На минуту воцарилось молчание. До слуха западных рыцарей часто доходили названия Золотой, Синей <Синей ордой в русских источниках называли
Ак-Орду (Белую орду), объединение тюркско-монгольских племен (на северо-востоке от Аральского моря и в бассейне Сырдарьи), покоренное в конце
XIV в. Тимуром.>, Азовской и прочих орд, но про татарские дела и междоусобные войны они мало что знали. Зато во всей тогдашней Европе не нашлось
бы человека, который не слыхал бы о грозном Тимуре Хромом, или Тамерлане, чье имя повторяли с не меньшим страхом, чем некогда имя Аттилы. Ведь
это был "властитель мира" и "властитель времен", повелитель двадцати семи завоеванных царств, владетель Московской Руси, владетель Сибири и
Китая до самой Индии, Багдада, Исфахана, Алеппо, Дамаска, тень которого через аравийские пески падала на Египет, а через Босфор - на Греческое
царство, губитель рода человеческого, чудовищный созидатель пирамид из человеческих черепов, победитель во всех битвах, неодолимый "властелин
душ и тел".
Это он посадил Тохтамыша на трон Золотой и Синей Орды и признал его своим "сыном". Но, когда владычество "сына" простерлось от Арала до
Крыма и земель у него стало больше, чем их было во всей остальной Европе, он захотел стать независимым владетелем, за что грозный "отец" "одним
пальцем" сверг его с трона, и тот, взывая о помощи, бежал к литовскому правителю. Именно его и вознамерился Витовт вновь вернуть на трон, но для
этого надо было сперва сразиться с властелином мира Хромцом.
Вот почему имя Хромца произвело сильное впечатление на слушателей, и после минутного молчания один из старейших рыцарей, Войцех из Яглова,
сказал:
- Драться с таким врагом дело нешуточное.
- Только вот за что драться? - живо возразил Миколай из Длуголяса. - Что нам из того, будет там, за морями, за долами, править сынами
Велиала Тохтамыш или какой-нибудь Кутлук?
- Тохтамыш принял бы христианскую веру, - сказал Мацько.
- То ли принял бы, то ли нет. Разве можно верить собакам которые не признают Христа?
- Но должно голову сложить во имя Христа, - возразил Повала.
- И во имя рыцарской чести, - прибавил Топорчик, родственник каштеляна. - Найдутся ведь среди нас такие, которые пойдут. У пана Спытка из
Мельштына молодая любимая жена, а он уже отправился к князю Витовту.
- И не удивительно, - вставил Ясько из Нашана. - Пусть на душе у тебя смертный грех, за такую войну наверняка получишь и отпущение грехов,
и спасение.
- И вечную славу, - снова подхватил Повала из Тачева. - Коль воевать, так воевать, а что враг силен, так оно и лучше. Тимур покорил весь
мир, подчинил себе двадцать семь царств. Честь и хвала была бы нашему народу, если бы мы стерли его с лица земли.
- Отчего ж не стереть? - воскликнул Топорчик. - Да покори он хоть сотню царств, нам все едино; пусть другие его боятся, а мы не станем! Это
вы верно говорите! Бросить только клич да собрать тысяч десять добрых копейщиков - и мы весь мир пройдем!
- Да и какому еще народу покорить Хромца, как не нашему?
Так толковали рыцари, а Збышко просто диву давался, как это ему раньше не захотелось двинуться с Витовтом в дикие степи... Будучи в Вильно,
он хотел посмотреть на Краков и двор, принять участие в рыцарских ристалищах, а теперь подумал, что здесь его ждут, быть может, бесчестие и суд,
а там он в худшем случае умрет смертью храбрых.
.. Будучи в Вильно,
он хотел посмотреть на Краков и двор, принять участие в рыцарских ристалищах, а теперь подумал, что здесь его ждут, быть может, бесчестие и суд,
а там он в худшем случае умрет смертью храбрых...
Однако столетний Войцех из Яглова, с трясущейся от старости головой, но умудренный годами, словно ушат холодной воды вылил на рыцарей.
- Глупцы вы, - сказал он. - Да разве никто из вас не знает, что королева слышала глас самого Христа, ну, а коли сам спаситель снизошел к
ней, то почему же духу святому, лишь третьей ипостаси святой троицы, быть к ней менее милостиву. Потому-то она провидит будущее так, будто все
перед ней совершается, и вот она говорила...
Оборвав эту свою речь, он потряс головой и сказал, помолчав:
- Позабыл я, что она говорила, погодите, дайте-ка вспомнить.
Он стал припоминать, а рыцари сосредоточенно ждали, ибо все думали, что королева - провидица.
- Ах да! - сказал он наконец. - Вспомнил! Королева говорила, что если бы все здешние рыцари пошли с князем Витовтом на Хромца, мы сокрушили
бы язычество. Однако нам нельзя этого сделать из-за козней христианских владык. Надо стеречь границы и от чехов, и от венгров, и от ордена,
никому нельзя доверять. А коли с Витовтом уйдет лишь горсточка поляков, их одолеет Тимур Хромой или его воеводы, которые ведут за собою тьму тем
татар...
- Ведь сейчас у нас мир, - сказал Топорчик, - и, сдается, сам орден помогает Витовту. Даже крестоносцы не могут поступить иначе, они хоть
для виду должны показать святому отцу, что готовы сражаться с язычниками. При дворе поговаривают, будто Куно Лихтенштейн приехал сюда не только
на крестины, но и для переговоров с королем...
- Вот и он! - воскликнул в удивлении Мацько.
- И впрямь он! - сказал, оглянувшись, Повала. - Ей-ей, он самый!
Недолго же погостил у аббата, должно быть, на рассвете уж уехал из Тынца.
- Приспичило! - угрюмо сказал Мацько.
В это время Куно Лихтенштейн прошел мимо них. Мацько узнал его по кресту, нашитому на плаще, но крестоносец не узнал ни его, ни Збышка,
потому что видел их раньше в шлемах, а из-под шлема, даже при поднятом забрале, видна только нижняя часть лица. Проходя мимо рыцарей,
Лихтенштейн кивнул головой Повале из Тачева и Топорчику и стал медленно и величественно подниматься с оруженосцами по ступеням собора.
Тут зазвонили колокола, всполошив стаи галок и голубей, гнездившихся на башнях, и возвестив вместе с тем, что скоро начнется обедня.
Несколько встревоженные скорым возвращением Лихтенштейна, Мацько и Збышко вошли вместе с прочим народом в костел. Надо сказать, что больше
тревожился старший рыцарь, внимание младшего было всецело поглощено двором. Отродясь не видывал Збышко ничего такого, что могло бы сравниться
пышностью с этим костелом и с этим собранием. С двух сторон его окружали знаменитейшие мужи королевства, прославившиеся в совете или в бою.
Многие из тех, кто устроил предусмотрительно брак великого князя Литвы с прекрасной и юной королевой Польши, уже умерли, но некоторые были еще
живы, и народ взирал на них с необыкновенной почтительностью. Молодой рыцарь не мог налюбоваться осанкой краковского каштеляна Яська из Тенчина,
у которого суровость сочеталась с величественностью и благородством; с восхищением смотрел он на умные и исполненные достоинства лица других
советников и на здоровые лица рыцарей, у которых волосы, ровно подстриженные над бровями, длинными кудрями ниспадали на плечи.