- А я ведь боялась, что вы изменились. Да нет, сегодня нельзя. У вас же там наши? Вы сейчас один?
- Один, - ответил он. - А что?
- Ну а с костями что? Порядок? Все благополучно?
- Очень, - ответил он, хотя ровно ничего не сообразил - какие кости, какой порядок? - Очень, очень все благополучно, - сказал он.
- И Володя не подкачал? Ну, передайте ему мой привет. Так нам и не удалось сделать вам сюрприз. Слушайте, хранитель (вас ведь тут хранителем прозвали. Я так смеялась). После двух я всегда свободна. Так, скажем, завтра, а?
- Отлично, - ответил он решительно. - Где?
И тут она заговорила как-то по-иному, по-старому, вот как тогда на море. Его даже в жар бросило от ее голоса.
- Да где хотите, дорогой, где вы хотите. Может, в музей к вам зайти?
- Да, - сказал он с разбегу. - Зайдите в музей. - Потом опомнился. - Постойте, - сказал он, - не надо в музей. Вот вы знаете главный вход в парк, где фонтан? Так вот у фонтана. Хорошо? - И сейчас же подумал, что нет, не хорошо, слишком уж там людно. Но она уже ответила:
- Всегда обожала сцену у фонтана. "Перед гордою полячкой унижаться?" Блеск, как говорит Володя. Только вы уж очень не опаздывайте, а то, знаете, стоять на виду у всех... - Тут ей что-то крикнули со стороны. - Видите, тут мне подсказали: молодой, красивой, одинокой. Хорошо, договорились, у фонтана. А теперь попросите к телефону моего профессора. Только скорее - нужен телефон. Здесь все интересуются его покупкой.
***
Чтоб как следует спрыснуть покупку, они облюбовали отличное место. Поставили стол над самым откосом. Тут к шоссе сбегал влажный песчаный косогор - не желтый, а ржаво-оранжевый, и весь до самой вершины он зарос дудками, колючим барбарисом с круглыми багровыми листьями и эдакими небольшими ладными лопушками, ровными и аккуратными, как китайские зонтики. А за шоссе начинались болота осоки, чистая и частая россыпь незабудок, бурная речка Алмаатинка, а в ней, среди пены и брызг, грохота и блеска, лоснился на солнце похожий на купающегося бегемота огромный черный валун. В общем, отличное место!
Тень и солнце, прохлада и свежесть.
И подходя, еще издали Зыбин услышал голос директора. Директор громыхал. Значит, кого-то громил. "Кого же это он?" - подумал Зыбин.
Он подошел, и за яблонями его никто не заметил. Все сидели и слушали. Только дед спал, независимо откинувшись головой на ствол яблони, и чуть всхрапывал. Перед Кларой на скатерти лежало несколько папиросных коробок. "Да ведь она же не курит", - смутно подумал Зыбин. Клара молчала и играла вилкой. Рядом с Кларой сидела Даша, племянница бригадира Потапова, веснушчатая, нежно-розовая девушка. Она в этом году перешла на четвертый курс театральной студии, и Потапов никак не мог простить ей этого. Все не отрываясь смотрели на директора.
А он кончил одну тираду, выдержал этакую эффектную паузу, крякнул, подцепил на вилку колечко лука, истово прожевал его и продолжал уже иным голосом, легким и артистичным:
- И вот еще что, профессор, не думайте, что это пустяк. Сказать на лекции студентам "товарищ Сталин ошибся" - это таки настоящее государственное преступление.
"Ах вот почему они" и молчат, - подумал Зыбин и тревожно взглянул на Корнилова: сильно ли он набрался? - Нет, как будто не особенно, во всяком случае, сидит как и все".
- Но ведь не так же, не так это было, - чуть не заплакал профессор. - Мой брат на вопрос студентов, можно ли считать, что падение Римской империи - это следствие революции рабов, ответил.
..
- Это не важно. Это совершенно не важно, - властно отрубил и отбросил ладонью его возражения директор. - Важно, что он сказал "нет"! Он сказал "нет", когда вождь сказал "да". А как же иначе? Что значат слова: "Не знаю, что имел в виду Иосиф Виссарионович, но факт тот, что после спартаковского восстания Рим просуществовал еще 550 лет и сделался мировой империей"? А ведь товарищ Сталин написал совершенно ясно и просто: варвары и рабы с грохотом повалили Римскую империю. Значит, вот это и есть научная истина. Так или не так?
- Это так, конечно, - уныло согласился профессор. - Но...
- Это так, конечно, но арестован ваш брат, - вдохновенно подхватил директор. - Понимаю, ах как все понимаю. Но ведь это же старая песня. "Молчи, все знаю я сама, но эта крыса мне кума". А вот у этой девушки, - он грозно, античным жестом, через весь стол показал на Дашу, - забран ее дядя. Так что же, его брат-колхозник, ее отец, разве говорит: "Не верю, не может быть, не правы органы"? Нет, он говорит: "Раз взяли Петьку, значит, было за что взять". Вот так думает простой мужик-колхозник про свою родную Советскую власть. А мы интеллигенция, хитрая да лукавая... не обижайтесь, я сам из того же теста, поэтому так и говорю...
- Так ведь, Степан Митрофанович, дядю Петю взяли за клеща, за вредительство, а их брата... - несмело сказала Даша и вся вспыхнула.
- Ай-ай-ай! - закачал головой директор, сияя и поворачиваясь к ней всем корпусом. - Ах ты, такая-сякая, умница-разумница, ты что ж думаешь, что агитация с профессорской кафедры - это не вредительство? Это, милая моя, хуже, чем вредительство. Это идеологическая диверсия против ваших щенячьих душ, и мы за такие вот штучки голову будем отрывать. - Он сурово стиснул кулак. - Потому что дороже вас, веснушчатых да сопливых, у нас ничего на свете нет.
- Но, Степан Митрофанович, - профессор даже руки прижал к груди, - ведь то, что сказал брат, это же частное разъяснение специалиста-историка, которое к учению Сталина...
- А товарищ Сталин - корифей всех наук, - быстро и сурово отрезал Корнилов и взглянул на Зыбина (он один его увидел). - Ему историкам нечего там разъяснять.
- Ну да, ну да, - беспомощно оглянулся на него и залопотал профессор, уже ровно ничего не понимая. - Корифей! Я согласен! Корифей всех наук! Нечего там разъяснять! Я согласен, нечего... Но не может же всякая мелочь...
- А в учении товарища Сталина нет ничего мелкого, - так же сурово изрек Корнилов и слегка покосился на Дашу. - А дай нам волю - хитрым да лукавым интеллигентам - так мы, пожалуй...
Тут профессор уже так смешался, что даже очки уронил на стол.
- А вот ты помолчал бы, - вдруг сурово приказал директор. - Вот помолчал бы ты немного. Смотри, брат, больно языкастый стал! Договоритесь вы со своим хранителем до чего-нибудь хорошего... ("Ну вот, этого еще мне не хватало", - ошалело подумал Зыбин.) А вот вы ведь меня опять не понимаете, - повернулся он к профессору. - Тут что важно? Важно именно то, чем он меня сейчас пытался уколоть. Нет, не уколешь, дорогой. Да! Учение вождя цельно и нерасторжимо! Да! В нем нет мелочей, сколько бы ты ни смеялся над этим! Его не об-суж-да-ют! Его у-ча-т! Понимаете, у-ча-т! Вот как в школе букварь. ("Боже мой, боже мой, что же он говорит, - подумал Зыбин, - ведь умный же мужик, а..." Он вышел из-за яблони, но заметила его только Клара.)
- Мы накануне войны, - продолжал директор, помолчав, каким-то совершенно иным тоном, тихим и задумчивым, - самой страшной, беспощадной войны. Враг только и ищет, чтоб нащупать щелку в нашем сознании.