Покойный брат Одон называл сарацин «детьми Агари», люди иного корня, нежели франки. И хоть Раймон Триполитанский не любил брата Одона, в этом он был с ним согласен.
Другое дело, что сарацинский яд слишком глубоко проник в самого Раймона. Иной раз граф, если бывал возбужден или разозлен, начинал произносить слова с резким акцентом.
Так было и сейчас, когда он стоял у холмов Иерусалима во главе крупного отряда своих вассалов. Солнце опускалось за горы. Город сиял розоватым золотом - величайшая драгоценность человечества, вожделенная и сокровенная.
Раймон намеревался войти в Иерусалим до заката и поговорить с королем о предстоящем браке его сестры. Триполитанский граф считал такой брак безумием. Он боялся Лузиньянов: где один, там еще десяток, и все алчные и хитрые, как на подбор. Боже, помоги всем нам, если король, ради прихоти глупой женщины, решил отдать Королевство худородному юнцу!
Граф Раймон привстал в стременах - от Иерусалима к нему мчался гонец.
-От моего племянника! - сказал Раймон. Его темные глаза вспыхнули, на лице появилась выжидающая улыбка - нежная, как у женщины, которая слышит о приближении мужа.
Гонец остановил коня.
-Что? - крикнул Раймон еще издали.
-Государь не желает видеть вас, сеньор! - сказал гонец, задыхаясь. Он упал щекой на гриву коня и посмотрел на Раймона снизу вверх виноватым, чуть косящим глазом.
-Этого не может быть, - прошептал Раймон, но так, что никто не услышал.
-Король весьма недоволен. Ему не нравится, что вы, мой господин, пришли сюда со своими людьми.
-Я желал, чтобы меня увидели и услышали! - крикнул Раймон. - Для того и…
Но гонец перебил его:
-Мой сеньор, король прогневан. Он убежден в том, что вы, мой сеньор, явились сюда, желая отобрать у него корону. Он велел передать вам, что король Болдуин еще жив и владеет Иерусалимским венцом!
-Что еще? - спросил Раймон тише, потемнев лицом.
-Мой сеньор, государь велел передать, что вам запрещено пересекать границы королевского домена… Это его слова, мой сеньор…
-Дай письмо! - крикнул Раймон. - Он вручил тебе письмо? Не может быть, чтобы он запретил мне входить в Иерусалим! Должно быть, все это клевета, - это Лузиньяны желают рассорить меня с племянником…
-Вот письмо от государя, - сказал гонец, опасливо протягивая Раймону послание.
Раймон схватил, глянул на печать. Читать не стал, сунул в тесный рукав. Печать больно царапнула кожу.
-Не может быть, чтобы государь сам, собственной волей принял такое решение! - сказал Раймон. - Должно быть, ему нашептали… Меня оклеветали перед государем!
Он оглядел своих вассалов, сержантов с флажками, простых конников, и на мгновение безумная мысль штурмовать Иерусалим проникла в его голову и зажгла глаза дьявольским огнем.
Бальян д'Ибелин сразу приметил это и приблизился к Раймону.
-Что? - Граф резко обернулся. - Что вам угодно, сеньор?
-Мы не можем сейчас штурмовать Иерусалим, - сказал Бальян. - Вернемся лучше в Тивериаду, к моей сестре. Я разговаривал с коннетаблем. Лузиньяны не отступятся, и король с Сибиллой сейчас на их стороне.
-Но почему? - прошептал Раймон на ухо своему другу.
-Я думаю, только лишь потому, - так же шепотом отозвался Бальян, - что все они ровесники.
-Я думаю, только лишь потому, - так же шепотом отозвался Бальян, - что все они ровесники. Король, его сестра, коннетабль, моя дочь, сопляк Ги. Это - наши дети, мой сеньор, и сейчас они объединились против нас.
* * *
Раймон отошел от Иерусалима, но далеко уходить не стал: он еще не прочитал королевского указа, и печать на документе, который повелевал Триполитанскому графу покинуть пределы королевского домена, была еще цела.
Лагерь раймоновых вассалов раскинулся прямо среди бедуинских палаток - в это время года кочевники приходили на здешние земли и оставались тут на несколько месяцев. Черные и полосатые шатры разливались по золотисто-серым склонам, стягиваясь к источникам вод, и издалека казалось, что горы покрыты крупными колючими лишайниками.
Рыцарские лошади бродили вместе с бедуинскими, злобные мулы покусывали за ноги чужаков, а те в ответ ржали и били копытами.
Бальян хорошо знал бедуинов. В его владениях жило несколько бедуинских семейств, которые платили ему небольшой налог. Они кочевали, как привыкли, и время от времени встречали на этих путях нового сеньора земли, которую на протяжении десятков поколений считали своей. Тогда они кричали ему приветственные слова и размахивали руками. Бальян не считал их сарацинами: они не знали сарацинской веры, а их женщины - в отличие от их мужчин - не прятали лиц под покрывалами.
Каждый день Раймонов лагерь увеличивался. Известие о том, что король намерен отдать наследницу Иерусалима мелкому барончику из Пуату, взбесило почти все Королевство. Король упорствовал, и среди баронов начали говорить, что болезнь повредила его рассудок.
День проходил за днем, и каждый час был похож на предыдущий: люди мучились от безделья и потому непрестанно сплетничали. Известно ведь, что воины - мастера на гнилую сплетню, не хуже любой кухарки или повитухи.
-Проказа съела нашего короля, - шептали в войске (потому что теперь это было уже настоящее войско). - У него в глазах копошатся черви. Отдать принцессу за этого Лузиньяна! Неужели мы должны будем повиноваться двадцатилетнему мальчику, который только вчера прибыл в Святую Землю? На что он годен, кроме любезничанья с молодыми вдовами?
Раймон запрещал дурно отзываться о короле.
-Он оскорбил меня, - говорил граф, - но он - мой король. Я никогда не сделаю ничего ему во вред…
Одного из распространителей слухов о «червях», которые копошатся в глазницах безумного короля, Раймон велел публично повесить. После этого разговоры утихли.
Но от Иерусалима Раймон не уходил. Ждал, пока Болдуин образумится и отменит свадьбу.
-Друг мой, - сказал Бальян д'Ибелин Раймону однажды утром, когда число их сторонников пополнилось еще одним отрядом, - сейчас нужно либо идти на штурм, либо признавать свое поражение и распускать войско.
-Неужели мой племянник так и не придет в себя? - горько спросил Раймон. - Неужели будет упорствовать до конца?
-Вам виднее, - сказал Бальян. - Вы были с ним неразлучны несколько лет. Вы видели, как он взрослеет. На кого он больше похож: на своего отца, короля Амори, или на дядю, короля Болдуина?
-Знаете, мой друг, - медленно проговорил Раймон, - говорят, будто покойный король Болдуин Третий был красавец, умница и храбрец, а его младший брат король Амори - сутяга, жадина и заика; но на самом деле они друг другу не уступали. И наш нынешний государь похож на них обоих. Из всех иерусалимских королей этот - самый отважный и самый разумный…
-А Сибилла? - напомнил Бальян.