как будто придется пить кофе наедине... Да где же ты? Куда тебя черт унес?
Ришелье оглядел все углы, но старикашка улизнул вместе с другими гостями.
- Не беда, - сказал маршал, хихикая так же, как захихикал бы Вольтер, и потирая свои сухие белые руки, все в перстнях, - я единственный из всех, здесь присутствовавших, умру на своей постели. Ну, ну! На своей постели!.. Граф Калиостро! Уж я-то не принадлежу к числу недоверчивых! На своей постели и как можно позднее?.. Эй! Моего камердинера и капли.
Камердинер появился с флаконом в руке. Маршал вместе с ним отправился к себе в спальню.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
ДВЕ НЕЗНАКОМКИ
Сидя в теплой, благоухающей столовой герцога де Ришелье, мы не могли увидеть, хотя она и стучалась в дверь, зиму 1784 года - это чудовище, пожравшее шестую часть Франции.
И все же во время, в котором мы очутились, то есть в середине апреля месяца, триста тысяч несчастных, умиравших от холода и голода, стонали в одном только Париже, в Париже, где, под тем предлогом, что ни в каком другом городе не живет столько богатых людей, ничего не было предусмотрено для того, чтобы помешать бедным погибать от холода и нищеты.
Король израсходовал все деньги из казны на раздачу милостыни; он взял три миллиона, полученные от городских ввозных пошлин, и употребил их на облегчение участи несчастных, объявив, что всякая неотложность должна отступить и умолкнуть перед неотложностью холода и голода.