Пираты Гора - Норман Джон 11 стр.


-Вот так, мой хорошенький раб. Можешь повернуться.

Видя, что ее обращение вызывает во мне ярость, она старалась еще больше подлить масла в огонь.

-Раб хорошенький, - смеялась она. - Счастлива будет та девушка, которая выиграет на празднике такого хорошенького раба!

Я молчал.

-Мой хорошенький раб, наверное, проголодался? - с издевкой поинтересовалась она. Я не ответил.

Она рассмеялась и снова накормила меня, дав пригоршню ренсовой пастилы. Себе она отщипнула ренсовой лепешки, а затем еще сушеной рыбы. Потом она сделала большой глоток воды из тыквенной бутылки и поднесла ее горлышко к моим губам. Дала мне выпить глоток, затем, смеясь, отняла бутыль, но опять дала напиться.

-Ну, хватит, - наконец сказала она и поставила бутыль к стене. - Пора спать. Хорошенькому рабу нужно выспаться, завтра ему предстоит многое сделать, он будет очень занят.

Она распорядилась, чтобы я лег на бок, и другой лианой связала мне ноги.

Затем расстелила свою циновку, поглядывая на меня и усмехаясь.

Развязала шнурок на тунике, которая и так почти не скрывала ее наготу. Затем, к моему изумлению, дерзко, плавным движением стянула тунику через голову.

Она разделась передо мной так небрежно, словно я был животным.

Я не мог отвести от нее глаз.

Она нахмурилась.

-Я вижу, тебя снова следует наказать, - сказала она.

Я инстинктивно пытался было отодвинуться, но, связанному, мне это не удалось.

Она несколько раз с какой-то непонятной яростью ударила меня.

Не в силах сдержаться, я застонал.

Она отвернулась, сидя на циновке, и, словно забыв о моем существовании, занялась починкой какого-то сплетенного из ренсовых волокон мешка, висевщего на стене. Она отщипывала от ренсового стебля узкие полоски волокон и вплетала их в мешок. Работала она аккуратно и внимательно.

Я наблюдал за ее действиями.

Когда-то я был воином из Ко-ро-ба.

Потом на ренсовом острове в заболоченной долине Воска я узнал себе истинную цену, узнал, кем я был на самом деле, - низким, всего боящимся трусом.

Был воином из Ко-ро-ба.

Стал рабом этой девушки,

-Я могу говорить? - спросил я. Не отрываясь от работы, она кивком головы оказала мне эту милость.

-Госпожа не удостоила меня чести сообщить свое имя. Могу я узнать, как ее зовут?

-Телима, - ответила она, заканчивая ремонт мешка, и, перекусив лишние, свисающие с заплаты края волокон, повесила его на стену, рядом с циновкой. Затем она склонилась над лампой и, прежде чем ее загасить, снова взглянула на меня и повторила:

-Твою госпожу зовут Телима, раб.

Долгое время мы лежали в полной темноте.

Затем я услышал, как она подвинулась на циновке, и скорее ощутил, нежели увидел, как она приподнялась на локте и лежит, вглядываясь мне в лицо.

Спадающие ей на плечи волосы касались моей груди.

И вдруг я почувствовал у себя на животе ее руку.

-Ты уже спишь, мой хорошенький раб? - спросила она.

-Нет, - ответил я и невольно попытался отодвинуться от нее.

-Не бойся, я не причиню вреда моему хорошенькому рабу.

-Пожалуйста, не называй меня так! - взмолился я.

-Пожалуйста, не называй меня так! - взмолился я.

-Замолчи, мой хорошенький раб! - жестко бросила она.

И снова провела рукой у меня по груди.

-Раб, кажется, находит свою госпожу привлекательной? - заметила она.

-Да, - ответил я.

-Вот как! - воскликнула она. - Значит, раб еще не усвоил преподанного ему урока.

-Пожалуйста, не бей меня!

-Тогда его следует наказать снова.

-Не бей меня! - взмолился я. - Пожалуйста!

-Ты действительно считаешь, что я красива? - спросила она и засунула палец мне под ошейник, лениво поглаживая меня.

-Да, - едва слышно прошептал я.

-А разве ты не знаешь, что я - свободная женщина? - холодно и высокомерно поинтересовалась она.

Я не ответил.

-И ты, раб, осмеливаешься желать свободную женщину?

-Нет, - сказал я.

-Ты осмеливаешься домогаться своей госпожи?

-Нет! - воскликнул я. - Нет!

-А почему нет?

-Потому, что я - раб, - ответил я. - Всего лишь раб!

-Верно, - ответила она. - Ты всего лишь раб. Жалкий и ничтожный.

И тут она неожиданно схватила меня за волосы и грубо прижала свои губы к моим.

Я пытался вывернуться, но ее руки крепко держали меня.

Наконец она отвела голову, но я ощущал в темноте ее губы совсем рядом со своим лицом.

Во мне боролись сложные чувства к этой девушке. К той, что связала мне руки и надела на меня ошейник раба. К той, которая била и издевалась надо мной и которой я должен был повиноваться. К той, что кормила меня из рук, как животное, и, как животное, бросила меня ночевать под открытым небом, привязанного к шесту посреди острова. К мучившей меня своей выставленной напоказ красотой и причинившей мне столько страданий своей жестокостью. Я боялся и мучительно хотел ее. Боялся, зная ее безграничную власть надо мной, зная, что она в любой момент по своему желанию может причинить мне физическую боль, избить и даже изуродовать меня, но раны, которые она наносила мне своим высокомерием и презрением, были для меня еще больнее, нежели побои и оковы. И все же я хотел ее, восхитительную, полную жизни. Она сводила меня с ума недоступной близостью своего тела. Но она была свободная, а я - раб. Она могла двигаться, а я лежал связанный по рукам и ногам, с ошейником, стягивающим мне горло. У меня был ошейник, у нее - свобода, полная свобода, и руки, не связанные за спиной впивающейся в кожу лианой, а украшенные изящным золотым браслетом.

Но больше всего меня пугало, что, попроси я ее о малейшем проявлении доброты и человечности по отношению ко мне или хотя бы элементарном знаке внимания - слове, жесте, - мои просьбы будут тут же с издевательством отвергнуты. Чувствуя свое одиночество, снося побои и унижения, я отчаянно нуждался в чем-то, что хоть на мгновение могло бы показать, что я все же человек, мужчина, что мне требуется крупица уважения и понимания. Мне казалось, скажи мне эта издевательски высокомерная женщина, моя хозяйка, перед которой я чувствовал себя совершенным ничтожеством, одно лишь теплое слово, какую-нибудь банальную любезность, и я с радостью бросился бы выполнять любое ее приказание. Но просить ее я не мог - я боялся; боялся, что мне будет отказано во всем: в проявлении человеческих чувств, в восприятии меня как мужчины и вообще в осознании меня как человеческого существа.

Назад Дальше