Чем просить у немца прощения, лучше мне сразиться с ним конному или пешему, на
смерть или на неволю.
- Глупец! - прервал его Мацько. - Как ты можешь сразиться с послом?
Ни тебе с ним, ни ему с таким молокососом драться нельзя. - И он обратился к Повале:
- Простите, благородный рыцарь. Мальчишка за войну совсем от рук отбился, и пусть уж он лучше с немцем не разговаривает, а то еще нанесет
ему новое оскорбление. Я с ним буду говорить, я его буду просить, а если после окончания посольства комтур захочет вступить на ристалище в
единоборство, то и я сражусь с ним.
- Это рыцарь знатного рода и со всяким не станет драться, - возразил Повала.
- Как так? Что же, я не ношу пояса и шпор? Со мною и князь может выйти на поединок.
- Это верно, но вы ему этого не говорите, разве только если он сам об этом заговорит, а то я боюсь, как бы он на вас не разгневался. Ну, да
поможет вам господь бог.
- Пойду за тебя отдуваться, - сказал Мацько Збышку. - Ну, погоди же ты у меня!
И он подъехал к крестоносцу, который остановился в нескольких шагах от них и, сидя неподвижно, словно чугунный монумент, на своем рослом,
как верблюд, коне, с величайшим равнодушием слушал весь разговор. За долгие годы войны Мацько научился кое-как изъясняться по-немецки и стал
теперь на родном языке комтура рассказывать ему обо всем происшедшем, ссылаясь на молодость и горячность своего племянника, которому почудилось,
будто это сам бог послал ему рыцаря с павлиньим чубом; старик наконец попросил крестоносца извинить Збышка.
Лицо комтура даже не дрогнуло. Прямой и неподвижный, он, подняв голову, с таким равнодушием и вместе с тем презрением смотрел на Мацька
стальными глазами, точно перед ним был не рыцарь и даже не человек, а заборный столб. Владелец Богданца заметил это и хотя оставался по-прежнему
вежливым, но в душе, видно, стал возмущаться; он говорил все более принужденно, и загорелые щеки его покрылись румянцем. Было видно, что,
столкнувшись с такой холодной надменностью, он с трудом сдерживается, чтобы не заскрежетать зубами и не разразиться негодованием.
Это не ускользнуло от внимания Повалы, и, будучи человеком доброго сердца, рыцарь решил прийти Мацьку на помощь. В молодости, когда он тоже
искал рыцарских приключений при венгерском, австрийском, бургундском и чешском дворах и имя его прославилось по свету, Повала научился немецкому
языку и сейчас обратился к Мацьку на этом языке тоном примирительным и вместе с тем нарочито шутливым:
- Видите, пан рыцарь, благородный комтур полагает, что все это дело пустое и слов не стоит тратить. Не в одном нашем королевстве, везде
отроки безрассудны, но рыцарь, да еще такой, не станет воевать с детьми с мечом в руках или преследовать их по закону.
Лихтенштейн при этих словах встопорщил свои рыжеватые усы и, не проронив ни слова, тронул коня и поехал вперед, минуя Мацька и Збышка.
От слепой ярости у них волос стал дыбом под шлемами и рука рванулась к мечу.
- Погоди же ты, тевтонский пес, - процедил сквозь зубы старший рыцарь из Богданца, - уж теперь-то я найду тебя, только бы ты перестал быть
послом.
Но Повала, который тоже кипел уже гневом, сказал:
- Это потом. А сейчас пусть за вас заступится княгиня, иначе быть беде.
Он поехал за крестоносцем, остановил его, и некоторое время они с жаром о чем-то говорили.
А сейчас пусть за вас заступится княгиня, иначе быть беде.
Он поехал за крестоносцем, остановил его, и некоторое время они с жаром о чем-то говорили. Мацько и Збышко заметили, что немецкий рыцарь не
взирал на Повалу с такой надменностью, как на них, и еще больше разгневались. Через минуту Повала вернулся и, подождав, пока крестоносец отъедет
подальше, сказал им:
- Я просил за вас, но это не человек, а камень. Он говорит, что только тогда не станет жаловаться, когда вы сделаете все, чего он
пожелает...
- Чего же он желает?
- Он мне так сказал: "Я задержусь, чтобы приветствовать княгиню мазовецкую, а они, говорит, пусть подъедут, пусть спешатся, пусть снимут
шлемы и, стоя с обнаженными головами, пусть попросят прощения, тогда я и дам им ответ".
Тут Повала бросил быстрый взгляд на Збышка и прибавил:
- Тяжело это шляхтичам... я понимаю, но должен предостеречь тебя, что если ты этого не сделаешь, кто знает, что ждет тебя: быть может, меч
палача.
Лица у Мацька и Збышка стали каменные. Снова воцарилось молчание.
- Ну, так как же? - спросил Повала.
Со спокойствием и с такой суровостью, точно за одну минуту он стал старше на двадцать лет, Збышко ответил:
- Что ж! Все мы под богом ходим.
- То есть как?
- Да так, что, будь я о двух головах и руби мне палач обе головы, - все равно честь у меня одна, и не годится мне позорить ее.
При этих словах Повала посуровел и, обратившись к Мацьку, спросил и у него:
- А вы что скажете?
- Я скажу, - мрачно ответил Мацько, - что с малых лет воспитывал хлопца... На нем наш род стоит, потому что я уже стар, но он не может
этого сделать, пусть даже ему суждено погибнуть.
При этом суровое лицо Мацька дрогнуло, и сердце его наполнилось внезапно такой любовью к племяннику, что он обнял его своими закованными в
броню руками и воскликнул:
- Збышко! Збышко!
Молодой рыцарь даже удивился и, сжав в объятиях дядю, сказал:
- А я и не знал, что вы так меня любите!..
- Я вижу, вы настоящие рыцари, - сказал растроганный Повала, - и раз хлопец поклялся мне честью, что явится на суд, я не стану надевать на
него цепи: таким людям, как вы, можно верить. Вы не отчаивайтесь. Немец в Тынце денек погуляет, так, что я увижу короля раньше и доложу обо всем
этом деле так, чтобы он не очень разгневался. Счастье, что я успел переломить копье, великое счастье!
Но Збышко возразил ему:
- Уж коли не миновать мне платиться головой, то хоть было бы утешение, что я кости поломал крестоносцу.
- Свою честь ты умеешь защищать, а того не можешь понять, что навлек бы позор на весь наш народ! - нетерпеливо возразил Повала.
- Понимать-то я понимаю, - ответил Збышко, - потому-то мне и жаль...
Тогда Повала обратился к Мацьку:
- Знаете, пан рыцарь, коли удастся вашему хлопцу как-нибудь отвертеться от суда, придется вам колпачок ему на голову надеть, как ловчему
соколу. Иначе не умереть ему собственной смертью.
- Ему бы и удалось отвертеться, кабы вы, пан рыцарь, пожелали скрыть все от короля.
- А что же мне с немцем делать? Ведь рот-то ему не заткнешь!
- Верно! Верно!.