-Да ладно тебе… - Клотильда махнула рукой, отметая все сомнения. - Я и гадаю-то очень редко. Не люблю это занятие.
-Почему?
-Потому что сбывается.
-А если выпадает «Смерть», значит, человек скоро умрет?
-Ничего подобного. Монах, а не знаешь. Смерти не существует. Знаешь, какой стих подписан к этой карте? - Она снова вытащила из колоды «Смерть» и прочитала, водя пальцем по ломаным буквам на ленте, обвивающей картинку: «Ich bin Auferstehung und Leben».
Ремедий нахмурил лоб.
-Это из Писания. А почему не по-латыни?
-Понятия не имею, - беспечно сказала Клотильда. И заторопила его: - Давай лучше играть. Смотри. У меня на руках младший грех - «Непослушание». Есть у тебя «Подчинение»?
Она сунулась в его карты.
-Нет, «Подчинения» нет. Попробуй взять мой грех другой добродетелью.
Ремедий протянул «Надежду».
-С ума сошел! - Она хлопнула его по руке. - А чем ты будешь бить «Отчаяние», скажи на милость, если выбросишь «Надежду» на какое-то «Непослушание»? У тебя же есть «Стыдливость», смотри…
Выхватила карту из его пальцев, покрыла ею «Непослушание», отложила в сторону.
Вскоре игра увлекла обоих. Прошло немало времени, прежде чем Ремедий вспомнил о новичке, которого силился узнать. Поискал глазами. Теперь рядом с незнакомцем сидел Иеронимус. Они были погружены в негромкую беседу.
И Ремедий успокоился.
Иеронимус поднял голову. Незнакомый молодой человек стоял возле него, глядел на сидящего сверху вниз светлыми печальными глазами.
-Вы Иеронимус фон Шпейер?
Иеронимус подвинулся, дал ему сесть рядом. Тот примостился, обхватил руками колени. От его грязных волос пахло землей.
-Я Валентин Вебер, - сказал незнакомец тихо. - Мы с вами встречались раньше. Один раз. С тех пор я ждал вас.
Иеронимус молчал, ждал, что будет дальше.
-Вы помогли мне, - добавил Валентин.
Тогда Иеронимус повернул голову, желая рассмотреть этого человека получше.
-Я не помню тебя, - сказал он наконец.
Валентин отозвался - почти шепотом:
-Я разговаривал с вами из могилы. Я мертв, отец Иеронимус. Вот уже семь лет как мертв. Только одно и живо еще - моя благодарность.
Иеронимус поднял руку, провел пальцами по щеке молодого человека. Щека была холодной и на ощупь дряблой.
Валентин грустно улыбнулся.
-Видите? Я мертв.
Тогда Иеронимус спросил:
-А я?
-Не знаю, - ответил Валентин.
Иеронимус видел, что юноша не лукавит.
-Почему же мы встретились с тобой, если ты мертв, Валентин?
-Может быть, вы умираете, отец мой? - спокойно спросил его Валентин.
-Может быть, - согласился Иеронимус.
А Валентин сказал:
-Все эти годы я желал только одного: увидеть вас. Тогда, в Айзенбахе, я слышал ваш голос. Я ничего не знаю о вас. Ничего, кроме голоса.
Иеронимус шевельнулся.
Иеронимус шевельнулся. Он вдруг ощутил свой возраст, свой живот, мешки под глазами.
Валентин смотрел на него с бесконечной любовью.
-Я помню каждое ваше слово.
-А я не помню, - признал Иеронимус.
-Я был в яме вместе с другими мертвецами. Всех нас охватило отчаяние. У меня была библия, солдаты бросили ее в яму вслед за трупами. Я раскрыл книгу и стал читать. Я читал пророка Иезекииля. - Валентин покусал бледные губы, припоминая текст. - «Пошлю на него моровую язву…» Они слушали, и в их сердца возвращалась надежда, хотя было очень страшно. И когда я споткнулся посреди строки, чей-то голос ИЗВНЕ произнес: «И узнают, что я - Господь». В то мгновение мне показалось, что сам Господь говорит со мной.
-А это был всего лишь монах-бродяга, - сказал Иеронимус. - Который присел перекусить на братской могиле. И знал библию достаточно хорошо, чтобы закончить цитату. Только и всего.
-На долю секунды вы были для меня Богом, - серьезно сказал Валентин.
-Этого довольно, чтобы помнить вас остаток вечности.
Он склонился головой на колени к Иеронимусу. И Иеронимус положил ладонь на растрепанные светлые волосы и так остался сидеть, вдыхая острый запах могильной земли.
Через день рябой Балатро объявил, что знает более короткий путь до Страсбурга, чем тот, который предлагает Варфоломей. Наместник, прознав про то, подскочил к комедианту и вступил с ним в ожесточенный спор. Они чертили карту на земле, выкладывали схемы палочками и листьями, яростно забивали очередную схему ногами, чтобы нарисовать ее заново - более точно.
Бальтазар Фихтеле слушал, пытался вникать, но не смог. Плюнул. Остальные, поняв, что спор надолго, запалили с утра костер и взялись за карты.
Прошло никак не меньше часа, прежде чем наместник, весь красный, вспотевший, будто камни таскал, подал сигнал к выступлению. Кто победил в споре, осталось неясным. Подозревали, что Балатро.
Выбрали проселочную дорогу, отходящую от главного тракта. Арделио прикрикнул на лошадь, заставляя повернуть с удобной грунтовки в лесную чащу. Телега, раскачиваясь и подпрыгивая, затряслась по колее, куда осенним ветром навалило веток. Слышно было, как в телеге ругается Клотильда.
Ремедий так и не понял, кем приходится девица двум комедиантам - сестрой, возлюбленной? Улучив момент, спросил ее об этом. Она пожала плечами.
-И то, и другое, - был странный ответ.
-Кому? - поразился Ремедий.
-Обоим, - не моргнув глазом, сказала девица. И глядя на лицо Ремедия, расхохоталась.
На рассвете следующего дня Витвемахер куда-то ушел. Вернулся через час, лицо имел чрезвычайно таинственное. О чем-то пошептался с Варфоломеем, разбудив его. Тот слушал, кивал. Потом растолкал остальных благочестивых братьев. Комедианты продолжали спать сном невинности. Громким шепотом торжественно объявил, что по дороге сюда движется купеческий караван и предстоит спасти десяток заблудших душ.
Купцы показались через полчаса. И товарец-то, судя по всему, завалящий, и охрана убогая - всего пять солдат, да и купцы не бог весть каким золотом блещут. Но как засверкали безумные глаза Варфоломея, когда он взмахнул руками и сипло прокричал:
-Во имя спасения!..
Головная лошадь заржала, попятилась - прямо перед ее мордой неожиданно выросла острая пика. Над острием горели яростные глаза блаженного Верекундия.
Охранник схватился за оружие, но выстрелить не успел - пика пропорола его кожаную куртку, вонзилась в грудь под ребрами.