Пролетарии покатились от хохота, а инициатор, давясь от восторга, показал пальцем на противоположную стену. Хозяин, не понимая причины веселья, пожал плечами и послушно встал напротив. Кудрявый, очень довольный своей задумкой, вытащил из кармана пиджака офицерский наган и начал целиться в хозяина. Тот, еще не сообразив, что происходит, безучастно стоял у стены, переминаясь с ноги на ногу. Ударил оглушительно громкий в гулком, деревянном помещении выстрел. Старик зажал ладонями уши и начал оседать на землю.
-Никак попал? - спросил кто-то из продотрядовцев.
-Не, это он просто так, дуркует, - ответил стрелок, начиная хищно раздуваться ноздрями. - Я целил выше. Эй, старый хрен, - крикнул он сникшему Ивану Лукичу, - дашь самогона или вторая пуля твоя!
Хозяин ничего не ответил и свалился набок. Я неподвижно стоял в стороне, не зная, что делать. Кузнецы народного счастья загнали меня в тупик. Стоило мне вмешаться в развитие событий, как эта мирная пьянка начнет переходить в кровавое побоище, которое вряд ли окончится даже с их гибелью. На защиту своих лучших сынов явится карающая десница революционного правосудия и сурово отомстит мелким частным собственникам, посягнувшим на жизнь героев. Меня здесь ничего не держало, а крестьянам от своих домов деваться было некуда.
-Эй, дядя, ты чего? - удивленно спросил кудрявый. - Никак со страха окочурился!
-Ты, мазила, ему в лобешник закатил, - негромко констатировал кожаный командир. - С пяти шагов промазал!
-Да не может того быть, я на ладонь выше башки целил! Никак рука дрогнула? - огорчился кудрявый. - А может дуркует?
Я подошел к Ивану Лукичу. Он лежал на боку, поджав ноги, седые поредевшие волосы окрасились кровью Я проверил на шее пульс. Слава богу, он был жив, пуля только зацепила голову.
-Жив, помогите отнести его в дом, - обратился я к пьяной компании.
Мне никто не ответил, продотрядовцы удивленно рассматривали меня, как неведомое насекомое. Первым опомнился краснозвездный командир:
-А ты, контра, кто есть такой, чтобы вмешиваться в этот, как его, революционный процесс? Ты откель такой умный взялся?
-Я военный фельдшер, инвалид империалистической войны. Долго еще сидеть будете?!
Напор, видимо, подействовал, и со скамьи встал мужик со следами былой человечности на лице. Он пришел одним из последних и был пока достаточно трезв.
-Пошли, Ерема, поможем, - сказал он парню с глупым и простодушным лицом, - чего деду здеся здря валяться.
Они подняли старика, один - подмышки, другой - за ноги, и вынесли из амбара. Увидев мужа, жутко завыла Елизавета Васильевна. Аксинья бросилась к свекрови и обхватила ее обеими руками.
-Что же вы, изверги, наделали! - крикнула она «санитарам».
Те, не глядя на женщин, понесли хозяина в избу.
-Не плачьте, он жив, согрейте лучше воду - торопливо сказал я им и побежал открывать дверь.
В избе на столе стояла трехлинейная керосиновая лампа. Ребятишки спрятались за печь и замерли там, не выдавая себя даже шепотом. Продотрядовцы положили Ивана Лукича на лавку возле окна и торопливо пошли из горницы.
-Дядя Степа, - сказал старшему простодушный парень, приостанавливаясь у порога, - ты глянь, какая у их лампа, забрать?
-Свет мне будет нужен самому, - жестко сказал я.
Степан угрюмо посмотрел на меня и, видимо, стыдясь своей нерешительности, процедил сквозь зубы:
-Потом заберешь, еще будет и на нашей улице праздник!
Столкнувшись с ним, в избу вбежали женщины и кинулись к раненному.
Степан угрюмо посмотрел на меня и, видимо, стыдясь своей нерешительности, процедил сквозь зубы:
-Потом заберешь, еще будет и на нашей улице праздник!
Столкнувшись с ним, в избу вбежали женщины и кинулись к раненному.
-Ваня! - закричала хозяйка, припадая к груди мужа. - Ванюша!
-Убери ее, - велел я Аксинье, - мне нужна вода и чистые тряпки.
Конкретное задание отрезвило крестьянок, и они начали метаться по избе, подавая воду, подставляя корыто и полосуя на бинты холстину.
Я промыл рану теплой водой. Пуля только пробороздила мягкие ткани, слегка царапнув по черепу. Обработать ее было нечем, остатки самогона допивали гости.
-Йод сможешь найти? - спросил я Аксинью.
-Ага, у Машки, кажись, есть, - ответила она, сглотнула слезы и умчалась.
Когда я прижег найденным йодом рану, Иван Лукич застонал и открыл глаза:
-Что это было? - спросил он, морща от боли лицо.
-Вас ранили, лежите спокойно, - ответил я.
-Ваня! Ванюша! Живой! - опять заголосила Елизавета Васильевна, бросаясь к мужу.
-Не мешайте, пожалуйста, - попросил я ее, бинтуя мужу голову. - Вам нужно лежать, - на всякий случай проинструктировал и хозяина.
-Тот, который, что, в меня выстрелил, он за что это? - невразумительно спросил хозяин, когда я кончил с ним возиться. - За самогон?
-Он просто хотел вас напугать, но промахнулся, - ответил я.
-Что же это такое делается?! - жалобно спросил Иван Лукич, опуская голову на подушку. - За самогон человеков убивают!
Мне ответить было нечего, и я промолчал. Нехорошее предчувствие, что еще ничего не кончено, меня не оставляло. Когда я выходил из амбара, продотрядовцы уже допивали трехлитровую бутыль самогона, или, как тогда называли такие емкости, «четверть». Я подумал, что, как только у них кончится напиток, следует ждать продолжения революционных действий. Однако, около получаса в амбаре было тихо. Потом оттуда грянула песня:
Вставай проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов,
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой идти готов.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем,
Мы свой, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем!
После двух первых куплетов песня начала размываться и глохнуть. Скорее всего, дальше революционеры не знали слов. Мне показалось, что эти пьяные, нестройные голоса, таким образом вдохновляют себя на новые подвиги по разрушению старого мира. Я на всякий случай вышел в сени за топором и положил его под лавку, на которой лежал раненый. Чей-то высокий голос завел, было, «Удалого Хасбулата», но певца не поддержали. Я сел рядом с Иваном Лукичом, наблюдая за тем, что делается во дворе.
-Чего они там? - слабым голосом спросил он, когда я, чтобы лучше видеть, припал к стеклу.
-Собрались искать самогон.
Действительно, из амбара вышли трое, кучерявый стрелок, низкорослый в кожаной куртке и чахоточный, которого я узнал по сутулой фигуре. Они начали о чем-то совещаться, временами показывая пальцами на избу. Разговора слышно не было, но понять о чем совещались соратники, было несложно - продолжить или нет выбивать из хозяина спрятанное зелье.