На следующий день Ипполит Матвеевич подкатил к подъезду Боуров на злейших в мире лошадях, провел полчаса в приятнейшей беседе о бедственном
положении приютских детей, а уже через месяц секретарь суда конфиденциально шепнул в мохнатое ухо следователя по важнейшим делам, что прокурор
"кажется стал бодаться", на что следователь с усмешкой ответил: "Це дило треба розжуваты" - и рассказал очень интересное дело, слушавшееся в
городе Орле и окончившееся оправданием мужа, убившего изменницу жену.
Во всем городе дамочки заливались по-соловьиному. Мужья завидовали удачливости Воробьянинова. Постники, трезвенники и идеалисты забрасывали
прокурора анонимными письмами. Прокурор читал их на заседаниях суда, ловко и быстро чеша за ухом. С Воробьяниновым он был любезнее прежнего.
Положение его было безвыходным - он ожидал вскоре перевода в столицу и не мог портить своей карьеры пошлым убийством любовника жены.
Но Ипполит Матвеевич позволил себе совершенную бестактность. Он велел выкрасить свой экипаж в белый цвет и прокатился в нем вместе с
угоревшей от любви прокуроршей по Большой Пушкинской улице. Напрасно Елена Станиславовна прикрывала мраморное лицо вуалеткой, расшитой черными
птичками, - ее все узнали. Город в страхе содрогнулся, но этот любовный эксцесс не оказал на прокурора никакого действия. Отчаявшиеся постники,
трезвенники и идеалисты стали бомбардировать анонимками само министерство юстиции. Товарищ министра был поражен трусостью окружного прокурора.
Все ждали дуэли. Но прокурор, по-прежнему минуя оружейный магазин, катил каждое утро к зданию судебных установлений, с грустью поглядывая на
фигуру Фемиды, державшей весы, в одной чашке которых он явственно видел себя санкт-петербургским прокурором, а в другой - розового и наглого
Воробьянинова.
Все кончилось совершенно неожиданно: Ипполит Матвеевич увез прокуроршу в Париж, а прокурора перевели в Сызрань. В Сызрани прокурор прожил
долго, заслал человек восемьсот на каторгу и в конце концов умер.
Ипполит Матвеевич со своей подругой приехал в Париж осенью. Париж готовился к всемирной выставке. Еще незаконченная башня Эйфеля <Инженер
А. Г. Эйфель (1832-1923) построил башню в Париже к открытию Международной выставки 1889 года, а не 1899 года. Потому участие Воробьянинова в
спорах, вызванных ее установкой, маловероятно: будущему предводителю дворянства исполнилось тогда четырнадцать лет.>, похожая на сумасшедшую
табуретку, вызывала ужас идеалистов, постников и трезвенников богоспасаемого города Парижа. Вечером, в отеле, Ипполиту Матвеевичу показали
самого Эйфеля - господина среднего роста с бородкой "буланже" <Ж. Буланже (1837-1891) - французский генерал, затем военный министр - носил
короткую, остроконечную, сливающуюся с усами бороду, окаймлявшую лицо. После поражения во франко-прусской войне Буланже пропагандировал идеи
реванша, политические противники обвинили его в попытке организовать государственный переворот, из-за чего генерал и обрел скандальную
известность.> цвета соли и перцу, в рогатом пенсне. Из-за него произошла ссора, уже не первая, впрочем, между Ипполитом Матвеевичем и его
любовницей. Напичканная сведениями, полученными ею от соседа по купе, молодого французского инженера, Елена Станиславовна неожиданно заявила,
что преклоняется перед смелыми дерзаниями господина Эйфеля.
- Обвалится эта каланча на твоего Эйфелева, - грубо ответил Ипполит Матвеевич. - Я б такому дураку даже конюшни не дал строить.
- Я б такому дураку даже конюшни не дал строить.
И среди двух русских возник тяжкий спор, кончившийся тем, что Ипполит Матвеевич в сердцах купил молодого рослого сенбернара, доводившего
Елену Станиславовну до притворной истерики и прогрызшего ее новую ротонду <(итал. rotonda - круглая) - длинная женская накидка без рукавов, с
прорезями для рук, вошедшая в моду с 1870-х годов. Вероятно, названа по сходству силуэта с архитектурной ротондой - круглой беседкой.>, обшитую
черным стеклярусом.
В пахнущем москательной лавкой Париже молодые люди веселились: шатались по кабачкам, ели пьяные вишни, бывали на спектаклях "Французской
комедии" <Comedie Francaise - созданная по королевскому указу в 1680 году театральная труппа, репертуар которой составляли исключительно
французские пьесы; в XIX веке самый консервативный французский театр, отстаивавший традиции классицизма.>, пили чай из самовара, специально
выписанного Ипполитом Матвеевичем из России, за что и получили от отельной прислуги кличку "молодоженов с машиной"; неудачно съездили на
рулетку, но не говорили уже больше ни о бедственном положении приютских детей, ни о живописности старгородского парка, потому что страсть
незаметно пропала и осталась привычка к бездельной веселой жизни вдвоем. Елена Станиславовна сходила однажды к известной гадалке, мадам де Сюри,
и вернулась оттуда необыкновенно взволнованной.
- Нет, ты обязательно должен к ней сходить. Она мне все рассказала. Это удивительно, - твердила Елена Станиславовна.
Но Ипполит Матвеевич, проигравший накануне в безик семьсот франков заезжему россиянину <Подразумевается, что Воробьянинов стал жертвой
мошенничества: безик - одна из примитивнейших карточных игр, потому шулеры обычно использовали ее для вовлечения новичков.>, только посмотрел на
свои кофейные с черными лампасами панталоны и неожиданно сказал:
- Едем, милая, домой. Давно пора.
Старгород был завален снегом <Так в рукописи. При публикации фраза изменена: "Когда через год они вернулись назад, Старгород был завален
снегом". Вероятно, изменение было обусловлено тем, что описание парижской жизни Воробьянинова и Боур - от фразы "Ипполит Матвеевич со своей
подругой приехали в Париж осенью" до финальной реплики "Едем, милая, домой. Давно пора" - было изъято при журнальной публикации.>. Тяжелые обозы
шагом проходили по Большой Пушкинской. Обледенелые деревья Александровского бульвара были абонированы галками. Галки картавили необыкновенно
возбужденно, что напоминало годичные собрания "Общества приказчиков-евреев". Снежные звезды, крестики и другие морозные знаки отличий медленно
садились на нос Ипполита Матвеевича. Ветра не было. С вокзала Ипполит Матвеевич ехал на низких санках, небрежно поглядывая на городские
достопримечательности: на новое здание биржи, сооруженное усердием старгородских купцов в ассиро-вавилонском стиле, на каланчу Пушкинской части
с висевшими на ней двумя большими круглыми бомбами <В России на пожарных каланчах находились специальные круглосуточные посты: в случае
обнаружения дыма и огня дозорный вывешивал круглые кожаные шары размером примерно с человеческую голову - так называемые "бомбы", посредством
которых указывалась часть города, где начался пожар, обозначались интенсивность и размеры возгорания.>, которые указывали на пожар средней
величины, возникший в районе.
- Кто горит, Михайла? - спросил Ипполит Матвеевич кучера.