* КНИГА ПЕРВАЯ *
Глава первая
1
Санька соскочила с печи, задом ударила взабухшуюдверь.ЗаСанькой
быстро слезли Яшка, Гаврилка иАртамошка:вдругвсезахотелипить,-
вскочили в темные сени вслед за облаком пара идымаизпрокисшейизбы.
Чуть голубоватый свет брезжил в окошечко сквозь снег. Студено.Обледенела
кадка с водой, обледенел деревянный ковшик.
Чада прыгали с ноги на ногу, - все были босы, у Саньки головаповязана
платком, Гаврилка и Артамошка в одних рубашках до пупка.
- Дверь, оглашенные! - закричала мать из избы.
Матьстоялаупечи.Нашесткеяркозагорелисьлучины.Материно
морщинистое лицо осветилось огнем. Страшнее всего блеснули из-подрваного
плата исплаканные глаза, -какнаиконе.Санькаотчего-тозабоялась,
захлопнула дверь изо всей силы. Потом зачерпнула пахучуюводу,хлебнула,
укусила льдинку и дала напиться братикам. Прошептала:
- Озябли? А то на двор сбегаем, посмотрим, - батя коня запрягает...
На дворе отец запрягал в сани. Падал тихий снежок, небобылоснежное,
на высоком тыну сидели галки, и здесь не такстудено,каквсенях.На
бате, Иване Артемиче, - так звала его мать, а люди и сам он себя налюдях
- Ивашкой, по прозвищу Бровкиным, - высокий колпакнадвинутнасердитые
брови. Рыжая борода не чесана ссамогопокрова...Рукавицыторчализа
пазухой сермяжного кафтана, подпоясанного низко лыком, лаптизловизжали
по навозному снегу: у бати со сбруей неладилось...Гнилаябыласбруя,
одни узлы. С досады он кричал на вороную лошаденку, такуюже,какбатя,
коротконогую, с раздутым пузом.
- Балуй, нечистый дух!
Чада справили укрыльцамалуюнадобностьижалисьнаобледенелом
пороге,хотяморозипрохватывал.Артамошка,самыймаленький,едва
выговорил:
- Ничаво, на печке отогреемся...
Иван Артемич запряг исталпоитьконяизбадьи.Коньпилдолго,
раздувая косматые бока: "Что ж, кормите впроголодь, ужпопьювдоволь"...
Батя надел рукавицы, взял из саней, из-под соломы, кнут.
- Бегите в избу, я вас! - крикнул ончадам.Упалбокомнасании,
раскатившись за воротами, рысцой поехал мимо осыпанных снегом высоких елей
на усадьбу сына дворянского Волкова.
- Ой, студено, люто, - сказала Санька.
Чада кинулись в темную избу,полезлинапечь,стучализубами.Под
черным потолком клубился теплый, сухой дым, уходилвволоковоеокошечко
над дверью: избу топили по-черному. Мать творила тесто. Двор все-такибыл
зажиточный - конь, корова, четыре курицы. ПроИвашкуБровкинаговорили:
крепкий. Падали со светца в воду, шипели угольки лучины.Саньканатянула
на себя, на братиков бараний тулуп и под тулупом опять начала шептатьпро
разные страсти:протех,небудьпомянуты,ктопоночамшуршитв
подполье...
- Давеча, лопни мои глаза, вот напужалась.
.. У порога - сор, а насору
- веник... Я гляжу с печки, -снамикрестнаясила!Из-подвеника-
лохматый, с кошачьими усами...
- Ой, ой, ой, - боялись под тулупом маленькие.
2
Чуть проторенная дорогавелалесом.Вековыесоснызакрывалинебо.
Бурелом, чащоба - тяжелыеместа.ЗемлеюэтойВасилий,сынВолков,в
позапрошлом году был поверстан вотводототца,московскогослужилого
дворянина. Поместный приказ поверстал Василиячетырьмястамипятьюдесятью
десятинами, и при них крестьян приписано тридцать семь душ с семьями.
Василий поставилусадьбу,дапротратился,половинуземлипришлось
заложить в монастыре. Монахидалиденегподбольшойрост-двадцать
копеечек с рубля. А надо было по верстке бытьнагосударевойслужбена
коне добром, в панцире, с саблею, с пищальюивестиссобойратников,
троих мужиков, на конях же, в тигелеях, в саблях, в саадаках...Едва-едва
на монастырские деньги поднял он такое вооружение. А жить самому? А дворню
прокормить? А рост плати монахам?
Царская казна пощады не знает. Что ни год - новый наказ, новые деньги -
кормовые, дорожные,данииоброки.Себемноголиперепадет?Ивсе
спрашивают с помещика - почему ленив выколачивать оброк. А с мужика больше
одной шкуры не сдерешь. Истощало государствоприпокойномцареАлексее
Михайловиче от войн, от смут и бунтов. Как погулял поземлеворанафема
Стенька Разин, - крестьяне забыли бога. Чуть прижмешь покрепче,-скалят
зубы по-волчьи. От тягот бегут на Дон, - откуда их ни грамотой, нисаблей
не добыть.
Конь плелся дорожной рысцой, весь покрылся инеем. Ветви задевалидугу,
сыпалиснежнойпылью.Прильнувкстволам,напроезжегоглядели
пушистохвостые белки, - гибель в лесах была этой белки. Иван Артемич лежал
в санях и думал, - мужику одно только и оставалось: думать...
"Ну, ладно... Того подай, этого подай... Тому заплати, этому заплати...
Но - прорва, - эдакое государство! - развееенапитаешь?Отработыне
бегаем, терпим. А в Москве бояре в золотых возках стали ездить. Подайему
и на возок, сытому дьяволу. Ну, ладно... Ты заставь, бери, что тебенадо,
но не озорничай... А это, ребята, две шкуры драть - озорство.Государевых
людей ныне развелось - плюнь, и там дьяк, алиподьячий,алицеловальник
сидит, пишет... А мужик один... Ох, ребята, лучше я убегу,зверьменяв
лесу заломает, смерть скорее, чем это озорство... Так вы долго нанасне
прокормитесь..."
Ивашка Бровкин думал, может быть, так, а может, и не так.Излесана
дорогу выехал, стоя в санях на коленках, Цыган (попрозвищу),волковский
же крестьянин, черный, с проседью, мужик. Лет пятнадцать он былвбегах,
шатался меж двор. Но вышел указ: вернуть помещикам всех беглыхбезсрока
давности. Цыгана взяли под Воронежем, где онкрестьянствовал,ивернули
Волкову-старшему. Он опять было навострил лапти, - поймали, и веденобыло
Цыгана бить кнутом без пощады и держатьвтюрьме,-наусадьбежеу
Волкова, - а как кожа подживет, вынув, в другой ряд бить его кнутом же без
пощады и опять кинуть в тюрьму, чтобы ему, плуту, вору, впредь бегать было
неповадно.