Иеронимус поцеловал ее в лоб, как ни в чем не бывало встал. Обтерся. От пива отказался. Невозмутимо нагнулся за своей одеждой.
-Доброй ночи, - сказал он собутыльникам и вышел за дверь под рев поздравлений.
Женщина села на столе, подгребла под голое бедро деньги, плюнула в сторону Агильберта.
-Ты порвал мое платье, - сказала она.
-Другое купишь, - отозвался рыжий. - Ты теперь богата, сучка.
-Порвал платье, - повторила она. - Как я теперь уйду отсюда?
-Как пришла, - сказал капитан. - Забыла, в какой канаве я тебя нашел?
-Не забыла, - сказала Хильдегунда с ненавистью.
Кое-как натянула на себя юбку, приладила на груди порванный лиф.
-Я ничего не забываю, - добавила она и аккуратно сложила монеты в кошель, не оставив и те, что валялись на полу.
-Потише, а то выебу, - пригрозил капитан. - Еще слово, и пустим тебя по кругу. Пропадет тогда твоя невинность. Где еще найдешь такого сговорчивого монаха?
Женщина повернулась и вышла в ночную темноту. Постояла, пока привыкнут глаза, прижала юбку к бедрам, чтобы не хлопала на ветру. Разглядев поблизости темную фигуру, испугалась.
-Это я, - проговорил мужской голос, и она узнала Иеронимуса. - Не бойся. Он много денег дал тебе?
-Не твое дело.
Монах пожал плечами.
-Смотри, чтобы Агильберт наутро не передумал.
-Я умею постоять за себя, - заявила Хильдегунда.
-Не сомневаюсь. Но тебе лучше уйти прямо сейчас.
Женщина помедлила, потом спросила:
-Как ты думаешь, я действительно возвратила себе невинность?
-Я думаю, что ты раздобыла себе неплохое приданое, Хильдегунда.
Она еще немного помолчала прежде чем сказать:
-Ты погубил свою душу.
Иеронимус хмыкнул - его позабавила убежденность, прозвучавшая в голосе женщины.
-Не думаю.
-Да, погубил. И все ради падшей женщины.
-Многое зависит от того, как ты распорядишься своими деньгами, Хильдегунда.
-Лучше бы мне оставаться бедной.
-Бедность и добродетель редко ходят рука об руку.
-Разве не в бедности возвышается душа?
-Душа возвышается в достатке, - сказал Иеронимус. - Бедность - слишком тяжелое испытание, и слабым оно не под силу.
Женщина стояла неподвижно. Ветер шевелил ее распущенные волосы. Вдруг она подхватила юбки и бросилась бежать.
Иеронимус смотрел ей вслед и улыбался.
БАЛЬТАЗАР ФИХТЕЛЕ
Шел себе и шел человек по лесной дороге, нес лютню за спиной, и еще был у него при себе нож. Одет был в дрянную мешковину, рожу имел круглую, веселую, сложение богатырское. Из Хайдельберга шел он и с гордостью сообщал о себе - «literatus sum». Вот и взяли его в Свору Пропащих, как подбирали по дороге все, что плохо лежало.
Вечером хорошо послушать, как врет Фихтеле. Только не нужно чрезмерно наливать ему из фляги, а то петь возьмется. Ничего более ужасного и косноязычного, чем пение студента, невозможно себе представить. А глотку ему заткнуть чрезвычайно трудно.
Dir, mein lieber schatz, Geb ich hanttruvebratz, Damit du dich erinne An minne… [2]
В лесу сыро, темно августовскими ночами.
Ничего более ужасного и косноязычного, чем пение студента, невозможно себе представить. А глотку ему заткнуть чрезвычайно трудно.
Dir, mein lieber schatz, Geb ich hanttruvebratz, Damit du dich erinne An minne… [2]
В лесу сыро, темно августовскими ночами. И так тихо, что слышно, как собаки лают в деревне, до которой еще полдня ходу. Раскладывали костер побольше. Докуда хватает свету, там и стены, а за стенами - ночь, волки и кое-что похуже, лучше и не думать.
-Расскажи еще про Хайдельберг, - просит Эркенбальда.
Она теперь большая дама, спит с капитаном, о Хильдегунде ни слова.
-Чудно, - говорит простодушный Ремедий Гааз. - Ведь мы были в Хайдельберге прошлой весной. А Фихтеле послушать - совсем другой город. И где были мои глаза, коли я всех этих чудес не разглядел?
Все хохочут.
Будучи в Хайдельберге студентом, наведывался Фихтеле к одной замужней даме. Жила она в богатом доме при небольшом садике. Садик располагался с западной стороны, и Фихтеле никогда там не бывал. Слишком открытое место, неровен час увидят соседи. Потому с наступлением ночи прокрадывался в дом к любезной своей конкубине, сиречь возлюбленной, и она принимала его в темной комнате окнами на восток. И вместе любовались восходом луны…
-Только любовались? - спрашивает Гевард.
Рослый детина Гевард, весь в шрамах. Казалось, весь мир ополчился извести солдата, но никак не добьет - живуч ландскнехт.
-Да нет, не только, - не смущается Фихтеле.
Тут же со всех сторон шиканье: не мешай рассказывать!
-И вот однажды, когда я развязал завязки на корсаже у моей дамы, и две прелестных пленницы выскочили на волю из своей узкой темницы…
-О чем это он? - шепотом спрашивает Ремедий у Геварда. - Уже две бабы? Была же одна.
-За сиськи ее ухватил, - поясняет Гевард.
-…как заскрежетал замок, и в дом вошел господин законный супруг моей дорогой подруги.
Эркенбальда тихо вздохнула, откусила от хлеба, который держала в руке.
-Увидев нас вместе в объятиях друг друга, сильно разгневался он и повелел неверной жене своей идти наверх, в супружескую спальню, а ко мне обратился с такими словами: «Признаешь ли ты, что как вор проник в мой дом и попытался опозорить имя мое и жены моей?» Ну, я признался немедленно и со слезами предался в руки господина мужа подруги моей. «Ибо я грешен перед вами, и теперь вы можете вершить надо мною суд, как вам будет угодно». Он взял меня за руку и вывел в сад. Тот самый, что размещался с западной стороны дома. Там поставил у стены и велел пройти вперед, отсчитавши десять шагов. «И ближе, чем на это расстояние, не приближайся к моему дому», - добавил. Я повиновался, а затем, как заяц, метнулся в сторону и бросился бежать, не веря спасению своему. Такого страха он на меня нагнал.
Фихтеле замолчал, пошевелил в костре ветку.
-Не понимаю я, - сказал Гевард. - Что такого страшного было в том наказании?
Фихтеле повернулся к нему, хмыкнул.
-В том-то и дело, что ничего. Этого и испугался.
-И что, больше не ходил к той женщине? - спросил Ремедий.
-Отчего же… Через три или четыре дня явился, больно уж хотелось мне обнять ее, мою красавицу. И снова началась наша любовь. Таясь, приходил к ней вечерами. И как-то раз снова застал нас вместе ее муж. У меня душа ушла в пятки, когда показался он на пороге.